Чужие подъезды (2)
[1] [2] [3] [4]- Узнал сыночка ненаглядного? - громко спросил он. - Вот пожаловал... Какой я раз у тебя? Второй? Третий?
Семен Ильич отступил на шаг и, пытаясь совладать с трясущимися руками и нижней челюстью, выдавил:
- Илья!.. Что - бабаня?.. Мама?!
- Да не бойся, никто не умер, кроме меня! - так же громко сказал сын, заходя и закрывая за собой дверь. - Ну, что ты так перепугался! Я же говорю, никто не умер.
Отец все еще не мог прийти в себя. Босой, раздетый, он топтался возле Ильи и не знал, что делать. Илья снял куртку, увесистую от тяжести двух бутылок, и накинул ее на плечи отца.
- Я перепугал тебя... - с сожалением сказал он. - Ты уж прости, знаешь ведь - я бесподобная скотина.
Он прошел в комнату и плюхнулся в кресло.
- Ты выпивши? - спросил Семен Ильич, торопливо надевая пижаму.
- Нет... Хотел надраться, да не получается.
- Неприятности? - сдержанно спросил Семен Ильич.
- Дай поесть, а... - попросил Илья. - Со вчерашнего дня не ел.
- Да господи, Илюша, что это с тобой? - отец разнервничался, побежал в кухню делать яичницу. Илья остался сидеть в кресле, разглядывая комнату. Свою типовую однокомнатную квартирку неугомонный изобретатель Семен Ильич превратил в уникальное жилище. Двери здесь не открывались, а ездили, шторы поднимались и опускались, стоило лишь на кнопку нажать. Точно так же включались многочисленные лампы и бра. Мебель ездила на колесиках. Тахта и стол были вмонтированы в стену и при надобности откидывались. Нажав определенную кнопку, можно было, не поднимаясь с кресла, послушать органного Баха. Полочкам, антресолям, складным выдвигающимся ширмам не было числа. Работы по реконструкции квартиры не прекращались вот уже двадцать лет.
- Чем ты занят сейчас? - спросил Илья громко, чтобы отец слышал в кухне. - Умывальник-проигрыватель? Или унитаз-кресло-качалка?
- Нет, я делаю сейчас витраж в кухне, - сказал отец, выглядывая. Он был в фартуке, с полотенцем, перекинутым через плечо. - Можешь посмотреть. Правда, он еще не закончен. Это очень просто: берешь изоортохроматические фотопластинки, срок годности которых истек, тушь разных цветов, проявитель, закрепитель...
- Папа, - спросил Илья, - почему вы расстались?
Семен Ильич застыл, медленно стянул с плеча полотенце, вытер им руки, молча повернулся и скрылся в кухне. Илья пошел следом за ним. Отец возился с кофе.
- Господи, - сказал Илья. - Какими надо было быть дураками! Вы - два хороших, честных, добрых человека...
- Знаешь, Илья, - медленно сказал отец, не оборачиваясь, - когда мы с Валей расставались, тебе было тринадцать, и я с ужасом ждал от тебя вот этих вопросов, мысленно возражал тебе, готовился ответить на все. Но ты... ты бегал на тренировки в волейбольную секцию, крутил целыми днями пластинки, читал детективы... Так странно, что те вопросы, которые ты должен был задать мне двадцать лет назад, ты задаешь сейчас. А я, знаешь, позабыл все ответы. - Он замолчал, стал открывать шпроты. - Почему разошлись? Разные люди, ссорились часто... Сейчас, правда, не припомню из-за чего, но тогда все казалось очень крупным и значительным. Тесно было вдвоем. Садись, ешь... Что там у тебя? Водка? Ну, давай выпьем.
- Ты знаешь, - торопливо сказал Илья, не притрагиваясь к рюмке, - у меня катастрофа, все летит к черту. Самое смешное - я даже повеситься не могу, никто не поверит, что это всерьез.
- Ты что? - испуганно спросил отец. - Бог с тобой, сынок!
- Вчера, понимаешь, выяснил наконец с собой отношения. Понял, кто я есть... Я - пятак с рублевой решкой. Во всем пятачок, не более. - Сын объяснял все задушевно-мрачным шепотом, а в глазах его сидел такой отчаянный, такой зловещий черт, что уж лучше было не возражать ему, не перебивать, не убеждать в обратном. - Ты вот обрати внимание, я у тебя который раз? Третий? А ведь ты больной, у тебя и печень, и сердце, и еще черт-дьявол. Ты ведь здесь лежать будешь, и воды никто не подаст.
- Нет, у нас соседи хорошие...
- Ой, молчи! - недобрым шепотом воскликнул сын и стукнул по столу так, что кофе выплеснулся из чашек. - Я бесполезный кузнечик. Мне вчера любимая женщина сказала: "Ты все в мальчиках ходишь?" Любимая женщина - я ее прикончил десять лет назад, а она меня - сегодня.
- Тебе выпить надо, смягчиться... - Отец попытался придвинуть к нему полную рюмку, но сын отвел его руку.
- А мать? - продолжал он. - Ты спроси, когда я по-человечески с ней говорил? А ведь она поседела от того, что видит мою никчемность, как я годами швыряюсь. Я ничего не замечаю, ничего! Вот недавно бабаня сказала о тебе: "Мосты он хотел сделать". А откуда она знает про мосты?
- Я... звоню иногда... - трудно сказал отец, - когда мама в школе.
Наступила тягостная пауза.
- Везде, - тяжело сказал Илья, - по всем швам... Половина жизни прожита... в мусоропровод!
- Ну зачем ты так?! - горячо возразил отец. - Ты работаешь, ты журналист, в газете тебя ценят, товарищи тебя люб... - он не договорил, осекся, увидев, как округляются бешеные глаза сына.
- Ты?! - закричал Илья. - Ты мне это говоришь?! Ты - старый геолог, работяга? Всю жизнь в партиях, в поле, в горах, - рубашка в поту, впроголодь, всухомятку, сколько месторождении ты открыл!
Илья вскочил с табуретки, заметался по кухоньке.
- Ты же жалеешь меня, утешаешь! Не надо меня утешать!
Взгляд его упал на пиджак, лежащий в кресле.
- Пиджак замшевый себе купил, скотина! Он стоит дороже стиральной машины, которую давно надо бабане купить! Замшевый пиджак! Генеральный директор рубрики "О том, о сем"! У меня вся жизнь о том, о сем. - Он замолчал, опустился на табурет, бессмысленно уставился на тарелку с яичницей.
- Ешь, - сказал отец.
Илья, не слыша его, продолжал молча созерцать яичницу.
- А ты знаешь, - он усмехнулся, - Гошка сегодня вспомнил о моих статейках... А я и забыл, когда писал.
- А я помню! - оживился отец. - А как же, они все вырезаны, вон лежат у меня в тумбочке, в папке... Замечательно написано! - Он вскочил и, суетливо повторяя "А как же, замечательно написано...", порылся в тумбочке и принес на кухню белую с синими тесемочками "папку для бумаг". Сверху на ней крупными буквами отцовской рукой было написано: "Илюшины произведения".
- Произведения, едрена вошь! - Илья, угрюмо хмыкнув, развязал тесемочки, двумя пальцами перелистнул несколько пожелтевших уже газетных вырезок и закрыл папку. - Фигня все это... - Но в груди его тоненько и жалостливо заныла светлая юность, которая была ведь, была, а куда сгинула неизвестно.
- Может, в самом деле к Егору пойти фельетоны писать? - задумчиво спросил он. - Мир эти фельетоны все равно не изменят.
- Вот это ты зря, - сказал отец твердо. - Людям необходимо знать, что зло наказывается. Ты находишься на службе знания людей. Вы, журналисты, работяги, чернорабочие литературы. Конечно, собрания сочинений после вас не остается, но! - он поднял палец: - Посвятить жизнь современникам, их боли и радости, их проблемам, быть барометром времени, событий... это...
- Ты мой хороший.
- Четверть пятого, - сказал отец. - Надо ложиться... - Он достал с антресолей небольшой ящик, ловко разложил его, получилась кровать.
- Видишь, - похвастался отец, - это я для тебя сделал давно, лет семь уж. Думал, вот Илья как-нибудь заночует у меня...
Он достал из шкафа свежие простыни, наволочку.
- В прачечную сдаю, - сказал он, - чисто стирают... Тебе два пледа хватит или одеяло достать?
- Дома мои, наверное, с ума сходят... - неожиданно сказал Илья.
- Как?! - отец выпрямился. - Они не знают, где ты?! Что ж ты делаешь, остолоп, ты в гроб их обеих загнать хочешь?! - Отец покраснел от волнения, на лбу его выступили жилы. - Звони сейчас же! Пусти, я сам позвоню!
Он бросился к телефону и, на секунду замерев над ним, решительно набрал номер.
- Валя, это я... - осевшим голосом торопливо сказал он. - Не волнуйтесь, он у меня.
В трубке обморочным голосом двадцатилетней давности клокотала Валя.
- Не волнуйся, Валюха... - повторил отец напряженно. - Все будет хорошо... Валюха...
Он положил трубку и оглянулся. Сына в комнате не было, он стоял в коридоре, в куртке и туфлях.
- Ты что, Илюша? - крикнул отец, оторопев от неожиданности, и растерянно оглянулся на разобранную кровать - та стояла в полной готовности принять в объятия неизвестного своего хозяина.
- Я не пущу тебя.
- Семен Ильич, ты прости меня за все... - торжественно и серьезно проговорил Илья.
- Куда ты?!