21
[1] [2] [3]- Хорошо! - решительно объявляет хозяин пещеры, глава разбойной банды. Его глаза уже отметили движение заскучавших американцев, накупивших все свои сувениры и сейчас готовых тронуться по Виа Долороза дальше, уводя меня с собой… - Хорошо. Я вижу, ты и впрямь прикипела к этой вещи. Знаешь что? Я хочу сделать тебе невозможный подарок. Бери ее за сто пятьдесят долларов и празднуй неделю такую удачу!
Я ахаю, качаю головой, всплескиваю руками… Беру в руки и вновь разглядываю выдолбленные кропотливым резцом глазки на павлиньем хвосте, опоясывающем серебряное брюшко маленького рукотворного шедевра…
- Да-а-а… - вздыхаю я… - Жаль, надо идти… Мы не договорили… Но мои друзья, видишь, торопятся…
Еще бы, конечно, он видит, что американцы уже высачиваются из дверей на улицу…
- Знаешь что? - говорю я, открывая сумку и доставая оттуда расческу, чтобы неторопливо провести ею по волосам… - давай я тебе сделаю невозможный подарок? Вот тебе восемьдесят долларов, это все, что у меня есть, и празднуй такую удачу целый месяц.
- Ну, ты идешь? - зовут меня с улицы.
- Эх!!! Восемьдесят пять!!! - кричит он в азарте, делая знак племяннику, чтобы хватал, разменял, бежал давать сдачи, заворачивал, провожал…
И сам выводит меня из пещеры, с резных обшарпанных дверей которой свисают платки и тканые галабии, и крошечные, гроздьями, тамбурины, и распятия на любой вкус и для любых конфессий… И минуты три еще смотрит, как в солнечном мареве улицы я догоняю своих спутников и в сердцах выговариваю за нетерпение, за то, что не дали мне выторговать еще пять долларов, - немалые, между прочим, деньги… И над всеми лавками Виа Долороза восходит воплями, причитаниями, уговорами, проклятьями, восклицаниями, смехом и воркованием гомон восточного торга…
***
Однажды, прокрутившись на базаре часа три, Верка заработала почти целый рубль и немедленно ринулась к старухе-старьевщице… Та сидела на своем брезентовом складном стуле (позже, когда Вера стала выезжать на этюды, она купила себе такой в художественном салоне), гоняла мух и, подпирая обеими ладонями свой толстый живот, лениво оглядывала базарную площадь перед собой.
Тут Верка выяснила, что одну из двух вожделенных открыток кто-то уже увел. Она перевернула и перетрясла всю жестяную коробку со старыми открытками: дамы с вуалями на берегу "Средиземнаго" моря, Ницца на горах… полуголая девушка у Бахчисарайского фонтана, предлагающая изгиб обольстительного бедра в дымчатых шальварах… пытаясь как можно точнее описать старухе - что ищет… пока наконец та не припомнила, что утром открытку с каретой купила какая-то девочка: "А я и не посмотрела на нее… вот, как ты… все вы похожи…"
Вторая, с волооким высоколобым красавцем, безвольно свесившим прекрасную кисть руки с плетеного кресла, была на месте…
На грязно-желтом, с жирными пятнами, обороте написано: "Валентин Серов. Портрет художника Исаака Левитана"…
…Словно ей вручена была повестка с указанием личности для безошибочного опознания: вот такой он должен быть, не пропусти! И она не пропустила. Приволокла его домой со Сквера, как раз в тот день, когда уехала мать.
Его била проститутка, пинала ногами; разбегалась для силы и пинала попеременно то правой, то левой ногой под дых. Он лежал на земле, за дощатым киоском летнего кафе, закрывая голову руками и тихонько смеясь, а может, икая от побоев. Кто-то издали крикнул:
- Маргоша, брось его! Вон милиция!!!
Она пнула еще разок, для утверждения своей победы, и, оглядываясь по сторонам, потрусила к выходу из Сквера.
Что-то было непривычное во всей его фигуре, несоответствующее сцене… Девочка осторожно подошла к пьяному… Он лежал вниз лицом, не шевелясь… Она постояла над ним с минуту, потянула за грязный пиджак на плечах, тяжело перевернула на спину. Пьяный лежал себе и улыбался… Через всю правую скулу шла кровоточащая ссадина, лоб и подбородок в грязи… Взгляд его упирался в небо, как будто высматривал что-то безнадежно и безвозвратно далекое…
Этого взгляда она не забудет во всю свою жизнь… и впоследствии он станет смотреть со многих ее холстов на публику - так же отрешенно, сквозь прозрачные воды времени, словно уже видал такое, что по самую завязку насытило его любопытство к этому прекрасному миру.
Почему она осталась при нем? Он был очень похож на того человека с открытки, с бархатным волооким взглядом испанского аристократа. Исхудалые кисти раскинутых рук, с обломанными черными ногтями, были так же изумительно вылеплены…
Прошло минут десять, он не шевелился… Стал накрапывать дождик. Тогда она придумала, как отвезти его домой. Подложила ему портфель под голову и помчалась к Сергею, изо всех сил надеясь, что он дома, - тот уже вкалывал на стройке, ухаживал за красивой крепенькой, усатенькой девушкой по имени Наташа, и разъезжал на трофейном, купленном у старика майора, мотоцикле с коляской. И Серега-таки оказался дома, но после смены, уставший как собака. К тому же он расставлял "клеша" на выходных брюках, целился ниткой в ушко иголки, мигая покрасневшими от цементной пыли веками.
- Мышастый, иди на фиг, еще алкашей ты не подбирала!
Она умолила, выплакала… немедленно сочинила историю с испанским художником, брошенным изменной женой… - "Мышастый, что ты мелешь, какой испанской женой?!" - "Ты не знаешь, ее зовут Кармен!" - с детства ей ничего не стоило вертеть Серегой как хочется, сочинив самые невероятные истории (сказывалась хламная куча жадно проглоченных книжек), - и не было случая, чтобы простодушный друг ей не поверил.
…Вместе они взвалили пьяного, затолкали в коляску, совершенно бессознательного и бледного, с болтающейся головой, и Верка привычно уселась позади Сергея, обхватила его живот.
Минут сорок с мучениями волокли они пьяного на четвертый этаж. Он выскальзывал, норовил лечь на ступени, безвольно повисал на руках; Серега пыхтел, грубо подпихивал его коленом и бурчал:
- Вот охота ж тебе всякую шваль подбирать!… Совсем чокнулась? Ну, куда ты его денешь… потом?
Наконец втащили в квартиру и свалили на топчан…
Пьяный проспал весь вечер, всю ночь и целое утро. Не чувствовал, как Вера мокрой тряпкой обтерла ему лицо и смазала ссадину йодом.
Когда проспался, сел на топчане, покачался с закрытыми глазами, наконец открыл их и внимательно огляделся…
Косые солнечные квадраты от окна лежали на пестрых половиках, которые мать сшивала из обрезков разных материй. Они были веселыми, шебутными, и сотворяли праздник в доме, особенно когда в окна валило солнце. И занавески были ею сшиты роскошные, из дешевого ситчика, с такими-сякими оборками… На стене напротив висело старинное зеркало в бронзовой раме, которое мать купила когда-то на толкучке. Она вообще была неравнодушна к красивым вещам и если уж тратила деньги (всегда со страшным скрипом - жаба давила, скручивало пальцы, держащие кошелек!), то это были вещи отборные, редкие, великолепного качества.
Много лет спустя Вера смотрелась в такое же зеркало - даже узор на золоченой раме был тот же! - в венецианском палаццо Д'Оро, припоминая то давнее, погибшее, неизвестно как попавшее на ташкентскую толкучку… еще и еще раз удивляясь городу, в котором выросла… И не порт ведь, не корабли-каравеллы причаливали… Откуда намывало все те колониальные диковины на азиатский сухой брег?
Несколько минут он оглядывал все это, потом спросил самого себя:
- Что за царские чертоги?
Девочка молча принесла ему воды в стакане и сказала:
- Дядя, вы тут можете еще немного побыть, но я люблю, чтобы тихо.
Он жадно выпил всю воду и спросил:
- Дитя, а водки во дворце не найдется?
- Нет, - ответила она сухо и ушла в кухню.
Минут через пять он приплелся туда, - необыкновенно изящный человек небольшого роста, движения мягкие, какое-то расшатанное благородство в походке…
- А рассолу? - спросил он.
- Патиссоны, - буркнула она, не оборачиваясь. Решала примеры по алгебре за кухонным столом. - В холодильнике.
Он бесшумно открыл холодильник. Уже не спрашивая, порылся в ящике кухонной тумбочки, отыскал консервный нож, так же ловко, бесшумно открыл банку и схрупал почти все патиссоны.
- Жизнь приобретает очертания… - проговорил он.
- Если вы будете много разговаривать, - сказала она, не оборачиваясь, - вы уйдете прямо сейчас.
И он умолк и промолчал целое воскресенье. Но сразу же вымылся, побрился материной безопасной бритвой, отчистил свой пиджак… В ванной обнаружил бак с грязным бельем и кусок хозяйственного мыла, - все выстирал, развесил на балконе, а вечером перегладил и выложил в шкафу идеальной стопкой.
Вечером же нажарил картошки, и они так же молча поели… Вера читала "Двадцать лет спустя", тыча вслепую вилкой в кусочки жареного сала на тарелке.
- Можно поговорить? - наконец вежливо спросил гость, когда обе тарелки были им вымыты и вытерты до блеска…
Она кивнула, но от книги не оторвалась.
- Вы в который раз читаете эту книгу?
- В пятый, - сказала она.
- Это хорошо… - отозвался он. - Если три года подряд читать одну и ту же книгу, вырабатывается чувство языка…
Она промолчала…
- Я тут мельком заглянул в вашу тетрадь, извините, - продолжал он. - Все примеры решены неверно.
- Как?! - всполошилась она. - Завтра контрольная. Что же делать?
- Перерешать, - предложил он. - Я - Миша Лифшиц.
[1] [2] [3]