XXXVI

— Не стоит мучить себя, Иорам. До свиданья. Я вовсе не сержусь, Иорам, да и ты не сердись на себя. Я уже ответила, Яир, что так это в природе. Не все в мире можно объяснить: «как», «где», «что», «почему», «зачем». «Если бы бабушка крылья имела, орлом в поднебесье она бы взлетела». Когда отец вернется домой — получишь все объяснения, ведь твой отец умнее меня и знает про все свете.

— Нет, он не знает про все на свете. Но если он не знает, то говорит мне, что не знает, никогда не говорит, что он знает, но не может объяснить. Так на свете не бывает. Все, что знаешь, можно объяснить. Я закончил.

— Ну и слава Богу, Яир.

Мальчик выбросил кукурузную кочерыжку. Осторожно вытер салфеткой свои ладошки. Терпеливо снес обиду. Молчал. Не ответил даже на мой панический вопрос — не забыли ли мы выключить газ перед уходом. Я не выносила эту его упрямую гордость.

В клинике мне пришлось силой усадить его в зубоврачебное кресло, хотя он и вообще-то не противился лечению. С тех пор, как Михаэль объяснил ему, какой вред наносят здоровью испорченные зубы, Яир проявлял явное стремление к сотрудничеству с врачами. И врачи не переставали удивляться. Более того, бормашина и прочее медицинское оборудование вызывали у мальчика пристальный интерес, который был мне ненавистен: пятилетний ребенок, наслаждающийся зубной болью, вырастет отвратительным человеком. Я презирала себя за подобные мысли, но не могла от них избавиться.

Пока врач занимался зубами Яира, я сидела на низкой скамеечке в коридоре и пыталась привести в порядок свои мысли, которыми я собиралась поделиться с Иорамом Каменицером.

Сначала я намеревалась вырвать у него ту самую исповедь, которая так отягощала его душу. Я знала, что легко достигну своей цели, и это вновь доставит мне удовольствие от ощущения своей силы, которая не оставила меня полностью, хотя Время и ополчилось против нее, в клочья разрывая ее своими бледными, неумолимыми пальцами и безостановочно подтачивая ее.

А затем, когда Иорам будет полностью в моей власти, я собиралась убедить его, что жизненный путь, который он избирает, должен обрести другое направление: иначе оворя, я хотела соблазнить его карьерой поэта, к примеру, а не школьного преподавателя Библии. Так сказать, перетянуть его на противоположный берег. В общем, в последний раз изгнанная принцесса подчинит себе последнего Михаила Строгова, возложив на него высокую миссию.

Кроме нескольких слов участия, обращенных к Иораму, никаких других действий я предпринимать не собиралась, потому что он — юноша чувствительный, и потому еще, что не нашла я в нем ни волшебной гибкости и силы, ни всплеска той внутренней энергии, которая затопляет все существо.

Но понапрасну я строила планы. Парень так и не исполнил своего обещания, данного впопыхах: он просто пришел меня навестить. По-видимому, я нагнала на него такого страху, что он не сумел справиться с ним.

В том же месяце в одной из захудалых газет были печатаны стихи Иорама о любви. В отличие от предыдущих его стихотворений на сей раз он осмелился упомянуть определенные части женского тела. Речь шла о супруге Потифара, обнажающейся, чтобы соблазнить Иосифа-праведника.

Господин и госпожа Каменицер были немедленно вызваны к директору средней религиозной школы, где учился Иорам. Стороны пришли к соглашению, что скандал можно будет замять при одном условии: юноша закончит учебный год в школе ультрарелигиозного кибуца на юге страны. Все эти подробности я узнала спустя некоторой время. Да и стихи о страданиях Иосифа-праведника попали ко мне позднее. Я получила их по почте, на конверте мое имя было написано квадратными печатными буквами. То была выспренная, цветистая поэма: вопль измученного тела, задрапированный рифмованными строчками.

Я признала свое поражение. Иорам пойдет учиться в университет, а затем будет преподавать Библию и иврит — поэта из него не выйдет. Возможно, при случае станет старательно нанизывать рифмы, например, на обороте разрисованной открытки, которую он пошлет на к Новому году. И мы, семейство Гонен, пошлем ему ответную открытку с пожеланиями Иораму и его молодой семье. Присутствие Времени неизменно: застывшее, высокое, прозрачное присутствие, не выказывающее своей любви ни к Иораму, ни ко мне, не сулящее нам ничего хорошего.

По сути все предопределила истеричная госпожа Глик. Перед тем, как забрали ее в больницу, она во дворе налетела на юношу, разорвала на нем рубашку, ударила его по щеке, наградив такими прозвищами, как «прелюбодей», «подглядывающий в замочную скважину», «гнусные г лаза».

Но именно я потерпела поражение. Это была моя последняя попытка. Однако холодная предопределенность оказалась сильнее меня. Отныне я позволю себе держаться на поверхности. Плыть по течению. Не низвергаться потоком. Покориться.
[1] [2]