ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ (5)

Позвонил Арон и сказал, что выезжает. Это означало, что еще полчаса можно бы говорить с Данутой. Но что-то нарушилось в их беседе, слова и голоса их стали незначащими. И Никольский попросил только, чтобы Данута из Паланги и после Паланги — из Каунаса или где ни окажется, сообщала бы ему о себе, например, в Прибежище, на адрес Веры. Не надо, сказал он, заставлять Арона передавать мне приветы: он может забыть, а возможно, не очень-то захочет упоминать о вас. Сообщайте хотя бы коротко. Обещаете? — Данута обещала.

Арон, появившись, сказал с порога:

— Поздравляйте. Сегодня меня наконец!

Его поняли с полуслова: Арон побывал у следователя. Действительно, — наконец-то это произошло! Допрашивали всех и не однажды, и только Финкельмайера не трогали, что вызывало удивление и тревогу — особенно у Леопольда, но никак не у самого Арона, который все заявлял беспечно, что оставлен «на закуску».

— Ну-ну, рассказывай! — нетерпеливо поторопил Никольский. Ему и любопытно было, и хотелось уйти скорее, чтобы не смотреть на них, когда они вдвоем, рядом, вместе, и на свою — свой собственную-ный диван-кровать.

Арон пожал плечами.

— Да ничего интересного. Стандартные вопросы. Больше всего их волновало, почему я не работаю и почему живу у Леопольда.

— Их..?

— Ну да, их было двое.

Никольский покачал головой. Это новость!

— Та-ак. И что ты им наговорил?

— Все больше о литературе беседовали. Что она поглощает целиком и отвлекает от общественно-полезного труда. Я им рассказал о враче по фамилии Чехов и об инженере путей сообщения Гарине, в скобках — Михайловском. Но оказалось, что про Чехова они что-то слышали до нашего разговора, а вот о Гарине…

Болтливость Арона была первейшим признаком, что он возбужден. Никольский прервал его.

— Слушай, брось молоть чепуху! Послушай меня. Завтра, когда проводишь Дануту и Леопольда, возьмешь все свои манатки оттуда, с Кропоткинской, и переберешься сюда. Ключ возьмешь у Дануты.

— Спасибо, Леня, но… Ты думаешь, это нужно?..

— Необходимо! Для твоего же спокойствия, дурень. Леопольд уедет — и его комната должна быть заперта. Меньше будут придираться.

— Спасибо, Леня, спасибо, ты настоящ…

— Заткнись! Ну, я пошел, Данута, — прощайте? Или это слишком звучит бездна..?

Он хотел сказать безнадежно, вспомнил получившееся у него сегодня слово безнадеждно, но д заскочило вперед, разверзлась бездна — и он остановился, пораженный.

— Ты разве не проводишь завтра? — спрашивал Арон.

— До свидания. И будьте здоровы, — говорила Данута.

Она подошла к нему.

— Моя мама, — она опустила глаза, может быть, обращаясь к Богу, — попросила Бога, чтобы маме было хорошо там, у Него. — Мама говорила, что у них в старину мужчина и женщина, когда они были хорошие друзья, так прощались, вот здесь.

Она подняла, положила Никольскому на плечи руки и губами коснулась его левого плеча, ближе к шее. И он осторожно — плечи ее под вязаной кофточкой, мягкий запах волос и открытой шеи — повторил старинный ритуал.

XXXIV

Не прошло и полмесяца, и калининградский поезд, которым уехали Данута, Леопольд и дядя Костя, увозил из Москвы и Никольского. Он лежал на верхней полке, куда бросился не раздевшись, а внизу под ним компания солдат, возвращавшихся из отпуска, пристроилась выпить, чтобы отметить последние сутки своей свободы, — они и Никольского звали к себе, извиняясь вежливо, но он отговорился тем, что будто бы пил только что в вокзальном ресторане, его даже малость мутит, — и теперь сквозь мерный гул, постукивание и скрип вагонной подвески неслись к нему наверх грубовато-стесненные, отрывистые голоса. Острый водочный дух перешибался запахами недалекого туалета. Вентилятор не действовал, его задвижка лишь отвратительно дребезжала.
[1] [2] [3] [4]