2. Сталинская демократическая (1)

перед Сталиным, работавший на него и убитый им в 1938 году, объяснял в 1928 Н. Валентинову: «Так как, по вашим словам, изменить убеждения в кратчайший срок как будто нельзя, вы заключаете, что наши заявления, в том числе мои, неискренни, лживы… Я согласен, что не большевики, и вообще категория обыкновенных людей не могут сделать мгновенного изменения, переворота, ампутации своих убеждений… Мы ни на кого не похожи. Мы партия, состоящая из людей, делающих невозможное возможным… и если партия этого требует, если для нее нужно и важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из мозга идеи, с которыми носились годами… Да, я буду считать черным то, что считал и что могло мне казаться белым, так как для меня нет жизни вне партии, вне согласия с ней». Пятаков, настоящий большевик, готов на все, ибо «в революции, подбирающейся к миру, неужели вы думаете, что я не буду участвовать? Неужели вы думаете, что в великом мировом перевороте, в котором решающим фактором будет наша партия, я буду вне ее?»38 И через восемь лет, снова в Париже (заставлял, видимо, этот город задумываться), Бухарин говорит Николаевскому: «Жизнь для нас тяжела… Что нас спасает это вера в то, что прогресс продолжается. Это как поток, который рвется к берегу. Выйдя из потока, вы будете отброшены в сторону».39

Коммунисты, закрывавшие глаза на действия Сталина, соглашавшиеся принимать белое за черное, ради того, чтобы не выпасть из «исторического потока», рассуждали примерно так же, как автор негритянского гимна, прославленного Луисом Армстронгом: «Когда святые маршируют в рай, я хочу быть в их числе».

Часть западной интеллигенции, несомненно, хотела быть в «числе тех», кто маршировал в рай. Другая часть не хотела видеть особенностей советской тоталитарной системы, ибо находила ее естественной для России. Сталин изображался прямым наследником Ивана Грозного и Николая I. Марксисты утешали себя таким образом, что социализм Сталина не имеет ничего общего с подлинным социализмом, немарксисты утешали себя, что в странах без русского «проклятого прошлого» ничего подобного случиться не может. Блестящая и очень поверхностная книга маркиза де Кюстина Россия 1839 становится убедительнейшим доказательством специфически русского характера сталинского государства. Следует признать, что броские формулы маркиза не нуждались в комментариях: «Политический режим России можно определить одной фразой: это страна, в которой правительство говорит то, что хочет, ибо только оно имеет право говорить… В России страх заменяет, лучше сказать, парализует мысль… Путешественник не может ничего видеть без гида… Въезжая

[305/306]

в Россию, вы должны на границе, вместе с паспортом, сдать ваши взгляды… В России мысль не только преступление, она - несчастье…» Судьба путевых записок Кюстина поучительна: после их публикации, они имеют во Франции колоссальный успех, - Николай I считает даже необходимым организацию ответа. Книга продолжает иметь успех в канун Крымской войны. А затем ее постепенно забывают. Путешественники, посещавшие Россию в конце 19-го - начале 20-го века, Кюстина не вспоминают: нарисованный им образ мало схож с реальностью. Вспоминают его в Москве после революции. В начале 30-х годов выходит несколько забытых книг: их публикация носит несомненно оппозиционный антисталинский характер. Во время процесса 1936 года прокурор А. Вышинский обвинял Каменева, в числе других преступлений, в публикации Князя Макиавелли и в написании предисловия к нему.40 Публикуются Замогильные записки В. С. Печерина - трагические мемуары одного из первых русских «невозвращенцев», профессора Петербургского университета, не вернувшегося из заграничной командировки в 30-е годы прошлого века. «Я бежал из России, - писал он, - как бегут из зачумленного города. Тут нечего рассуждать - чума никого не щадит - особенно людей слабого сложения. А я предчувствовал, предвидел, я был уверен, что если б я остался в России, то с моим слабым и мягким характером, я бы непременно сделался подлейшим верноподданным чиновником или попал бы в Сибирь ни за что ни про что. Я бежал не оглядываясь, чтобы сохранить в себе человеческое достоинство». Общество бывших политзаключенных переиздает вышедшее в 1910 году сокращенное издание путевых записок Кюстина: Николаевская эпоха. Воспоминания французского путешественника маркиза де Кюстина. Путешественник пробыл в России десять недель, он не знал ни слова по-русски, но, острый и внимательный наблюдатель, он подметил немало черточек николаевского режима, характерных для каждого деспотического строя. Кюстин поехал в Россию отлично подготовленный друзьями - польскими эмигрантами. Поляки, бежавшие из растерзанной страны, после несчастного восстания 1830 года, оплакивавшие гибель родины, разорванной тремя захватчиками, имели все основания представлять одного из захватчиков, Россию, как воплощение зла. К тому же деспотический характер николаевского режима не вызывал сомнений.

Удивительным было то, что через сто лет после путешествия Кюстина, его книга оказывалась путеводителем по сталинскому Советскому Союзу: то, что у французского путешественника было предвидением, угадыванием заложенных возможностей, преувеличением, карикатурой - стало осуществленной реальностью, умноженной

[306/307]

в тысячу раз. Но умножение в тысячу раз недостатков и пороков деспотии было средством создания государства особого типа, основанного на идеологии особого типа: тоталитарного государства с тоталитарной идеологией. Русские черты вошли в ту новую идеологию, но не они были определяющими. В последней четверти 20-го века есть возможность проверить результаты опыта, проделанного историей. В лаборатории одним кроликам прививают болезнь, а других оставляют здоровыми, чтобы выяснить характер заболевания, его симптомы. История 20-го века показала, что нет иммунитета против тоталитарной идеологии советского типа. От Кубы до Албании, от Вьетнама до Германии (восточной) привитая идеология вызывает абсолютно идентичные симптомы: специфические черты каждой из этих стран - национальные, исторические, религиозные - оказывают меньшее влияние на характер государства, чем идеология. Во всех этих странах Кюстин - не только полезное руководство для путешествующих, но и запрещенная книга для местных жителей. И еще более удивительным по точности описанием советской действительности и действительности всех ее близнецов оказывается иронический учебник обмана и лицемерия, написанный французским республиканцем Морисом Жоли, изгнанным из страны Наполеоном III. Морис Жоли пишет сатирический портрет Франции времен Второй империи и ее императора, политическая линия которого состоит в том, чтобы отделить мораль от политики, заменить право силой и хитростью, парализовать дух индивидуализма, обманывать народ видимостью, льстить национальным предрассудкам, не позволять стране знать то, что происходит за границей, а столице - то, что происходит в провинции, превратить инструменты мысли в инструменты власти, применять без угрызения совести казни без суда и ссылку, требовать непрерывного восхваления своих действий, самому обучать истории своего царства, создать полицию, которая служит опорой режима, превратить культ узурпатора в своего рода религию, эксплуатировать легкость, с какой люди становятся доносчиками, овладеть обществом, используя его пороки, говорить как можно меньше и прямо противоположное тому, что думаешь, переменить смысл слов… Борис Суварин цитирует удивительный Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье Мориса Жоли, комментируя: «Кажется, что это написано для Сталина».41 В 1935 году Борис Суварин добавлял, что к «основателю советского государства» это не относится. В начале 80-х годов оговорка эта представляется излишней. Сегодня можно сказать, что сатира на французское государство середины 19-го века оказалась реализованной сначала в СССР, а затем в самых разных уголках земного шара. Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье

[307/308]

послужил материалом для самой знаменитой подделки 20-го века - Протоколов сионских мудрецов. Но «всемирный еврейский заговор» - подпольная организация, действующая по учению Макиавелли в аду - реализована лишь в фантазии антисемитов.

1936 год - год сталинской конституции - был ознаменован очередным сокрушительным ударом по «надстройке», по духовным и умственным силам общества. Правда устанавливала непосредственную связь: «В проекте Сталинской конституции отразился факт исключительного значения, факт полноправия интеллигенции…» Но Правда тут же напоминала интеллигенции слова, с которыми Иван Павлов обращался к молодым ученым: «Никогда не думайте, что вы уже все знаете».42 Призыв великого физиолога все проверять и во всем сомневаться превратился в Правде в грозное предупреждение, все знает только партия и ее Вождь. Виктор Шкловский со свойственным ему в молодости афористическим талантом утверждал: нет правды о цветах, есть наука ботаника. С конца 20-х годов советская власть начинает настойчиво проводить идею: есть правда о цветах, о животных, о людях! О мироздании! И правду эту знает партия и Вождь. Цель этой политики сделать «ученую публику управляемой», науку - управляемой.43 Ученых пугают: их подвергают аресту по одиночке, а потом группами: в 1929 году группу историков - С. Платонова, С. Бахрушина, Е. Тарле и других, в 1930 - группу микробиологов, потом агрономов, физиологов, авиаконструкторов и так далее. Исследователь советской науки Марк Поповский приводит факты о том, как убивали ученых и как их ломали морально: в 1934 году арестованного профессора В. Писарева заставляют писать донос на друга - академика Вавилова, ему грозят: «убьем детей, замучаем жену, убьем тебя самого».44 Академика Ухтомского заставляли отречься от брата - арестованного епископа, от арестованных студентов.45 Великий ботаник академик Н. Вавилов, заморенный голодом в саратовской тюрьме, говорил, что происходит отбор в науку людей «без гена порядочности». Но тот же самый Николай Вавилов ради своей науки, «для пользы дела», соглашался в 1924 г., за разрешение поехать в Афганистан на поиски родины пшеницы, «сфотографировать крепость на индо-афганской границе»; в страшные годы голода, 1931-33, выезжая за границу, «прославлять успехи советского сельского хозяйства и советской власти», а потом он согласился ввести за руку в науку Т. Лысенко, который и отправил его на мученическую смерть.46 В 1924 году, споря с И. Павловым, Бухарин заявил, что он руководствуется «не категорическим императивом Канта и не заповедями христианской морали, а революционной

[308/309]

целесообразностью».47 В 1936 году Бухарин в разговоре с Николаевским много говорил о «гуманизации» коммунистических теорий. Николаевский ответил: «Николай Иванович, то о чем вы сейчас говорите не что иное, как возвращение к Десяти заповедям». На что Бухарин возразил: «Вы думаете, что Десять заповедей устарели?»48 Возможно, что Бухарин вспомнил о Десяти заповедях потому, что встретил дьявола. Разговаривая в Париже с лидером меньшевиков Федором Даномон утверждал: «Нет, нет, Федор Ильич, это маленький, злобный человек, не человек, а дьявол!»49 Речь шла о Сталине.

К 1936 году дьявол и все его многочисленные помощники, в том числе и те, которые раскаивались про себя или шепотом, сделали свое дело: наука стала управляемой. Академия наук постановила: «Мы решим стоящие перед нами задачи единственным научным методом - методом Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина».50

4 июля 1936 года ЦК ВКП (б) производит вполне удавшийся опыт Ликвидации целой науки одним росчерком пера, одним «Постановлением» Ликвидируется «так называемая педология», ибо она «базируется на ложнонаучных, антимарксистских положениях».51 Всего несколько лет назад эта же самая педология была «наукой о развитии нового социалистического человека», «единой самостоятельной наукой, строящейся на основе диалектического материализма».52 За упразднением педологии последовало закрытие других наук: генетики, социологии, психоанализа, кибернетики и так далее. Педология была первой в длинном ряду.

Беда педологии заключалась в том, что она хотела быть точной наукой, изучающей ребенка с помощью, как говорилось в постановлении, «бессмысленных и вредных анкет, тестов и т. п.» До тех пор, пока официальная идеология исходила из того, что бытие определяет сознание, педология была полезна, ибо доказывала, что плохие условия, плохая среда влияют на ребенка отрицательно, задерживают его развитие. В 1936 году было объявлено, что социализм построен, а «бессмысленные и вредные анкеты, тесты и т. п.» показывали, что дети продолжают жить в плохих условиях. Когда педолог, обследовав чувашских детей, пришел к выводу, что они плохо учатся из-за плохих условий, журнал Педология, ликвидированный вместе с наукой и педологами, немедленно откликнулся: какие это плохие условия обнаружил исследователь? Условия, созданные советским государством и коммунистической партией? В 1928 году на первом педологическом съезде - он же был и последним - А. Залкинд в главном докладе определил задачи педологии так: «Педология должна была внятно, недвусмысленно ответить, годится ли, с педологической точки зрения, новая социалистическая среда для
[1] [2] [3] [4]