III
[1] [2]III
В кремлевском кабинете Сталина в этот вечер тоже шло обсуждение итогов прошедшей встречи. Сталин неторопливо прохаживался по ковру, курил трубку, приминая табак большим пальцем правой руки с пожелтевшим от никотина ногтем. Молотов пристроился возле стола для совещаний. Присутствовал и Берия, прибывший к Сталину с докладом о ходе работ по реализации советского атомного проекта.
Берия был доволен. Ему было о чем доложить. В папке, которую он принес, было полтора десятка расшифрованных резведдонесений из Америки и заключение начальника Лаборатории № 2 Курчатова: «Эти данные позволяют получить весьма важные ориентиры для нашего научного исследования, миновать многие весьма трудоемкие фазы разработки проблемы и узнать о новых научных и технических путях ее разрешения».
И была еще одна фраза: «В заключение необходимо отметить, что вся совокупность полученных сведений указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, не знакомые с ходом работ по этой проблеме за границей».
Хорошая фраза. Дорогого стоила. У Берии было искушение подчеркнуть ее, но решил, что не стоит. Сталин сам поймет, что за этим стоит. И оценит. Не может не оценить. Поэтому Берия, не дожидаясь разрешения, перенес стул от стола для совещаний к письменному столу Сталина, свободно расположился на нем, закинув ногу на ногу, сидел с видом человека своего, причастного ко всему, о чем может идти речь в этом высшем и самом тайном кабинете мира.
— Итак, что же мы сегодня узнали? — спросил Сталин, останавливаясь рядом с Молотовым, но глядя почему-то не на него, а на Берию.
— Они клюнули, — ответил Молотов.
— А почему они клюнули?
— Вы правильно сказали: Рузвельта беспокоит послевоенный спад производства. Крымский проект поможет смягчить кризис.
— Это одна причина, — согласился Сталин, продолжая смотреть на Берию. — Вторая?
— Еврейское лобби в США очень влиятельно. Поддержка крымского проекта поможет нынешней администрации проводить через конгресс нужные Рузвельту законы.
— Резонно.
Под пристальным взглядом Сталина Берия почувствовал себя неуютно. Невольно напрягся, подобрался. Сталин раскурил погасшую трубку и вновь медленно заходил по кабинету.
— Нынешней осенью в Америке пройдут очередные президентские выборы, — продолжал Молотов. — Рузвельт идет на них в связке с Трумэном в качестве вице-президента. У демократов сильные позиции, но лишние голоса евреев им очень не помешают.
— Значит, в случае успеха Рузвельт будет выбран на четвертый срок?
— Да. Для Америки это совершенно беспрецедентный случай.
— Выгодно ли нам переизбрание Рузвельта? — спросил Сталин. И сам же ответил: — Безусловно выгодно. Распространи через Совинформбюро информацию о сегодняшней беседе. С указанием темы беседы. «Беседа прошла в обстановке полного взаимопонимания».
— Нужно ли опубликовать эту информацию в наших газетах?
— В наших?.. Нет, пожалуй. Пока это не нужно. Информация должна уйти на Запад только по каналам Совинформбюро. Для иностранных корреспондентов в Москве — без расшифровки темы. «Беседа протекала в деловой, дружественной обстановке»… Что мы еще узнали?
— Михоэлс, — напомнил Молотов.
— Да-да, Михоэлс. Четвертого июля, помнится мне, День независимости Америки. Посол Гарриман, очевидно, устроит прием. Пусть Михоэлс появится на приеме.
— Он не входит в круг лиц, которым посольство рассылает приглашения на такие приемы.
— Это и хорошо. Но ты входишь. И Полина Семеновна. Не так ли? Пусть Полина Семеновна организует для него приглашение. Это будет правильно понято. Она же покровительствует театру ГОСЕТ. Она ходит в театр?
— Да, на каждую премьеру.
— Вот и хорошо. — Сталин повернулся к Берии: — А знаешь, Лаврентий, что еще мы сегодня узнали? Оказывается, американцы видят президентом будущей Крымской еврейской республики знаешь кого? Михоэлса.
— Ну, это не им решать.
— Как знать, как знать! А ты кого видишь?
— Скорей Кагановича.
— И я так же думал. Но под Михоэлса они готовы дать десять миллиардов долларов. А под Кагановича — ни копейки. Верней, ни цента. Странные у них представления о ценности человека! Что из этого следует? Из этого следует, что было бы крайне неприятно и нежелательно, если бы с артистом Михоэлсом что-нибудь случилось. Возвращается он из театра поздно, ночью на улицах всякое может быть.
— Выделить охрану?
— Негласную. И машину. Не персональную. В распоряжение президиума ЕАК. Но обслуживать она должна в основном Михоэлса. Ты все понял?
— Да, все. Прослушивание квартиры, кабинета в театре?
— Ну, это, пожалуй, лишнее. — Сталин прошел из конца в конец кабинета и вновь обратился к Берии: — И вот что еще мы сегодня узнали. Оказывается — оказывается! — аналитики госдепартамента ведут оценку перспективности наших политических деятелей. И знаешь, кого они считают самыми перспективными? Товарища Молотова, например. Товарища Маленкова. Товарища Жданова. Товарища Микояна. Товарища Вознесенского. Руководителя Ленинградской парторганизации товарища Кузнецова. Товарища Хрущева. Как, по-твоему, они правы?
Берия взглянул на Молотова. Тот сидел с каменно-непроницаемым лицом. Сталин ждал. Нужно было быстро ответить. Быстро и точно. Берия нашелся.
— Полная чепуха! — небрежно сказал он.
— Вот как? Почему?
— Потому что они не назвали меня.
— Назвали, — возразил Сталин. — И не просто назвали. Они считают, что ты самый перспективный политик. И в любой момент можешь заменить меня.
Берия побледнел. Выдавил с трудом:
— Это провокация!
Сталин покачал головой:
— Нет, Лаврентий. Это не провокация. Это шутка. Это я так пошутил. Не веришь? Вячеслав не даст соврать. Ну, ответь мне на шутку. Ты же любишь этот анекдот. Про пароход, который должен взорваться от торпеды. — Он обернулся к Молотову: — Капитан приказывает боцману: отвлеки пассажиров. Боцман объявляет: господа, шутка — я сейчас хлопну в ладоши и пароход взорвется. Хлопает. Взрыв. В море плывет боцман. Рядом выныривает помощник капитана и говорит… Что он говорит, Лаврентий?
— «Дурак ты, боцман. И шутка твоя дурацкая».
Сталин негромко засмеялся. Он смеялся долго, с удовольствием. Потом стал серьезным.
— Как ты думаешь, Вячеслав Михайлович, дадут они нам десять миллиардов без привязки к Крыму?
— Думаю, что не дадут.
— И я тоже так думаю. Подготовь мне обзор по Палестине. Детальный. С анализом. Характеристики лидеров. Возьми материалы, которые есть у Лаврентия. Отправишь на Ближнюю, я посмотрю. Все, свободен.
Молотов вышел. Сталин подошел к Берии и негромко сказал:
— Встань.
Берия вскочил. При взгляде на Сталина ему едва не стало плохо. Лицо у того было тяжелое, бешеное, в глазах светился желтый тигриный блеск. Тыкая мундштуком трубки в грудь Берии, он четко, раздельно проговорил:
— Если ты. Еще. Хоть раз. Дрыгнешь. При мне. Ногой. — Умолк. Закончил: — Расстреляю! Как японского шпиона. Понял?
— Ну почему же японского, — пробормотал Берия, пытаясь все обратить в шутку. — Разве я похож на японца?
— Пойди и посмотри на себя в зеркало. Ты и есть жирный мерзкий японец! Чего ты ждешь? Я сказал: пойди и посмотри в зеркало!
Берия поспешно вышел, почти выбежал из кабинета. В туалете, примыкавшем к приемной, уставился в зеркало. Почему японец? Совсем с ума сходит. А, черт! Пенсне. Действительно, похож на японца. Только этого не хватало!
Умылся. Прошелся расческой по редким волосам. Постарался успокоиться. В кабинет вернулся напряженный, готовый к любой неожиданности. Сталин сидел за рабочим столом, листал документы из атомной папки. Стула возле стола не было, стоял на месте. Не поленился, сам отнес. Плохо дело. Но вид у Сталина был обычный — спокойный, сосредоточенный. Кивнул:
— Докладывай. Кроме того, что здесь.
Берия понял: папку оставит у себя, будет вникать. В первый год войны Сталин от разведывательных разработок отстранялся, отпихивал их от себя. Профессиональную терминологию не понимал, злился. Потом втянулся, даже во вкус вошел — читал, как романы.
Берия доложил:
— Информация от Чарльза. Получена час назад. Американцы утвердили жесткий график работ по «Манхэттенскому проекту». Планируют провести первый опытный взрыв через одиннадцать месяцев. Считают, что мы отстаем от них на десять — двенадцать лет.
— А на самом деле?
— Лет на пять. Если повезет — меньше.