Белый круг (14)

Магда держалась со спокойной уверенностью, отвечала на вопросы обстоятельно. Вопрос корреспондента американской газеты не застал ее врасплох: раньше или позже его должны были задать.

- Художник скончался в клинике для душевнобольных. Не означает ли это, что у него все же были проблемы с психикой? Известно, что великие художники русского авангарда не отличались несокрушимым душевным здоровьем...

- Вы хотите знать, не был ли он безумцем? - отважно заострила вопрос Магда. - Нет, не был. Маргиналом - да, пожалуй. Он выбрал для себя роль городского сумасшедшего и добросовестно ее играл, чтобы спастись от преследований тоталитарной коммунистической власти. Это требовало отваги и бесконечного нервного напряжения. В сумасшедший дом он попал накануне смерти - впервые в жизни.

Магда ошибалась.

Отступление о разноцветном городе, 1922

К пятилетию Октябрьской революции город Оренбург готовился с размахом. Начальство получало и изучало инструкции из Москвы, театр репетировал оперу "Иван Сусанин", цирк готовил представление "Лев и змея", а рядовой народ готовился пить, петь и плясать по случаю наступающего праздника.

Трудовая интеллигенция была мобилизована и задействована, она не собиралась ударить в грязь лицом и проявляла инициативу. Никто не сидел сложа руки, да это было и небезопасно: могли обвинить в контрреволюционной бездеятельности, взять на заметку, а потом, может, и на мушку.

Местный поэт бегал по инстанциям и пробивал свой план: переделать все городские колодцы в трибуны и поставить на них самодеятельных декламаторов, чтоб весь день без перерыва читали от души революционные стихи. В каждом дворе будет стоять чтец, и граждане окажутся вовлечены в ход праздника. Колодец сыграет здесь умственную роль: уходя в черные земные недра, он одновременно направлен в светлые небеса счастливого будущего; это ясно... План был бы всем хорош, если б не самодеятельные декламаторы: как проследить, что они там будут читать от души? А если отклонятся от проверенного текста и скажут что-нибудь не то?

Были планы и пореволюционней: построить огромный дирижабль, расписать его полезными лозунгами, надуть и запустить - пусть висит. Или: напрямик воздействовать на обывателя через искусство, художественно восстановить исторические события - поставить на улицах народный спектакль "Штурм Зимнего". Для этого немногое нужно: приказным порядком мобилизовать из каждой семьи по одному действующему лицу, и под управлением режиссеров пустить массу на главную площадь, к Большому дому. Какая мощь, какой всплеск энергии! Но чекисты театральный план запретили: масса выпьет по стакану для смелости, наваляет режиссерам и всерьез возьмется крушить все подряд. И тот, кто предложил такой дурацкий спектакль, вредный человек и опасный. Вызвать его! Вызвать и изолировать от общества.

Художник Матвей Кац, пропагандист нового искусства, придумал украсить город массово: раскрасить его. Будет красиво, будет празднично. Этот план не вызвал возражений. Дома, крашеные, как пасхальные яйца, стихи не будут читать, булыжники мостовых сами по себе не превратятся в оружие пролетариата и не полетят куда не надо. Так и решили, так и записали: жильцам выдать краску и малярные кисти, пусть мажут в обязательном порядке.

Стал бы Матвей Кац передовиком и героем, если б не досадная неувязка.

В самом центре, на улице Розы Люксембург, выходящей на главную площадь, Кац определил расклад цветов: мостовую красить голубым, а дома вперемежку - красным и белым. Вывели жильцов, раздали ведра с краской. Кац расхаживал, щурился придирчиво. К вечеру улица имела необыкновенный вид: красно-сине-белая, с зелеными пятнами древесных крон она была похожа на картину с выставки авангардистов.

А в начале ночи Матвея Каца увезли в ЧК. В кабинете сидел блондин с широкоскулым рабоче-крестьянским лицом, усатый. На столе валялась полуразобранная вобла.

- Ты что там нарисовал? - голосом громким и страшным спросил усач. - Мы тебе доверяли, а ты что ж там наделал, на Розы Люксембург?

- Как что? - прикинулся простаком Матвей Кац. Ему, действительно, не приходило в голову, в чем он провинился и с какой стороны грозит опасность.

- Ты царский флаг нарисовал - вот что! - Усач долбанул кулаком по столу, рыбьи кости подпрыгнули. - Красно-сине-белый! Триколор!

- Но это же картина! - дерзко возразил Кац.

- Какая еще картина? - зловеще спросил усач. - Ты думай, что говоришь.

- Весь наш город - картина, - сказал Кац. - Карнавал улиц и домов. На нас смотрит сверху, - Кац указал пальцем в потолок, и усач проследил за его жестом, - сам Главный Костюмер и еще миллионы глаз, и видят: праздник!

- Праздник революции под царским флагом! - вскипел усач. -Ты религиозный дурман льешь, у тебя мысли уклончивые.

- Мысль должна иметь уклон, - стоял на своем Матвей Кац. - Если они все будут прямые, то загородят пространство.

- Это наше дело - загородят или нет, - решил усач. - Тебя кто подучил флаг рисовать? Отвечай! Костюмер - это кто?

- Бог это, - сказал Кац, как об обычном. И снова пальцем указал вверх.

- Ты, интересно, придуряешься, или от природы такой дурак? - выложив кулаки на стол, задумался усач.

- От природы, - разумно согласился Кац. - Все от нее происходит: краски, реки и леса и тетерев с тетеркой. И мы с вами тоже.

- Ты меня не вмешивай! - выкатив глаза, гаркнул усач. - Что еще за тетерка? Мой отец - гегемон, а мама - Октябрьская революция. Тебе надо расстрел дать!

- В древнем Вавилоне к празднику тоже приносили человеческую жертву, грустно сказал Кац. - Ваалу. Он тоже был гегемон.

- Так-так-так... - тюкая по крышке стола мутными ногтями, сказал усач.

- А насчет сочетания цветов, - продолжал невпопад Кац, - так это же творческая необходимость: белый, красный, синий. Если взглянуть на наш город с высоты птичьего полета, то что мы увидим?

- Ну что? - вкрадчиво спросил усач. - Здесь я вопросы задаю.

- Мы увидим многоцветную абстрактную композицию, - уверенно сказал Кац. - Ощущение праздника. Экспрессия. Абстрактная композиция номер один.

- Значит, номер один, - повторил усач, - это на Розы Люксембург... А номер два где ты хотел нарисовать?

Тут дверь отворилась, в кабинет вполне по-хозяйски вошел молодой рыжий еврей в коричневой кожаной фуражке.

- Это Кац, - представил задержанного усач. - Тот самый. Доставили.

- Ну что ж, - сказал вошедший и принялся рассматривать Каца с мрачным любопытством. - И я Кац. Бывает.

- Вы начальник? - спросил задержанный, и сама поспешность вопроса таила в себе надежду. - Тут вышло недоразумение, нелепость какая-то: какой флаг?! Это новое искусство, понимаете? Я же с ума еще не сошел, чтобы рисовать царский флаг посреди города!

- Каждый сумасшедший говорит, что он нормальный, - сделал назидательное замечание усач. - Нормальный как раз не стал бы диверсию устраивать.

- Какую диверсию? - дико глядя, закричал Матвей Кац. - Да я художник! Вон у Малевича одна штанина белая, другая красная, а небо голубое - он тоже диверсант? Да что вы такое говорите!

- С Малевичем этим мы тоже разберемся, - сказал усач. - Имя? Зовут его как? Отвечай!

- Оставь пока, - поморщился рыжий. - Это к делу не относится... Но вы, - он уставился на Каца своими темными вглядчивыми глазами, - если принципиально подходить, совершили преступление против революции. И даже если вы сделали это неумышленно, ничто не может освободить вас от ответственности.

- Значит, я арестован? - совсем уже потерянно спросил Матвей Кац. - Мне сказали, что я задержан для выяснения обстоятельств.

- Что вы думаете о красном цвете? - не ответил рыжий.

- Тяжелый цвет, нервный до срыва, - увлеченно сказал задержанный. Цвет вожделений: "Дай, а то убью!"

Усач слушал неодобрительно.

- Мой любимый цвет, - сказал рыжий и с удивлением покрутил головой в фуражке. - Цвет революции... Вы, действительно, странный человек. Чего вы ищите, однофамилец?

- Ненормальный он, - сказал усач. - Посидит - всю дурь с него как рукой снимет.

- Искусство - это зеркало, - сказал Матвей Кац. - Серебряное зеркало. Я ищу в нем себя. Разве это преступление?
[1] [2] [3] [4]