День уборки (1)

Кормила Галина Николаевна всегда отменно. Первого наливала глубокую тарелку до краев, над кастрюлей не замешкивалась глубокомысленно, как иные жены народных и заслуженных, а клала щедрый кусок мяса. И второго - от пуза, да в придачу на стол и селедочку подавала, и грибков. И печеное всегда у нее водилось. А главное, - ставила на стол перед Нюрой большой фужер синего стекла и наливала - до краев!

Нюра и за обедом болтала не переставая: - Галинниколавна, я ведь кухню немецкую взяла, знаете? У композитора - носатый такой, знаменитый. Ну, знаете, его песни эта поет... патлатая, как ее...

- Дорого отдали?

- Да нет, даром, считай... Они финскую кухню взяли, а я, значит, за эту вцепилась. Красивая - десять прыдметов. Яшичек красный, яшичек серый.

Лина почти не ела. Она сидела, напряженно прислушиваясь к телефону в спальне, и, хоть слушала Нюру и кивала, взгляд ее теплых карих глаз был рассеян.

- Смотрите, тетя Галя, - негромко бросила она, кивая на газету, лежащую сбоку от нее, на подоконнике. - Государственную премию получил... - И назвала фамилию известного писателя.

- Ну что ж, он заслужил, - откликнулась Галина Николаевна. - Вы знаете, Линочка, они ведь с Володей дружили в молодости...

- Да, вы рассказывали.

- Но потом он оказался замешанным в одной некрасивой истории, а Володя - вы же знаете его категоричность - был большой специалист по порче отношений. Ну и разошлись... - Она помолчала, вспоминая. - Мы жили тогда у Никитских ворот, в крошечной комнатушке. Володя писал свою первую пьесу, денег не было ни гроша. Боже, что за время было чудесное, голодное, счастливое! Володя, помню, ходит, ходит по комнатушке этой, попишет немного и снова ходит. Потом вдруг бросится на диван, руки за голову заломит и восклицает трагически: "Почему я так много работаю?! Ну почему я так много работаю?! Потому что мне лень остановиться".

Лина, тихо улыбаясь, не сводя глаз, смотрела на Галину Николаевну, и Нюра подумала, что этих двух людей связывает нечто большее, чем родственные отношения.

- Слышь, - неожиданно для себя сказала Нюра Лине. - А давай мы замуж тебя выдадим. Лина засмеялась и сказала:

- Давайте.

- Я женихов много знаю! - горячо и всерьез заговорила Нюра. - Я ж людям убираю... Вот Матвейлеонидыча, академика, сын недавно разошелся. Хороший жених. Красивый... только немного лысый.

- Нюра, оставьте, - сказала Галина Николаевна, хмыкнув.

- Нет-нет! - возразила Лина. - Очень интересно! Продолжайте, Нюра, значит - красивый и лысый... А сам он - тоже академик? Или еще только профессор?

Нюра чувствовала подвох, хоть Лина и смотрела на нее ясными глазами, без тени улыбки, но остановиться уже не могла.

- Не, он кандидат... Леонид Матвеич, Леня, значить... Хороший, очень умный, добрый.

- Так, Леня. А чего это он с женой разошелся - умный, добрый?

- А понимашь, - доверительно проговорила Нюра, несколько даже понизив голос. - Она брылась. А он не знал, - и торжественным взглядом окинула оторопевших Галину Николаевну и Лину.

- То есть как - брилась? Бороду, что ли? - в замешательстве спросила Галина Николаевна.

- Не, она вся волосата была. И ноги, и руки, и спина, и...

- Ну, будет, Нюра, за столом-то...

- До самой свадьбы брылась. А наутро - это мне мать его, Елизавета Прохоровна, рассказывала - наутро он выходит из комнаты, убитый как есть, смурый-смурый и говорит: "Мам... ты мне дай еще одно одеяло... Она колется... Не могу с ей спать". Мать так и села: как колется? "Вот так, говорит, - как обезьянка..."

Лина как-то странно закрутила головой, замычала и выскочила из кухни. Вскоре из кабинета послышался ее громкий и серьезный голос:

- Не над чем смеяться, между прочим. Бедняги оба...

Минут через пятнадцать она вышла из кабинета и показалась в дверях кухни. Нюра как взглянула, так и оставила полную ложку в тарелке.

Лина переоделась, видно, собралась уходить. Не было блеклой голубой косынки, просторного хозяйского халатика. Густые клубы волос цвета тяжелого старого серебра вились вокруг головы, лицо было бледно, припудрено, губы тронуты темной помадой. И вся она, плотно схваченная тонким черным джемпером, черными брюками, черным велюровым пиджачком, в котором плечи ее казались надменными, строгими, хрупкими, была похожа на старинное украшение из благородного серебра в черном бархатном футляре.

- Ну, я пошла... - сказала она. Галина Николаевна всплеснула руками и воскликнула:

- Лина! Вы все-таки собрались? После всего! Вы с ума сошли, я не пущу вас!

Лина молча надевала сапоги - остроносые, на высоком каблуке, не торопясь заправляя в них брюки.

- Я... я вас любить не буду!.. - беспомощно, по-детски закончила Галина Николаевна. Лина усмехнулась невесело:

- Будете, тетя Галя. Куда вы денетесь... Она подошла к Галине Николаевне - высокая, на каблуках, тонкая, положила обе руки на ее старческие плечи и негромко проговорила своим голосом чуть расстроенной виолончели:

- Уж небо осенью дышало, тетя Галя, уж меньше становился день... - и вдруг сказала длинную фразу на каком-то чужом языке.

- Это кошмар!.. Вы, конечно, останетесь там ночевать.

- Ну, я надеюсь, меня не выгонят.

- Возьмите на всякий случай деньги на такси. Вдруг придется возвращаться вечером одной.

- Вы полагаете, меня все-таки могут выгнать? - весело спросила она.

- Ох, Лина, Лина...

- Лина надела пальто - тоже черное, обмотала шею черно-красным полосатым шарфом.

- Нюра! - сказала она из прихожей. - Прощайте. Спасибо вам.

- Мне-т за что? - откликнулась Нюра, немного оторопелая. - Вам дай бог...

Уже в дверях Лина неожиданно повернулась и сказала, придерживая дверь:

- Я вот думаю - а как она спину брила? А, Галина Николаевна? Вот где трагедия!..

- Идите наконец, ненормальная! - махнула рукой расстроенная Галина Николаевна. Дверь захлопнулась. Слышно было, как на лестничной клетке простучали по кафельному полу Линины каблучки, - и все стихло.

Галина Николаевна приплелась в кухню, села на табурет, напротив Нюры та допивала чай, - и тихо сказала себе:

- Хоть бы она десятку нашла в кармане... Ведь не заметит, такая рассеянная...

Нюра вздохнула, зачерпнула вишневое варенье и опустила ложку в чай. Она опять подумала о своей Вальке.

- Непутевая? - сочувственно спросила она Галину Николаевну, кивая на дверь.

- Кто? - та смотрела на Нюру, не понимая.

- Ну... племяшка... или кто она вам?

- Нюра! - удивленно воскликнула Галина Николаевна. - Вы что? Это же Лина! Вы не узнали? Вы же так любите на ее портрет смотреть... Нюра тихо ахнула и откинулась на стуле.

- Вот те на... - медленно проговорила она. - А я-то весь день думала где ее видела? Не признала...

Теперь ей уже было непонятно: как же, в самом деле, она не узнала Лину? Может быть, потому, что на портрете та смотрит вбок, ускользающим взглядом, а - живая, настоящая заглядывает прямо в глаза?

Нюра пожала плечами и повторила:

- В косыночке этой... веснушки... така молоденька... Не признала.

- Молоденька... - с горечью сказала Галина Николаевна. - Ей уже под тридцать, Нюра. У нее уже Андрюшка на будущий год в школу пойдет... С мужем рассталась давно... - И еще раз тихо добавила: - Под тридцать... А счастья не было и нет.
[1] [2] [3] [4]