28

Однажды она расхохоталась на какую-то Ленину шутку, и он оторопел от красоты безупречного ряда ее зубов, вдруг понимая, что впервые видит это лицо освещенным таким белоснежным эмалевым сиянием.

- Черт побери, Вера, - пробормотал он… - Этот оскал, как сильный аргумент, мы должны включить в стилевую композицию личности…

Но чаще она восставала против его педантичности, - того, что сам он называл "вниманием к каждой детали", а она - "занудливой въедливостью".

- Леня, отстаньте от меня! Я - художник, а не светская львица! - вспыхивая, говорила Вера. - Чем, собственно, вам не нравятся эти туфли? Как вы смеете, вообще?! Я их купила в лавке на Алайском, очень недорого и…

Он хватался ладонями за щеки и мучительно стонал, как будто внезапная зубная боль пронзала всю нижнюю челюсть.

- Вы не можете носить такие туфли! - с выражением зубной муки на лице говорил он. Затем вскакивал и, отмеряя широкие шаги по мастерской, читал ей лекцию о стиле одежды.

Сам он не только хорошо, со вкусом был одет, не только умел доставать у неведомых Вере спекулянтов самые добротные и модные вещи, но и обладал врожденным вкусом ко всему, что касалось стиля - одежды ли, помещений, да и просто умения себя держать. Возможно, тут сказывалось домашнее воспитание: Леня рано, лет в пятнадцать, остался без отца, известного в Узбекистане архитектора, но мать, Маргарита Исаевна, хирург-отоларинголог, посвятила сыну всю душу, намерения, любовь… Мать и сын были нежно друг к другу привязаны, жили вдвоем в большом пятикомнатном доме на улице Кафанова, и если Леня вечером не приезжал, Вера знала, что сегодня он ведет маму в театр или на концерт заезжего музыканта.

Саму ее он уже не пытался пристрастить к опере, после одного незадачливого посещения "Дона Карлоса", где партию главного героя исполнял отличный тенор из Кировского театра, - грузный пожилой певец, тяжело опускавшийся на одно колено и с трудом принимавший исходное положение. Потряхивая толстым задом, особенно комичным в тесных бархатных панталонах с оборками, он короткими перебежками между ариями и дуэтами пересекал пространство сцены, прижимал обе руки к своей дамской груди и выводил рулады, страдальчески поднимая брови.

***

Круг знакомств Леонида Волошина не поддавался исчислению: иногда Вере казалось, что он знает всех - просто всех жителей города. Хотя, конечно, этого быть не могло. Но когда они вдвоем оказывались в какой-нибудь компании - это происходило очень редко, вытащить Веру на люди было трудно, - каждый раз выяснялось, что он знаком со всеми присутствующими, и уже через минуту диктовал кому-нибудь телефон именно того человека, который "справится с этой вашей проблемой одним мизинцем!"… Вера такие вечера не любила, с неудовольствием обнаруживая в себе некоторое раздражение от того, что он ускользает, раздваивается, размноживается, и как бы перестает ей принадлежать целиком. Почему-то в их странных, неопределимых, никак ими обоими не называемых отношениях все сложилось так, что его свободное время, его забота, его мысли должны быть заняты ею… Одно слово - ангел-хранитель, денно и нощно приставленный…

Хотя иногда она спохватывалась и восставала против его опеки. И кричала, чертыхалась, грубила ему… Ему - единственному человеку, которому могла сказать все, что приходило ей в голову.

Вера повернулась к Лене: судя по благостному выражению лица, тот наслаждался. "Как вы можете на это смотреть?!" - шепотом спросила она. - "Тихо! Оперу не смотрят, а слушают"… - "Но это безобразное пренебрежение к визуальному ряду, к образу!"… - "Я вас убью, - прошептал он. - Закройте глаза и слушайте этот великолепный голос!"… - "Закрыть глаза?!" - воскликнула она, так что зашикали вокруг. - "Вы с ума сошли?! Я художник!" - и, немедленно поднявшись, стала пробираться к выходу через возмущенных любителей оперы…

В день расставания, в аэропорту, он с горечью скажет, что она всегда относилась к нему, как знатная госпожжа к рабу, при котором не стыдно обнажиться до полной и исчерпывающей наготы… Однако это не было правдой. Не было полной правдой…

С течением времени обнаружилось - однажды утром Вера спохватилась, перебирая одежду в шкафу, - что почти целиком им одета, и внутренне взъерепенилась, решила положить этому конец!

Когда вечером, как обычно, "зарулив по пути с работы", он небрежно вынул из портфеля - "тут пустячок по случаю" - элегантную длинную, натурального шелка накидку, - явно ручная роспись! - Вера заорала:

- По какому случаю?! Вы сейчас пойдете к чертовой матери с вашими пустячками и вашими случаями, модельер несчастный!!!

Он так и застыл с накидкой, развернутой в его руках, точно собрался торговать ею на воскресной толкучке, на ипподроме…

- Я что, ваша содержанка?! - кричала она.

- Нет, к сожалению… - ответил он кротко, с застывшей улыбкой глядя опять на ее, полуоскаленные в крике, белейшие зубы. И этот его беспомощный тон вдруг сбил ее со скандальной ноты, она сразу увидела себя со стороны - бешеную, неуправляемую. Это была мать, мать - во всем ее великолепии… И она сникла, сдалась…

- Еще не хватает, - бормотала, - чтобы…

- …не хватает… - тихо сказал он. Аккуратно сложил накидку и упрямо сунул в ее холщовый мешок на стуле. Она повсюду ходила с этой неряшливой, свисающей до бедра сумой.

- Да, кстати, - добавил при этом… - Вот, мешок… вполне неплохая идея. Это стильно. Но он должен быть другим…
[1] [2]