Дневник, найденный в ванне (9)
[1] [2] [3] [4]- Тебе это не нравится? Так можешь идти.
- Я здесь обосновался первым.
Он одним глазом глянул из-под складок полотенца.
- О? В самом деле?
- Да.
Он швырнул полотенце на пол и, протянув руку за пиджаком, бросил мне:
- Обед был?
- Не знаю.
- Впрочем, сегодня без мяса, - пробормотал он так, словно обращался сам к себе. Затем поправил одежду, отряхнул рукав и, подтянув штаны, добавил: - Хоть бы картошки жареной дали, а то наверняка снова каша. Вечно эта каша. Жареного бы чего-нибудь, чтоб им пусто было, попробовать.
Затем мельком посмотрел на меня.
- Ну, ты начинаешь, или как? А то я пойду.
- Что я должен начинать?
- Не прикидывайся. Старо.
- Я не прикидываюсь. Это вы прикидываетесь.
- Я? - удивился он. - В чем, например?
- Вы знаете, в чем.
- Так можно без конца, - рассудил он неохотно. Потом внимательно присмотрелся ко мне. У меня не осталось никаких сомнений. Последний раз я его видел, когда он фотографировал секретные документы в сейфе.
- Штатник? - медленно произнес он. - А почему? Очередь на мундирники, да?
- Какой штатник?
Он подошел ближе и посмотрел на мою ногу. Она заинтересовала его.
- Стукач, - решил он наконец.
- Что? Кто?
- Ты!
- Я? Может, вы будете, наконец, говорить вразумительно? Никакой я не штатник и не стукач.
- Нет? Тогда откуда ты? Из выплюйницы?
- Какая выплюйница?
- Тогда откуда? Из ниоткуда? И чего ты хочешь?
- Ничего. Это вы чего-то хотите.
- Да-а?
Он прошелся два раза по ванной от стены к стене, засунув руки в карманы, от двери искоса посмотрел на меня, наконец остановился и сказал:
- Ну, хорошо, хватит. Допустим, что я ошибся. А ты не шифролаз случайно?
- Нет.
- Сороковуха?
- Я не знаю, о чем вы говорите.
Он протяжно свистнул.
- Ладно. Не верю, но ладно. Мне-то что за дело? Ну, лезь сам в дерьмо. Так, говоришь, ты миссийщик?
Я колебался, не зная, что сказать.
- Я не вполне понимаю, о чем вы говорите, - начал я, - но если речь идет о моей миссии...
- Та-а-ак, - протянул он. - Инструкцию получил?
- Получил, но...
- Испарилась?
- Да. Вы, может, знаете, что...
- Погоди.
Он наклонился, достал из-под ванны фотоаппарат в футляре и, усаживаясь осторожно на биде, извлек из-под крышки футляра бисквит.
- Мясной рулет с обеда, - пояснил он с полным ртом. Несколько крошек упало ему на грудь. - Занимаюсь самопожертвованием, как видишь. Хочешь, значит, знать, что тут делается?
- Хочу.
- Священник был?
- Был.
- Лилейная белизна?
- Извините?
- А, еще нет! Хорошо. Как будто бы восьмидесятка.
Он примеривал какую-то мысль к моей непрерывно трясшейся ноге, внимательно вглядываясь в нее, не переставая жевать. При этом кончиком языка он не давал упасть с губ наиболее крупным крошкам.
- После старика, - заключил он наконец. - А жирного тебе уже подсовывали? Пухляк, отъевшийся! Можешь не говорить: по тебе видно. А тик - это явно после старика.
Он ткнул пальцем в футляр фотоаппарата.
- Не голоден? Хочешь?
- Спасибо.
Казалось, он даже не слушал, что я ему отвечаю, поудобнее усаживаясь на стульчаке, умудряясь не задеть крестцом торчавшие сзади краны. Его движения были сноровистыми и рассчитанными, словно он полжизни просидел на унитазах.
- Храпа, - сказал он с какой-то тоской, - насмотрелся, а? Кожа синеет, бородавочки в парочки... Затем струпья живой изгородью, темно, смутно, мутно, а ты - как авгур какой-то, ломающий голову над чихом! Кустиком в ухе, холера, говорит, а ты и так, и сяк, складываешь, раскладываешь - и ничего не понимаешь. У тебя сейчас что: испытание или уже выподление?
- Извините, - сказал я, - но...
- На испытании, - решил он. - Комбинациями занимаешься, брат, и тем живешь! Чайком живешь! Долго так не протянешь! Нога любит иногда так вот, что дальше некуда, и не хочет, проклятая, перестать. Булавками во сне тебя кололи?