Путешествие четырнадцатое (2)

– Сейчас это, к сожалению, невозможно, – ответил директор и, заметив мой вопросительный взгляд, добавил: – У них мертвый час! Были немалые трудности с акклиматизацией, я даже боялся, что в живых не останется ни одного экземпляра; к счастью, разработанная нашими учеными витаминизированная диета дала превосходные результаты.

– Вот как? А что это, собственно, за животные?

– Мухи. Вы любите курдлей?

Он смотрел на меня как-то особенно, выжидающе, и я, стараясь продемонстрировать искренний энтузиазм, ответил:

– О, очень люблю, они удивительно милые!

Он посветлел.

– Это хорошо. Мы пойдем к ним, но сначала я вас на минуту оставлю.

Он вскоре вернулся, обмотанный альпинистской веревкой, и провел меня в курдельный загон, обнесенный девяностометровой стеной. Отворив ворота, он пропустил меня первым.

– Можете идти спокойно, – сказал он, – мои курдли совершенно ручные.

Перед нами было искусственное оргастбище; здесь паслось шесть или семь курдлей – отборные экземпляры, гектара в три каждый. Самый крупный подошел на голос директора и подставил нам хвост. Ступив на курдля, директор пригласил и меня; я последовал его примеру. Когда крутизна стала слишком большой, директор размотал веревку и велел мне обвязать ее вокруг пояса. Так, в связке, мы восходили около двух часов. На вершине курдля директор уселся в молчании, явно взволнованный. Я тоже молчал – из уважения к его чувствам. Через некоторое время он произнес:

– Взгляните, правда, прекрасный вид?

Действительно, под нами раскинулся чуть ли не весь Этотам с его площадями, храмами и пневмоскребами; по улицам тянулись прохожие, крохотные, как муравьи.

– Вы очень привязаны к курдлям? – спросил я тихо, видя, как ласково поглаживает он спину животного у самой вершины.

– Я люблю их, – просто сказал директор и взглянул мне прямо в лицо. – Ведь курдли – колыбель нашей цивилизации, – добавил он и, немного подумав, продолжил: – Когда-то, тысячелетья назад, не было у нас ни городов, ни великолепных домов, ни техники, ни резервов... Тогда эти добродушные, могучие существа выпестовали нас, спасая от смертоносного смега. Без курдлей ни один ардрит не дожил бы до прекрасных нынешних дней; и что же? Сегодня на них охотятся, истребляют и травят их – какая чудовищная, какая черная неблагодарность!

Я не смел прерывать его. Преодолевая волнение, он заговорил снова:

– Как же я ненавижу этих охотников, которые подлостью воздают за добро! Вы, верно, видели рекламу курдельной охоты?

– Да, конечно.

Пристыженный словами директора до глубины души, я весь дрожал, опасаясь, что он дознается о моем недавнем поступке; ведь я собственными руками уложил курдля. Чтобы отвлечь внимание собеседника от этой опасной темы, я спросил:

– Вы действительно столь многим обязаны им? А я и не знал...

– Как это – вы не знали? Но ведь курдли носили нас в своем чреве двадцать тысяч лет! Обитая в них, огражденные их мощными панцирями от губительного метеоритного града, наши предки стали тем, что вы видите ныне: существами разумными, прекрасными, светящимися в темноте. И вы об этом не знали?

– Я чужеземец... – прошептал я, мысленно поклявшись никогда не поднимать руку на курдля.

– Ну да, ну да... – пробормотал, не слушая меня, директор и встал. – Увы, пора возвращаться: меня призывают мои обязанности...

Из зоосада я поехал эборетом в «Галакс», где мне обещали оставить билет на вечернее представление.

В центре опять громыхало, все чаще и все оглушительней. Над крышами вздымались столбы дыма, сквозь который пробивался огонь. Видя, что прохожие не обращают на это внимания, я молчал, пока эборет наконец не остановился у «Галакса». Дежурный спросил, как мне понравился зоо.

– Ну да, там очень мило, но... о Боже!

Весь «Галакс» подпрыгнул. Два здания напротив – в окно я видел их как на ладони – разлетелись от попадания метеорита. Меня, оглохшего, отшвырнуло к стене.

– Ничего, – сказал служащий. – Побудете у нас подольше и привыкнете. Пожалуйста, вот ваш биле...

Он не докончил. Сверкнуло, прогрохотало, взметнулась пыль, а когда она осела, вместо своего собеседника я увидел огромную дыру в полу. Я окаменел. Не прошло и минуты, как несколько ардритов в комбинезонах заделали дыру и прикатили тележку с большим свертком. Когда его развернули, передо мною предстал дежурный с билетом в руке. Он стряхнул с себя обрывки упаковочной бумаги и, устраиваясь на вешалке, сказал:

– Вот ваш билет. Я же говорил, напрасно волнуетесь. В случае чего любого из нас продублируют. Вас удивляет наше спокойствие? Что ж, за тридцать тысяч лет привыкнешь. Если желаете пообедать, наш ресторан уже открыт. Внизу, слева от входа.

– Спасибо, что-то нет аппетита, – ответил я и, слегка пошатываясь, вышел под неумолчные взрывы и громыханье. Вдруг меня охватил гнев.

«Не дождетесь вы, чтоб землянин испугался»! – подумал я и, взглянув на часы, велел эборету ехать в театр.

По дороге в эборет угодил метеорит; я взял другой. Там, где вчера стоял театр, дымилась груда развалин.

– Можно вернуть билет? – спросил я стоявшего на улице кассира.

– Зачем же? Представление начнется вовремя.

– Как это вовремя? Ведь метеорит...

– У нас еще двадцать минут. – Кассир показал мне время на своих часах.

– Но...

– Будьте любезны, не задерживайтесь у кассы! Дайте другим получить билеты! – заволновались в хвосте очереди, которая успела выстроиться за мной. Пожав плечами, я отошел. Тем временем две большие машины сгребали обломки и вывозили их. Через несколько минут место было очищено.

– Что, будут играть под открытым небом? – спросил я ардрита, который обмахивался программкой.

– Ни в коем случае! Думаю, все будет как обычно, – отвечал он.

Я умолк, раздосадованный, в убеждении, что меня дурачат. На расчищенную площадку въехала большая цистерна; из нее вытекла светящаяся рубиновая масса, похожая на смолу, и образовала довольно большую горку; в это пышущее жаром месиво тотчас воткнули трубы и принялись накачивать воздух. Месиво превратилось в пузырь, растущий с головокружительной быстротой. Через какую-нибудь минуту он был уже точной копией театрального здания, только еще совсем мягкой, колеблющейся при порывах ветра. Еще через пять минут свеженадутое здание затвердело; в этот момент метеорит разбил часть крыши. Додули новую крышу, и в широко распахнутые двери хлынул поток зрителей. Усаживаясь на свое место, я заметил, что оно еще теплое, но то было единственное свидетельство недавней катастрофы. Я спросил у соседей, что это за масса, из которой отстроили театр; оказалось, знаменитая ардритская дмесь (домодувная смесь).

Представление началось с минутным опозданием. При звуке гонга зрительный зал погрузился во мрак, уподобившись колосниковой решетке с рассыпанными на ней тлеющими углями, зато актеры восхитительно засияли. Пьесу играли символическо-историческую, и я, правду сказать, мало что понимал, тем более что многое изображалось цветовой пантомимой. Первое действие вращалось в храме вокруг изваяния Друмы; группа юных ардриток венчала статую цветами и воспевала своих избранников.

Вдруг появился янтарный прелат и прогнал всех девушек, кроме одной, самой красивой, прозрачной, как ключевая вода. Прелат замкнул ее в статуе. Узница пением призвала на помощь возлюбленного; тот вкатился и погасил старика. В эту минуту метеорит уничтожил купол театра, часть декораций и примадонну, но из суфлерской будки мгновенно подали резерв, да так ловко, что зрители, которые случайно кашлянули или моргнули, и вовсе ничего не заметили. Затем возлюбленные решили создать семью. В конце первого действия старца сбрасывают с раската.

Когда после антракта подняли занавес, я увидел шар супругов и их потомства, который грациозно перекатывался под музыку то в одну сторону, то в другую. Появился слуга, объявивший, что неведомый благодетель прислал супругам охапку сепулек. Действительно, на сцену внесли огромный ящик; затаив дыхание, я смотрел, как его распаковывают. Но в ту самую минуту, когда поднимали крышку, тяжелый удар обрушился мне на темя, и я лишился чувств. Очнулся я на прежнем месте. О сепульках никто уже не говорил, зато погашенный в первом акте прелат, изрыгая ужаснейшие проклятия, кружил по сцене среди трагически пламенеющих детей и родителей. Я схватился за голову, но не нащупал никакой шишки.

– Что со мной было? – шепотом спросил я соседку.

– Простите? А, вас убило метеоритом, но вы ничего не потеряли, дуэт был из рук вон плох. Хотя, конечно, это скандал: за вашим резервом пришлось посылать в «Галакс», – зашептала в ответ любезная ардритка.

– За каким резервом? – Я чувствовал, что у меня темнеет в глазах.

– Ну, за вашим, за каким же еще...

– А где я?

– Как это где? В театре. Вам плохо?

– Так я, выходит, резерв?

– Ну да.

– А где же тот я, который сидел тут раньше?

Сидящие впереди начали громко шикать, и моя соседка умолкла.

– Умоляю, одно лишь слово, – прошептал я тихо, – где эти... ну, вы знаете...

– Тише! Что такое! Попрошу не мешать! – раздавалось все громче со всех сторон. Мой сосед, оранжевый от гнева, стал звать служителей. Уже не владея собой, я выбежал из театра, первым же эборетом вернулся в отель и тщательно осмотрел себя в зеркало. Я начал было приободряться, поскольку выглядел в точности так же, как прежде, но, присмотревшись внимательней, сделал страшное открытие: рубашка была надета наизнанку, а пуговицы застегнуты как попало – явный признак, что одевавшие меня понятия не имели о земной одежде. В довершение всего из носка я вытряхнул обрывки забытой в спешке упаковки. У меня перехватило дыхание, и тут зазвонил телефон.

– Я звоню вам уже четвертый раз, – услышал я голос барышни из ККСК. – Профессор Зазуль хотел бы с вами увидеться.
[1] [2]