Больница Преображения (11)
[1] [2] [3] [4]- Я позвоню аптекарю.
- Во всяком случае, Секуловского надо спрятать.
(Это сказал Стефан.)
- И ксендза тоже.
- Коллега, но он, кажется, уже выписан?
- Нет, в том-то и дело, что нет.
- Пошли тогда в канцелярию.
- Немец проверил списки, - глухо проговорил Тшинецкий, - и... меня, то есть всех нас объявил ответственными.
Каутерс продолжал сидеть молча.
Паенчковский встал - он уже успокоился, только покрасневшие глаза его выдавали. Стефан подошел к нему.
- Господин адъюнкт, нам следует решиться. Надо бы некоторых спрятать.
- Надо спрятать всех больных, которые отдают себе отчет в происходящем, - сказал адъюнкт.
- Нескольких наиболее ценных можно было бы... - неуверенно начал Ригер.
- Может, выздоравливающих вообще отпустить?
- У них нет документов. Их на вокзале сейчас же схватят.
- Так кого прятать? - с нескрываемым раздражением опросил Кшечотек.
- Ну, я говорю: наиболее ценных, - повторил Ригер.
- Не я буду решать, кто ценнее. Речь о том, чтобы они не выдали других, - сказал Пайпак. - Только об этом.
- Значит, селекция?
- Прошу всех разойтись по палатам... коллега Носилевская, соблаговолите отдельно уведомить сестер.
Все пошли к дверям. Пайпак стоял в стороне, обеими руками вцепившись в стул. Стефан, выходивший последним, услышал его шепот.
- Простите? - он думал, Паенчковский хочет что-то сказать ему. Но старик его не услышал.
- Они... они будут... им будет так страшно... - еле слышно прошептал он.
Они не спали всю ночь. Отбор дал сомнительные результаты: каких-нибудь двадцать больных, но и за них никто не мог поручиться, никто не знал, выдержит ли их нервная система. Новость, хотя ее вроде бы и скрывали, стремительно разнеслась по всей больнице. Молодой Юзеф, в халате нараспашку, ни на шаг не отходил от адъюнкта, он все бормотал что-то о своей жене и детях.
В женском отделении орава полураздетых пациенток танцевала в сизом облаке перьев из подушек; их визгливый вой не затихал ни на минуту. Стефан и Сташек за два часа почти дочиста вымели скромные запасы лекарств, хранившихся в аптечке, щедро раздавая до сих пор столь строго оберегавшиеся люминал и скополамин; впрочем, этим они ничего не добились. Стефан и сам дважды прикладывался к большому пузырьку брома, выслушивая насмешки Ригера, который отдавал предпочтение спирту. Спустя какое-то время увидел Марглевского, который с двумя чемоданами и рюкзаком с картотекой о гениях направлялся к воротам. Каутерс около полуночи заперся в своей комнате. Суматоха усиливалась. Каждый корпус выл на свой лад, все сливалось в многоголосый ор. Стефан бестолково носился с этажа на этаж, несколько раз пробегал мимо квартиры профессора. Под дверью виднелась полоска слабого света; оттуда не доносилось ни звука.
Поначалу казалось, что спрятать больных на территории больницы - дело безнадежное. Но Паенчковский поставил врачей перед свершившимся фактом, поместив в свою квартиру одиннадцать шизофреников в стадии ремиссии и трех маньяков. Дверь к ним замаскировал шкафом. Шкаф потом пришлось снова отодвигать, потому что у самого здорового по виду шизофреника начался приступ. Возясь со шкафом, от стены в спешке откололи увесистый кусок штукатурки, и Паенчковский сам прикрыл это место сооруженной на скорую руку занавеской. Стефан заглядывал к нему в квартиру несколько раз; если бы не всеобщее нервное возбуждение, он, может, и порадовался бы, глядя, как старик, сунув в рот парочку гвоздей и балансируя на стуле, который держал Юзеф, неврологическим молоточком прибивает портьеру. Решили, что больных заберут к себе только те, у кого по меньшей мере две комнаты. Речь шла о Каутерсе и Ригерс. Этот последний, уже солидно нагрузившийся, согласился спрятать нескольких человек. А Стефан пошел в палату, чтобы забрать парнишку-скульптора, но, открыв дверь, угодил в сцепившийся клубок ревущих людей.
[1] [2] [3] [4]