Разговор
[1] [2] [3]Разговор
На следующий день, вернувшись с обеда, я нашел на столе под окном записку от Снаута. Он сообщал, что Сарториус пока прекратил работу над аннигилятором и попытается в последний раз воздействовать на океан пучком жесткого излучения.
— Дорогая, — сказал я Хари, — мне нужно сходить к Снауту.
Красный восход горел над океаном и делил комнату на две части. Мы стояли в тени. За ее пределами все казалось сделанным из меди, можно было подумать, что любая книжка, упав с полки, зазвенит.
— Речь идет о том эксперименте. Только не знаю, как это сделать. Я предпочел бы, понимаешь…
— Не объясняй, Крис. Мне и самой так хочется… Если бы это не длилось долго…
— Ну, немного поговорить, положим, придется. Слушай, может, ты пойдешь со мной, но подождешь в коридоре?
— Хорошо. А вдруг я не выдержу?
— Как это происходит? — спросил я и быстро добавил: — Я спрашиваю не из любопытства, понимаешь? Но, возможно, разобравшись, ты сама могла бы с этим справиться.
— Я боюсь… — ответила она, немного побледнев. — Я даже не могу сказать, чего боюсь, потому что, собственно, не боюсь, а только… как бы исчезаю. В последний момент чувствую такой стыд, не могу объяснить. А потом уже ничего нет. Потому я и думала, что это такая болезнь… — закончила она тихо и вздрогнула.
— Может быть, так только здесь, на этой проклятой станции, — заметил я. — Что касается меня, то я сделаю все, чтобы мы ее как можно скорее покинули.
— Думаешь, это возможно?
— Почему бы нет? В конце концов, я не прикован к ней… Впрочем, это будет зависеть также от того, что мы решим со Снаутом. Как ты думаешь, ты долго сможешь пробыть одна?
— Это зависит… — проговорила она медленно и опустила голову. — Если буду слышать твой голос, то, пожалуй, справлюсь с собой.
— Лучше тебе не слушать наш разговор. Не то чтобы я хотел от тебя что-нибудь скрыть, просто не знаю, что скажет Снаут…
— Не надо. Я понимаю. Хорошо. Я встану так, чтобы слышать только звук твоего голоса. Этого мне достаточно.
— Тогда я позвоню ему сейчас из лаборатории. Двери я оставлю открытыми.
Она кивнула. Сквозь стену красного света я вышел в коридор — он мне показался почти черным, хотя там горели лампы. Дверь маленькой лаборатории была открыта. Блестящие осколки сосуда Дьюара, которые лежали на полу под большими резервуарами жидкого кислорода, были последним следом ночного происшествия. Когда я снял трубку и набрал номер радиостанции, маленький экран засветился. Потом синеватая пленка света, как бы покрывающая матовое стекло, лопнула, и Снаут, перегнувшись боком через ручку высокого кресла, заглянул мне прямо в глаза.
— Приветствую, — услышал я.
— Я прочитал записку. Мне хотелось бы поговорить с тобой. Могу я прийти?
— Можешь. Сейчас?
— Да.
— Прошу. Будешь с… не один?
— Один.
Его бронзовое от ожога худое лицо с резкими поперечными морщинами на лбу, наклоненное набок в выпуклом стекле (он был похож на какую-то удивительную рыбу, живущую в аквариуме), приобрело многозначительное выражение.
— Ну, ну. Итак, жду.
— Пойдем, дорогая, — искусственно бодрым голосом произнес я, входя в комнату сквозь красные полосы света, за которыми видел только силуэт Хари.
Голос у меня оборвался. Она сидела, забившись в кресло, вцепившись в него руками. Либо она слишком поздно услышала мои шаги, либо не могла сразу ослабить эту страшную хватку и принять нормальное положение. Мне было достаточно и того, что я секунду видел, как она боролась с непонятной силой, которая в ней крылась, и меня захлестнула волна слепого сумасшедшего гнева, перемешанного с жалостью. Мы молча пошли по длинному коридору, минуя его секции, покрытые разноцветной эмалью, которая должна была — по замыслу архитекторов — разнообразить пребывание в этой бронированной скорлупе. Уже издалека я увидел приоткрытую дверь радиостанции. Из нее в коридор падала тонкая длинная красная полоса света: солнце добралось и сюда. Я посмотрел на Хари, которая даже не пыталась улыбаться. Я видел, как она всю дорогу сосредоточенно готовилась к борьбе с собой. Напряжение уже сейчас изменило ее лицо, оно побледнело и словно стало меньше. Не дойдя до двери несколько шагов, она остановилась. Я обернулся, но она легонько подтолкнула меня кончиками пальцев. В этот момент мои планы, Снаут, эксперимент, станция — все показалось мне ничтожным по сравнению с той мукой, которую ей предстояло перенести.
Я почувствовал себя палачом и уже хотел вернуться, когда широкую полосу солнечного света заслонила тень человека. Ускорив шаги, я вошел в комнату. Снаут стоял у самого порога, как будто шел мне навстречу. Красное солнце пылало прямо за его спиной, и от его седых волос, казалось, исходило пурпурное сияние. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Он словно изучал мое лицо. Его лица я не видел, ослепленный блеском. Я обошел Снаута и остановился у высокого пульта, из которого торчали гибкие стебли микрофонов. Он медленно повернулся, спокойно следя за мной, и, по обыкновению, слегка кривил рот в гримасе, которая иногда казалась улыбкой, а иногда выражением усталости. Не спуская с меня глаз, он подошел к металлическому шкафу во всю стену, по обеим сторонам которого громоздились сваленные кое-как груды запасных деталей радиоаппаратуры, термоаккумуляторы и инструменты, подтащил туда кресло и сел, опершись на эмалированную дверцу.
Молчание, которое мы по-прежнему хранили, становилось по меньшей мере странным. Я сосредоточенно вслушивался в тишину коридора, где осталась Хари, но оттуда не доносилось ни звука.
— Когда вы будете готовы? — спросил я.
— Можно бы начать даже сегодня, но запись займет еще немного времени.
— Запись? Ты имеешь в виду энцефалограмму?
— Ну да, ты ведь согласился. А что?
— Нет, ничего.
— Я слушаю, — проговорил Снаут, когда молчание стало угнетающим.
— Она уже знает… о себе. — Я понизил голос до шепота.
Он поднял брови:
— Да?
У меня создалось впечатление, что он не был удивлен по-настоящему. Зачем он притворялся? Мне сразу же расхотелось говорить, но я превозмог себя. «Пусть это будет лояльность, — подумал я, — если уж нет ничего больше».
— Начала догадываться после нашей беседы в библиотеке, наблюдала за мной, сопоставляла одно с другим, потом нашла магнитофон Гибаряна и прослушала пленку…
Он не изменил позы, по-прежнему опирался о шкаф, но в его глазах зажглись огоньки. Стоя у пульта, я видел открытую дверь в коридор. Я заговорил еще тише.
— Этой ночью, когда я спал, она пыталась себя убить. Жидкий кислород…
Что-то зашелестело, словно бумага на сквозняке. Я застыл, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре, но источник звука находился ближе. Что-то заскреблось, как мышь. Мышь! Чепуха! Не было тут никаких мышей. Я исподлобья посмотрел на Снаута.
— Слушаю, — сказал он спокойно.
— Разумеется, ей это не удалось… во всяком случае, она знает, кто она.
— Зачем ты мне это говоришь? — спросил он быстро.
Я не сразу сообразил, что ответить.
— Хочу, чтобы ты ориентировался… чтобы понимал положение…
— Я тебя предостерегал.
— Ты хочешь сказать, что знал… — Я невольно повысил голос.
— Нет. Конечно, нет. Но я объяснял тебе, как это происходит. Каждый «гость» в момент появления действительно только фантом и вне хаотичной мешанины воспоминаний и образов, почерпнутых у своего… Адама… совершенно пуст. Чем дольше он с тобой, тем больше очеловечивается. Приобретает самостоятельность, до определенных границ, конечно. И поэтому чем дольше это продолжается, тем труднее…
Он не договорил. Посмотрел на меня исподлобья и нехотя бросил:
— Она все знает?
— Да, я же сказал.
— Все? И то, что один раз уже была здесь, и что ты…
— Нет!