1 (1)

1

Улица жила. Лязг вагонов надземки, сигналы автомашин, громыхание мчащихся троллейбусов, мощный гул человеческих голосов кипели в темно-синем воздухе, разрываемом на клочья тьмы снопами огней всех цветов и оттенков. Толпа переливалась как множество змей, плотно заполняя тротуары, поблескивая в светлых квадратах витрин и погружаясь в полумрак домов. Только что омытый асфальт шипел под сотнями автомобильных шин. Одно за одним проносились скользкие на вид черные и серебристые тела длинных машин.

Я шел без цели и мысли, втиснутый в толпу, ставший ее нераздельной частицей, позволяя нести себя, как волна несет пробку.

Улица дышала, ворчала и гудела, меня омывали потоки света и струи тяжелого аромата женских духов, охватывал то резкий дым южных сигарет, то сладковатый, удушающий запах опиумированных сигар. По фасадам домов в головокружительном темпе взбегали неоновые буквы угасающих и разгорающихся вновь реклам, взвивались фонтаны огней, мигали сумасшедшие сполохи ракет и фейерверков, осыпаясь последними искрами на головы толпы.

Я проходил под гигантскими, ярко освещенными порталами, шел мимо темных магазинов, надменных колонн каких-то незнакомых зданий: погруженный в подвижную, многоязыкую, ни на мгновение не умолкающую массу людей, и все-таки более одинокий, чем на необитаемом острове. Пальцы машинально перебирали в кармане два пятицентовика, составлявших весь мой капитал.

На пересечении трех больших улиц, каменные жерла которых уходили вдаль сужающимися в перспективе шеями с позвоночником фонарей, я отделился от толпы и остановился на бордюре.

В зависимости от цвета загорающихся огней толпа переползала через проезжую часть, словно выпущенная из какого-то гигантского шлюза. Гудели, выли, рычали моторы автомобилей; время от времени раздавался душераздирающий визг тормозов. Пробегающий мимо разносчик сунул мне в руку какую-то ненужную газету. Я купил ее, чтобы только отделаться от него, засунул за манжет и продолжал наблюдать.

Толпа, вообще-то говоря, всякий раз была иной, одновременно оставаясь той же самой. Улица продолжала пульсировать в двух противоположных направлениях, пропуская через свою асфальтированную горловину человеческие массы попеременно с блестящими железяками автомобилей.

Неожиданно с узкой полосы проезжей части съехала огромная, блестящая тень и с тихим шуршанием покрышек остановилась около меня. Это был гигантский «бьюик». Опустилось правое переднее стекло и изнутри послышалось:

— Что у вас за газета?

Одновременно рука в тяжелой шоферской перчатке указала на белый краешек бумаги, торчащий у меня из-за рукава.

Тон, каким был задан вопрос, и его содержание показались мне, разумеется, очень странными, но жизнь научила меня ничему не удивляться, особенно в крупных городах. Я ответил, вытащив газету (поскольку и сам не знал ее названия):

— «Нью-Йорк таймс».

— А какое сегодня число? Какой день? — спросил тот же голос.

Эта дурацкая игра мне наскучила.

— Пятница! — ответил я, чтобы отвязаться.

В тот же момент дверь автомобиля открылась и голос приказал:

— Садитесь.

Я сделал такое движение, словно хотел попятиться.

— Быстро! — было произнесено с такой силой, что я невольно послушался.

Не знаю, как я упал на мягкие подушки, как дверца хлопнула и тут же, словно в гангстерских фильмах, машина рванулась с места. Уличные фонари задрожали, вытянулись в пульсирующую ленту — мы мчались вперед.

Я осмотрелся. В машине было темно. Я сидел один на заднем сиденье. Впереди, на фоне слабо освещенной приборной доски и лобового стекла, маячили два почти одинаковых мужских силуэта — водитель и его спутник. Я принялся раздумывать. Правда, ум мой был немного «тронут» вынужденным двухдневным недоеданием, но работал достаточно исправно. Голод скорее подталкивал к нетривиальным решениям и вызывал некоторое безразличие к внешним событиям. Но сейчас… А собственно, что сейчас происходило? Машина, по-видимому, выехала на какую-то не столь забитую улицу, поскольку мотор начал издавать тот характерный высокий тон, который свойствен высокооборотным агрегатам, работающим на полном газу. Неожиданно резкий поворот — тормоза, на которые вдруг сильно нажали, запищали, машина, несколько раз мягко подпрыгнув, въехала в какое-то углубление и остановилась.

Двери не открылись. Водитель дал сигнал — один короткий, второй длинный. Мигнул яркими фарами, переключил на слабые, а потом вырубил и их. Мы оказались в кромешной тьме.

— Что за комедия, черт побе… — начал я громко, но голос мой прозвучал слишком слабо, уши еще были полны шумом мотора. Впрочем, в тот же момент перед носом машины вспыхнул четырехугольник слабого света. Автомобиль заворчал и двинулся вперед. Неожиданно я почувствовал, как пол опускается. «Ага, — подумал я. — Подземный гараж». И тут мы остановились.

Двери машины открылись. Водитель повернулся ко мне лицом — огромным, широким, с мощными челюстями и кустистыми бровями, лицом одновременно сухим и мясистым. Я вышел. Ноги ступали легко — полы в этой подземной галерее были из заглушающего звуки материала. Потом открылась какая-то боковая дверь и стал виден темно-голубой зал, в котором сидели пятеро мужчин. Зал был невелик. Мужчины, сидевшие за маленьким круглым столом, тут же поднялись и молча уставились на меня, как бы ожидая чего-то.

Самый невысокий, темный блондин, человек среднего возраста, со слегка одутловатым, бледным и блестящим лицом, обратился к моему спутнику-водителю:

— Это он?

Водитель, казалось, был немного удивлен вопросом, замялся, но ответил:

— Конечно.

Теперь спрашивающий обратился ко мне, подойдя так, что мы оказались лицом к лицу.

— Какой сегодня день?

На этот раз я ответил, уже не отступив от истины: дескать, среда — и это вызвало как бы дрожь, пробежавшую по лицам присутствующих. Какое-то мгновение я думал, что оказался среди сумасшедших, но даже не успел испугаться, потому что водитель, человек атлетического сложения, быстро шагнул вперед и заговорил:

— Господин Фрэйзер, клянусь, он сказал «пятница». И у него была «Нью-Йорк таймс». И стоял он на углу Пятой улицы.

— В чем дело? — спросил мужчина с бледным лицом. — Откуда вы взялись?

— Из Чикаго, — ответил я. — Может, теперь моя очередь задавать вопросы? Что значит это сборище? И странная поездка на машине?

— Не напрягайтесь, — прервал он ледяным тоном. — Ваша очередь задавать вопросы еще не настала. Почему вы сказали, что сегодня пятница?

У меня мелькнула мысль, что все-таки передо мной психи. Надо бы вести себя поуступчивее и мягче. Где-то я читал об этом.

— Если как следует подумать, — начал я, — то, может, и верно пятница. Особенно если считать по Гринвичу…

— Не городите чепухи, ближе к делу. Письмо и инструменты при вас?

Я молчал.

— Так… — медленно сказал мой собеседник. — Так. Ну, прежде чем… прежде чем… Короче, скажите нам, кто вас подослал? С какой целью вы приехали? И кто вам сказал, что и как следует сделать, чтобы попасть сюда?

Последние слова он чуть ли не прошипел, показав при этом зубы, которые были еще белее или скорее бледнее, чем лицо. Остальные четверо по-прежнему стояли неподвижно, уставившись на меня не то угрожающе, не то выжидающе.

Понемногу я начал что-то соображать. Во всяком случае, это не были психи. Нет. Я оказался полным идиотом. И влип в какую-то паршивую историю.

— Господа, — начал я. Беззаботный тон тут явно был не к месту, однако я продолжал держать марку: — Господа, я — репортер, то есть был репортером «Чикаго уорд». По некоторым причинам два месяца тому назад меня уволили. В поисках работы я приехал в Нью-Йорк. Я здесь уже несколько недель, но ничего не нашел, а что касается того, как я к вам попал, то уверяю вас, это чистая случайность. Думаю, никому не возбраняется покупать «Нью-Йорк таймс»?

— И, отвечая на вопрос о дне недели, говорить в среду, что сегодня пятница… Так, да?

Услышав слова, впервые произнесенные высоким худощавым мужчиной в очках, я повернулся к нему и одновременно отметил, что дверь была загорожена. Там стоял водитель машины с массивным, каменным, невыразительным лицом и целиком заполнял собой дверной проем. Я понял, что они мне не верят.
[1] [2] [3] [4]