Стать Лютовым (3)

Принесли заказанное. Веня, прикрыв ладонью затылок, длинными глотками выпил водку и занюхал корочкой.

- Пирожные с молоком хорошо, водка с черным хлебом лучше,- сказал Веня и выдохнул с удовольствием.- Я это выучил на войне, на Украине.

- Воевали? - спросил Иуда.

- А что делают на войне? - Веня кругло поглядел на Иуду и вздохнул.- Либо ты догоняешь, либо тебя догоняют... Я служил счетоводом в одном отряде, у меня была тачанка и сундук с казной.

И отточенная, точная память Иуды Гросмана сработала тотчас, выбросила картинку: Париж, "Ротонда", Махно. Еврейский мальчик-казначей с круглыми собачьими глазами, сгинувший в степи под Волновухой.

- И этот отряд...- сказал было Иуда и умолк, как язык прикусил: говорить дальше - значит, проговориться о той встрече в Париже. А молодой человек, словно ожидая накатывающих больших неприятностей, нахохлился и глядел тускло.

Но неловкая заминка прошла - проехали мимо, только тревожная царапинка осталась у обоих. Размытое ощущение общей страшной тайны, о которой - ни-ни, никому и ни при каких обстоятельствах, притягивало и связывало.

- Ну вот что,- сказал Иуда, когда прозвенел звонок и посетители, жуя на бегу, бросились к выходу.- Я, действительно, кое-что понимаю в лошадках. Пошли, покажу, на кого ставить... Но дайте слово: играете в последний раз в жизни. Даете?

- Даю,- сказал Веня Рискин.- А что - не даю?

- Иначе пропадете,- вынес приговор Иуда Гросман.- Один раз выиграете - и пошло-поехало: почему бы еще разок не выиграть? Будете составлять графики, чертить схемы - ничего не поможет.

В паддоке Иуду знали, казалось, все, даже лошади: он был здесь своим человеком. Потолковав о чем-то с тренером, он подошел к кучке щуплых жокеев, а потом поманил Веню.

- Вот ту лошадь видите? - сказал Иуда.- Красивая?

- Ну да,- согласился Веня.- Конечно.

- Нравится?

- Я ее боюсь,- сказал Веня.- Я вообще лошадей боюсь до смерти. Ишь, смотрит!

- Запомните ее номер - третий - и ставьте,- сказал Иуда.- Ну, идите, ставьте! Возьмите вот деньги, отдадите после заезда. Встречаемся в ресторане.И не выдержал, крикнул вдогонку: - Пароль - Волновуха!

Веня остановился, как будто его подстрелили на ходу, и неуверенно обернулся к Иуде.

- Вы нам оставьте ваш адрес,- сказала Мария Глосберг.- Мы с вами свяжемся.

- Я вещи пока у друзей оставил,- твердо сказал Иуда.- Завтра перееду в гостиницу.

- Тогда назначим встречу здесь,- сказала Мария.- Это даже удобней.

- А конспирация? - шепотом спросил Иуда.

- Ну, тут вам все же не Москва! - возмутилась Мария.- Но если они хотят за вами следить - пусть себе следят!

Пусть следят, подумал Иуда Гросман. Хорошо сказано! И не уйдешь ведь от слежки, это просто исключено. Они уже и гостиницу знают наверняка. Кто же, кто следит? Вот это надо знать точно и принимать меры. И вообще надо было ехать с вокзала в посольство, познакомиться, отметиться. Они скорее всего и гостиницу сами заказали, проверенную, с ушами в стене.

- А это правда, что вы встречались с Лениным? - наклонившись к Махно, вполголоса, как о тайном, спросил Иуда Гросман.

- Встречался,- вяло сказал Махно.- Неприятный был товарищ, себе на уме... А потом, когда Деникин под Москвой его зажал, попросил помочь. Ну я помог, оттянул на себя Шкуро с Мамонтовым.

- Не жалеете? - еще тише спросил Иуда.

- Нет,- сказал Махно.- Чего теперь жалеть...

Хотелось есть, и неудобно было заказывать что-нибудь только для себя, и неловко было угощать перебивающегося шитьем тапок Нестора Махно, будущего маляра на киностудии, луковым супом, о котором читано не меньше, чем об Эйфелевой башне. Хотелось увидеть, услышать, попробовать и узнать как можно больше - прежде, чем засадят в посольский подвал и, сунув кляп в рот, увезут в Москву. И вспоминались рассказы знакомых чекистов об увлекательной работе за кордоном.

Допила кофе и Мария. Стали прощаться - по-русски сердечно, с восклицаниями, со скомканными повторами проговоренного: "Значит, непременно... Жаль, что так коротко... И насчет редактуры... О каналах можете не беспокоиться... Значит, договорились..." Иуда обреченно ждал, когда же закончится это невыносимое прощание: посетители кафе оборачивались, прислушивались к странным звукам чужого языка. Наконец, ушли. Иуда Гросман поглядел им вслед - не забыли ли чего, не вернутся ли, не приведи Бог - и пересел за свой столик. Есть тут луковый суп расхотелось. Хорошо бы оказался второй выход отсюда, какой-нибудь запасной, черный: выскользнуть незаметно, утонуть в толпе. Мордоворот, в котором Иуда определил мордвина, всё сидел со своей казенной подружкой, и старик с палкой тянул красное вино из бокала, не собирался уходить. Иуда поднялся и прошел в туалет. Надежда оказалась напрасной: в квадратное оконце, прорезанное в стене туалета и выходившее в захламленный темный двор, могла пробраться разве что кошка. Иуда усмехнулся и вернулся в зал. Старик с палкой исчез.

Не старик с палкой и не мордвин с девушкой - от самого Северного вокзала был приставлен к Иуде Гросману приятный сорокалетний брюнет по имени Алексей Крупников, тучный и широкозадый, со вторым подбородком, болтающимся из стороны в сторону, как мешочек с творогом. Этот Алекс Крупников, служивший на незначительных должностях в деникинской контрразведке, бежавший после второго взятия Одессы красными в Константинополь и промышлявший там, на диком турецком берегу, отловом кошек и собак и изготовлением меховых янычарских шапок. Алекс на свою беду оказался не одинок в своем занятии: грубые конкуренты шли по пятам, дышали в затылок и грозили физической расправой. Пришлось бросить дело и ехать в Югославию, к братьям-славянам. Там Алексу пришлось совсем худо, братья не желали вникать в его стесненные обстоятельства, а кошки и собаки сидели дома, а не бегали по улицам, как у доверчивых турок. В результате Алекс Крупников перебрался в Париж - в разбитых сапогах, без денег и почти без надежды. Можно было кидаться с моста в Сену, можно было проситься обратно в Россию, в Курскую губернию, откуда Крупников был родом. Поразмыслив, Алекс пришел к выводу, что кидаться в воду следует во вторую очередь, а вначале стоит попытать удачи на улице Гренель. Там, в посольстве, ему объяснили, что возвращение в родные пределы, к курским соловьям, которые при народной власти поют особенно красиво и неутомимо, следует заслужить. Вслед за таким вступлением его беспрепятственно завербовали за умеренное вознаграждение, сердечно поздравили и выдали небольшой аванс.

Слежка за писателем Гросманом была рутинным поручением, не требующим тяжкого напряжения сил. Попивая за казенный счет кофе с плюшкой, Алекс терпеливо сидел в глубине кафе "Ротонда", в притемненном углу. В благообразного вида усаче Алекс не признал Нестора Махно, поэтому в отчете о первом дне слежки он написал: "Наблюдаемый произвел контакт с неопознанным господином из эмигрантов и дамой из актерской среды". Бог весть, почему востроглазый Алекс произвел Марию Глосберг в актрисы; причиной тому скорей всего послужили перья, стеклярус и щелкающий веер с надписью.

К своему поднадзорному бывший контрразведчик Алекс Крупников не испытывал никаких чувств. Книг его он никогда не читал, а имя впервые услышал от куратора. Зачем писатель с похабным именем Иуда приехал в Париж - этого куратор Громов не сообщил, однако ясно было и без сообщения, что агент внешнего наблюдения Крупников по кличке Греча не от восторженных по-клонников должен охранять знаменитого гостя. Знаменитости - опасная публика, у них у всех мозги набекрень, особенно у писателей. Вот хоть этот Иуда: вкусно ест, сладко спит, а может выкинуть фортель, и к тому ж еврей. Начальству от таких людей одна маята и никакой пользы, и всякий шаг их поэтому должен быть высвечен и описан в оперативном отчете. Составление же отчета - дело куда более легкое, чем беготня за кошками и собаками в турецких темных переулках.

Куратор Громов, истинная фамилия которого не имела ничего общего с оглушительным явлением природы, числился при посольстве завхозом. О приезде писателя Гросмана в Париж завхоз получил сообщение два месяца назад - вместе с приказом взять гостя под круглосуточное наблюдение. Завхоз был недоволен Иудой: коллега из Германии сообщил, что писатель, проезжая через Берлин, проявил характер вздорный и своевольный. В Москве, очевидно, тоже были не в восторге от выкрутасов знаменитости, да и строгое указание о круглосуточном наблюдении говорило о том, что и на родине Иуда Гросман числился фигурой неоднозначной. У таких, как он, всегда есть "рука" где-нибудь наверху, эта "рука" его поддерживает, и вот, вместо того чтобы сразу наказать человека по всей строгости, его посылают в Париж. Но и за той "рукой" внимательно поглядывают, и есть наверняка такие, которые хотят эту вредоносную ручонку отрубить, потому что главное правило чекиста - "не доверяй, а подозревай". И на том стоит отечество.

В своем отчете завхозу Громову агент Греча обстоятельно указал: "Расплатившись крупной купюрой, объект вышел из кафе и, никуда не заходя, отправился в гостиницу "Золотая улитка". Через сорок минут он вышел из гостиницы, сел на наружной террасе и приступил к наблюдению за ходом публики по бульвару".
[1] [2] [3] [4]