& Копелев Лев. Мы жили в Москве (13)

Хорошо и просто с теми, кто сразу соглашается, все понимая.

...М. Поповского застала у Ц. Он взял копию и сразу же побежал к своим приятелям... Т. решительно отказалась: "Они совершили подлость, подвели "Новый мир" (опять, как восемь лет назад, когда Пастернак "подвел всю прогрессивную интеллигенцию").

Никого не уговариваю, стараюсь не вступать в словопрения, тупо повторяю: "Решайте сами, как велит вам совесть..."

Всех ободряют подписи Чуковского и Паустовского...

Эренбург поучал: "Стиль не годится. Вы обращаетесь к партийному съезду, нужно писать языком, к которому там привыкли". Злюсь больше на себя, но возразить нечего. Он исправляет несколько фраз. Недоволен он и другим: "Ну что это еще за подписи! Кроме Паустовского, Чуковского, Каверина, здесь нет известных имен..."

Как ему объяснить, что на самом деле значит каждая подпись.

Высокомерен. Наконец подписывает.

Л[еонид] E[фимович] П[инский] обнял: "Спасибо что пришли. Я ждал чего-нибудь вроде этого". Он, придирчивый стилист, не стал ничего править. "Здесь детали совершенно неважны. И даже неважно, что вам ответят. Прекрасно, что есть такое письмо. И декабрьская демонстрация была прекрасна..." **

* Мы писали, обращаясь к XXIII съезду, что не считаем Даниэля и Синявского преступниками и что хотим "взять их на поруки". Письмо составила Виктория Швейцер. Она и Сара Бабенышева собрали большую часть подписей. Я к ним присоединилась.

** См. с. 116.

Аркадий А[настасьев] подписал, но тоже стал исправлять. "Меня три года школили в Академии общественных наук, я знаю эту лексику лучше тебя и Эренбурга".

X и Y. долго колебались и не подписали. Z... колебался еще дольше, я ушла, он догнал меня у соседей и подписал.

Костя [Богатырев] подписал, не читая, а потом долго ругался: "Возмутительно беззубое прошение. Надо было резче".

В. огорченно и агрессивно: "Зачем вы ввязались? Сам не подпишу и жалею, что вы этим занимаетесь. Не ожидал... Помню ваше выступление после двадцатого съезда, как мы вам тогда хлопали. А сейчас - обидно за вас".

Напоминал "славное прошлое". Ровно десять лет тому назад. Тогда казалось: я со всеми и все со мной. Заодно. И Макарьев, и Михалков обнимали, руки целовали. А что я тогда предлагала? Отменить отделы кадров, изменить систему выборов. И все были "за". А сегодня, ни на какие основы не посягая, просим на поруки двух литераторов. И уже шарахаются...

Кто же изменился, что же изменилось - они или я?

24 марта. В Ленинке на лестнице M. M. расспрашивал про письмо. "Ты обязана все записать, как составляли, кто и как подписывал, как и кто отказывается. Боишься подвести людей? Запиши и спрячь подальше, закопай. Представь себе, как этому порадуются историки через сто лет!"

Саша Галич звонил, очень сердитый, - почему его обошли. Объясняю, что это намеренно, его дело песни писать... Он польщен, но продолжает ворчать.

25 марта. На улице Воровского шли с Д. и К. Долгий разговор все о том же. Собрав подписи, могу им, друзьям, признаться, что мне сочинения Терца и Аржака не нравятся; не нравится и то, что печатаются за границей под псевдонимом.

Д. очень зло: "Постыдилась бы! Мы живем, как в лагере, двое попытались убежать. И тебе, видите ли, не нравится та дырка, которую они проделали! А я им благодарен. Они нам всем помогают освободиться".
[1] [2] [3] [4]