Солженицын и Сахаров (10)

жими и архаичными. Однако для множества русских людей целый синдром чувств и настроений писателя, определяемых его склонностью к религиозному русофильству имели большую притягательную силу. Солженицын более ярко выразил глубокую тоску по русскому прошлому, романтизму сельской жизни, возрождающийся интерес к православной религии и к великому русскому национализму"6. Известный американский советолог, историк и публицист Харрисон Э. Солсбери был более академичен в своем анализе новых программных статей Солженицына. "Будучи прочно связан с прошлым, - отмечал X. Солсбери, - Солженицын извилистыми нитями славянской традиции, славянского языка, славянских обычаев и жизнестойкой философией Русской православной церкви соединяет с прошлым будущее России. Далеко не отвергая русского национализма, он гордится им, как величайшей традицией России, и с презрением отзывается о западной демократии. Бог и религиозные убеждения лежат в основе философии Солженицына. Подобно евангелическому пастору он призывает своих русских читателей и Россию вступить на путь национального раскаяния, являющегося "единственно возможной исходной точкой для духовного роста". Наиболее ожесточенные выпады он направляет против интеллигенции с ее культом фальшивых кумиров. Фактически он ставит под сомнение сам факт существования в России подлинной интеллигенции - класса, деятельность которого была бы одухотворена благородными идеалами борьбы за лучшее будущее народа и страны. Так называемую интеллигенцию в России составляют материалистически мыслящие индивидуумы, движимые стремлением к привилегиям, материальным и личным целям. Философия Солженицына обрисовывается таким образом как единое и сложное целое, явно коренящееся в традиционной славянофильской мысли XIX века и включающее убеждение в достоинствах русского православия. Современные методы управления представляют для него мало интереса. Крестьяне совершили революцию не ради свободы и культуры, а ради земли, которой они так и не получили. Но Солженицын верит, что именно в крестьянской массе существует сила, способная освободить Россию от кошмаров XX века"7.

Не только диссиденты, но и советская интеллигенция, которую Солженицын презрительно называл "образованщиной", не могла, естественно, принять этой проповеди Солженицына. Резко критически она была встречена и среди значительной части

133

эмиграции. Враждебное отношение к российской интеллигенции было характерно в начале XX века для всех почти российских религиозных философов, но также и для большевиков - в этом Солженицын не был оригинален. Но в середине 70-х годов мало кто мог ждать, что главной силой российского возрождения станет крестьянство. Впрочем, и среди западных интеллектуалов Солженицын быстро терял популярность. Новые и многочисленные выступления Солженицына в 1976-1979 гг. - на этот раз с резкой критикой не Советского Союза, а самого Запада, западной политики, западных СМИ, всей западной цивилизации, людей Запада, которые "забыли Бога" и уже 2 или 3 столетия идут по "неправильному пути"; все это крайне усилило разочарование западных политиков и интеллектуалов в Солженицыне. Однако выступления Солженицына было невозможно игнорировать, и с ним приходилось вступать в открытую полемику. К тому же и теперь некоторые из литераторов и советологов продолжали восхвалять Солженицына, приветствуя почти каждое его слово и заявление как откровение. В Западной Европе это был в первую очередь Жорж Нива, автор книги "Солженицын" из большой серии книг "Писатели на все времена", выпускаемых издательством "Сёй". Лишь три книги из этой серии в 104 тома были посвящены живым классикам8. В Израиле это была в первую очередь Дора Штурман, автор нескольких книг о Солженицыне, одна из которых была специально посвящена публицистике и взглядам писателя9. В США это был обозреватель газеты "Вашингтон пост", журнала "Ньюсуик" и комментатор телевидения Джордж Ф. Уилл, который считал появление и проповедь Солженицына едва ли не главным событием XX века. "На протяжении двух столетий, - писал Д. Ф. Уилл, - на род человеческий обрушивались ложные концепции сначала физики, потом биологии и психологии, потом социологии, а сейчас биохимии, с помощью каждой из которых нас разными способами старались убедить, что человек не свободен, что он является порождением обширных безличных сил и что отдельные личности не имеют значения. Жизнь Солженицына свидетельствует: "Это неверно"10.

В 80-е годы А. Солженицын мало выступал по национальным проблемам, хотя ему и приходилось защищаться от обвинений в антисемитизме "Красного колеса" и полемизировать с "плюралистами" из советской эмиграции. Однако в начале 90-х годов, готовясь к возвращению в Россию, он должен был подвести какой-то итог своим размышлениям о судьбе России и рус

134

ской нации. В 1993 году Солженицын несколько месяцев работал над большим очерком "Русский вопрос к концу XX века". Редакция "Нового мира" получила текст этого очерка еще до того, как сам писатель вернулся в Россию. По плану, составленному самим Солженицыным, его прибытие в Москву намечалось на июль 1994 года, и как раз в № 7 "Нового мира" был опубликован очерк писателя "Русский вопрос...". Вскоре он был издан и отдельной брошюрой. Эта работа Солженицына прошла, однако, почти незамеченной. Ее не обсуждали в печати ни либералы-западники, ни националисты, ни коммунисты. Российское общество еще не оправилось от потрясений 1993 года. Экономика и финансы страны разрушались. Политическая элита была расколота, и режим Ельцина искал спасения в небольшой победоносной войне в Чечне. Мы знаем, чем это кончилось. Солженицын был явно обижен невниманием к своим проповедям. Только через 4 года он вернулся к изложению своих взглядов на национальные проблемы России, опубликовав новую большую работу - "Россия в обвале". "При всей затяжности нового глубокого государственного и всежизненного кризиса России, - писал автор в предисловии, - я не надеюсь, что и мои соображения могут в близости помочь выходу из болезненного размыва нашей жизни. Эту книгу я пишу как один из свидетелей и страдателей бесконечно жестокого века России - запечатлеть, что мы видели, видим и переживаем"11. Отдельные главы из новой книги начали публиковаться в российских газетах уже в мае; вся книга поступила в продажу в конце июня, и тираж ее был невелик. Однако обсуждение новой работы Солженицына, едва начавшись, было прервано. Финансовый крах 17 августа, экономические и политические потрясения сентября 1998 года, т. е. новый "обвал" вновь отвлекли всех нас от национальных проблем. Но не только экономические неурядицы, политические трудности и военные конфликты помешали проведению сколько-нибудь широкой и основательной дискуссии вокруг идей и предложений А. Солженицына. Для всех почти течений и групп в российском образованном обществе не слишком привлекательными оказались и сами эти идеи. Солженицын никогда не был склонен и способен вести диалог. Но у него не нашлось и верных последователей, которые могли бы взять эту работу на себя. Такое одиночество Солженицына как национального мыслителя и идеолога не кажется удивительным, ибо оно связано с крайней неубедительностью всех главных концепций солженицынского национализма.

135

Идеальное русское государство по Солженицыну

Идеальное русское государство по Солженицыну - это не демократическое государство, а государство авторитарное, в котором не должно быть никаких политических партий, ограниченных и своекорыстных. Всеобщие выборы и многопартийный парламент - это бедствие для народа. Страной должны управлять не партийные демагоги и не алчные паразиты, богачи-"грязнохваты", а мудрые и совестливые люди. "Все добрые семена, какие на Руси еще чудом не дотоптаны, мы должны выберечь и вырастить". Есть еще рассеянные по всей России духовно здоровые люди, их надо собрать, и они "возрастая, взаимовлияя, соединяя усилия", постепенно оздоровят нашу нацию. Демократия пугает Солженицына гораздо больше, чем авторитарный строй. Еще в своем "Письме вождям" Солженицын предостерегал от "внезапного введения демократии", которое может повести к повторению горестных событий 1917 года. "Записывать ли нам себе в демократическую традицию - соборы Московской Руси, Новгород, казачество, сельский мир? - спрашивал Солженицын. - Или утешиться, что и тысячу лет жила Россия с авторитарным строем - и к началу XX века еще весьма сохраняла и физическое и духовное здоровье народа?"12. Невыносима не сама авторитарность, но навязанная народу повседневная идеологическая ложь, произвол и беззаконие. "Авторитарный строй, - пояснял писатель, - совсем не означает, что законы не нужны, что они не должны отражать понятия и волю населения. Все зависит от того, какой авторитарный строй ожидает нас и дальше"13. И это были не тактические уловки, рассчитанные на уровень понимания "вождей Советского Союза". В программных статьях Солженицына в сборнике "Из под глыб" можно было прочесть немало столь же удивительных заявлений. "Россия тоже много веков просуществовала под авторитарной властью нескольких форм и тоже сохраняла себя и свое здоровье. - И миллионы наших крестьянских предков за десять веков, умирая, не считали, что прожили слишком невыносимую жизнь". "Свою внутреннюю свободу, - заявлял автор "Архипелага" своим пораженным читателям, - мы можем твердо осуществлять даже и в среде внешне несвободной. В несвободной среде мы не теряем возможности развиваться к целям нравственным"14. Мы видим, что и свобода также не являлась и не является для Солженицына одной из базовых ценностей.

136

Но что же должно быть главным в идеальном русском государстве, что должно лежать в основе его законов, его морали, что должно быть определяющим для поведения и жизни его граждан? Это не просто вера в Бога. Это даже не современная православная церковь, которая по разным причинам ослабла. Нет, это "древнее, семивековое православие Сергия Радонежского и Нила Сорского, еще не издерганное Никоном, не оказененное Петром". "Знала же когда-то и Россия, - восклицает Солженицын, - такие века в своей истории, когда общественным идеалом была не знатность, не богатство, не материальное преуспеяние, а святость образа жизни. Россия была тогда напоена православием, сберегшим верность первоначальной Церкви первых веков. То древнее православие умело сохранять свой народ под двумя-тремя веками чужеземного ига. В те века православная вера вошла у нас в строй мысли и людских характеров, в образ поведения, в строение семьи, в повседневный быт, в трудовой календарь, в очередность дел, недели, года. Вера была объединяющей и крепящей силой нации"16.

Но возможно ли вернуть этот "золотой век" в современной России? Солженицын оценивает шансы России на спасение как 50 на 50. Россия сможет спастись духовно, если сумеет сочетать силу Русского Духа с правотой и могуществом Высшей Силы. Русские люди не должны ждать одной лишь милости от Высшего Духа, а тем более от разного рода властных благодетелей. Народ должен действовать и сам. "Мы сами, - заявляет писатель, - если имеем волю не сгинуть с планеты вовсе, должны своими силами подняться из нынешнего гибельного прозябания. Надо изменить само поведение наше: усталое безразличие к своей судьбе"17. Этот призыв верен. Но надо ведь более точно знать, что мы должны делать конкретно, что поднимать, чему помогать и чему препятствовать? Многие советы, которые мы слышали и продолжаем слышать на этот счет от Солженицына, вызывают большое сомнение.

Говоря о судьбе русской нации в современной России, Солженицын не забывал и не забывает о судьбе других средних и малых народов России, хотя и не слишком заботится о них. Писатель не приемлет понятия "россиянин", считая его ошибочным и чуждым как для русского, так и для чуваша или мордвина. А между тем это понятие не только прочно вошло в наш политический и литературный языки, но стало основополагающим для российского гражданского общества, подобно понятиям кана

137

дец, американец, индус, австралиец, применяемым в других многонациональных странах с федеральным устройством. Да, конечно, русские были гуманнее американцев и, заселяя обширные земли на юге и на востоке, они не уничтожали и не сгоняли оттуда другие коренные народы. В результате и после распада Советского Союза, который оставил за границами России более 20 миллионов русских людей, Россия не стала национальным государством, а осталась "сплетеньем наций", которое Солженицын считает не благом, не даром судьбы, не преимуществом, а бедствием. Для большинства разумных российских политиков и идеологов многонациональность России при несомненной и ведущей роли русской нации и русской культуры - это важный фактор, который позволяет укрепить страну, подобно тому как может укрепить металл хорошо подобранный сплав нескольких других металлов. Но для Солженицына это скорее проклятье, препятствие на пути к чистой православной жизни. "По вековому ходу событий, - утверждал писатель в 1998 году, - и по государствообразующей роли, и по перемежному географическому расселению - русские в России стали народом объемлющим, как бы протканной основой многонационального ковра, - не частое этническое явление. Это обернулось для русских бременем или роком сквозь всю российскую историю"18. И еще не раз и не два Солженицын писал о "нашем роковом историческом наследии - объемлющей нации". Что делать для ослабления этого "бремени" Солженицын знает не слишком хорошо. В любом случае надо избавиться от ленинского наследия и от "большевицких конструкций" и отменить всякого рода государственные автономии в России, оставив за татарами, чувашами, башкирами, якутами, осетинами и другими лишь культурную автономию.

Национально-территориальные автономии в России - это ошибка Ленина, которую Ельцин еще усугубил своей политикой суверенитетов. Спорить на этот счет с Солженицыным невозможно, ибо невозможно разделить его основных посылок и о современной, и о древней России - времен Ивана Калиты или Ивана Грозного.
[1] [2] [3] [4]