Старик Хоттабыч и Мей Ланьчжи

Старик Хоттабыч и Мей Ланьчжи

На старика было просто жалко смотреть. Он никуда не выходил и отсиживался в аквариуме, ссылаясь на то, что у него якобы разыгрался ревматизм. Конечно, это было нелепой мотивировкой, ибо глупо с ревматизмом забираться в воду.

Хоттабыч лежал на дне аквариума, лениво шевеля плавниками, и вяло глотал ртом воду. Когда к аквариуму подходили Волька, Сережа или Женя, старик уплывал к задней стенке, весьма невежливо поворачиваясь к ним хвостом. По ночам, когда все в доме спали, он вылезал из воды, чтобы немножко размяться, и до утренней зари еле слышно шаркал туфлями по комнате и что-то бормотал. Хоттабыч обдумывал какое-то важное решение.

Так продолжалось несколько суток, пока наконец в один прекрасный день Хоттабыч не вылез из аквариума. Отжимая воду из бороды и усов, он сдержанно сказал обрадованному Вольке:

– Ты меня очень обидел, о сладчайший Волька, отказом от моего скромного подарка. Твое и мое счастье, что я обещал тебе не обижаться, в противном случае я сделал бы с тобой нечто непоправимое, о чем сам в дальнейшем весьма бы сожалел. Ибо я полюбил тебя всей душой и особенно не могу не ценить прекрасное бескорыстие твоей дружбы. Но больше богатства от меня и не ожидай. Я всегда буду делать все, что ты мне прикажешь, но на руки ты впредь не получишь ни одного золотого.

– Ну вот и чудесно, – отвечал с некоторым сожалением Волька. – Тут у меня с ребятами имеется к тебе одно интересное предложение. Мы давно собираемся попросить тебя пойти с нами в цирк.

– С любовью и удовольствием, – сказал Хоттабыч. – Если хочешь, мы можем поехать туда на верблюдах.

– Нет, что ты, не стоит тебе затрудняться, – возразил Волька с подозрительной поспешностью. – Давай лучше, если ты не боишься, поедем в трамвае.

– А чего тут бояться! – обиделся старик. – Трамвай как трамвай, дело обыкновенное.

– Значит, поехали, – засуетился Волька.

И через полчаса Волька, Женя, Сережа и Хоттабыч были уже в Парке культуры и отдыха, у входа в госцирк шапито.

Старик принципиально возражал против покупки билетов. Он попытался даже усмотреть в этом некую недооценку своего могущества.

– Нет, вы не знаете еще Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба, – сказал он с легкой горечью и, попросив ребят подождать где-нибудь неподалеку, подошел к будке администратора, около которой гудела длинная очередь жаждавших получить контрамарку.

Время от времени из окошечка высовывалась взъерошенная голова администратора. Он сердито кричал:

– Напрасно дожидаетесь, граждане! Контрамарок нет и не будет! Цирк набит до отказа.

Но очередь не двигалась с места, и администратор в сердцах с треском захлопывал окошечко.

Хоттабыч в очередь не полез, а, встав в сторонке, что-то зашептал, сосредоточенно глядя в стенку, за которой притаился администратор, обессилевший от суровой борьбы с контрамарочниками.

Он глядел так, не моргая глазами, до тех пор, пока из окошечка не высунулся администратор с белым листочком бумаги в руке.

– Кто здесь товарищ Хотапченко? – выкрикнул он с заговорщическим видом.

– Я тот человек, которого ты ищешь, – сказал старик с достоинством, и только успел взять в руки контрамарку, как окошечко с шумом захлопнулось, чуть не прищемив ему пальцы.

– Безобразие! – заволновались в очереди. – Тут люди ожидают с шести часов вечера! Сами говорят, что не будут выдавать пропусков, и сами же выдают без очереди! Позовите сюда директора! Мы так дела не оставим.

Администратор не вытерпел, открыл окошко, выкрикнул из него:

– Товарищ Хотапченко – командировочный! – и снова захлопнул окошко, на сей раз уже окончательно.

– Все мы командировочные! – заорали неуверенными голосами из очереди и стали постепенно расходиться, так как уже прозвонил третий звонок.

Хоттабыч с ребятами вошел в цирк, залитый светом множества ярких электрических ламп.

В одной из лож, около самой арены, было как раз четыре свободных стула, но Хоттабыч категорически отказался занять эти места.

– Я не могу согласиться, – сказал он важно, – чтобы хоть кто-нибудь в этом помещении сидел выше меня и моих глубокочтимых друзей. Это было бы ниже вашего и моего достоинства.

Спорить со стариком было совершенно бесполезно, и ребята скрепя сердце уселись на самой верхотуре, в последнем ряду амфитеатра.

Вскоре выбежали униформисты в ярких, расшитых золотом ливреях и выстроились по обе стороны выхода на арену. Шпрехшталмейстер зычным голосом объявил начало представления, и «первым номером обширной программы» выехала на арену наездница, вся усеянная блестками, как елочный Дед Мороз.

– Ну как, нравится? – спросил Волька у Хоттабыча.

– Не лишено интереса и для глаз приятно, – осторожно ответил старик.

За наездницей последовали акробаты, за акробатами – клоуны, за клоунами – дрессированные собачки, вызвавшие сдержанное одобрение Хоттабыча, за собачками – жонглеры и прыгуны. Выступлением прыгунов закончилось первое отделение, и наши друзья пошли погулять.

Когда после сигнала все снова уселись по своим местам, к Хоттабычу подошла девушка в кокетливом белом переднике, с большим подносом на руках.

– Эскимо не потребуется? – спросила она у старика, и тот, в свою очередь, вопросительно посмотрел на Вольку.

– Возьми, Хоттабыч, это очень вкусно. Попробуй.

Хоттабыч попробовал, и ему понравилось. Он угостил ребят и взял себе еще одну порцию, потом еще одну и наконец, разохотившись, купил у обомлевшей продавщицы сразу все сорок три кругленьких, покрытых нежной изморозью пакетика с мороженым. Девушка обещала потом прийти за подносом и ушла вниз, то и дело оборачиваясь на своего удивительного покупателя.

– Ого! – сказал Женька и подмигнул своим приятелям. – Старик дорвался-таки до эскимо.

В какие-нибудь пять минут Хоттабыч уничтожил все сорок три порции. Он ел эскимо, как огурцы, сразу откусывая большие куски и смачно похрустывая. Последний кусок он проглотил как раз в тот момент, когда в цирке снова зажглись все огни и шпрехшталмейстер, выйдя на середину арены, торжественно провозгласил:

– Мировой… комбинированный… аттракцион – китайский артист Мей Ланьчжи!

Все в цирке зааплодировали, оркестр заиграл туш, и на арену, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, вышел немолодой уже китаец в расшитом драконами синем халате. Это и был Мей Ланьчжи.

Пока его ассистенты раскладывали на маленьком столике все, что было необходимо для первого фокуса, он продолжал раскланиваться и улыбаться. При улыбке у него ярко поблескивал во рту золотой зуб.

– Замечательно! – прошептал завистливо Хоттабыч.

– Что замечательно? – спросил Волька, энергично хлопая в ладоши.

– Замечательно, когда у человека растут золотые зубы.

– Ты думаешь? – рассеянно спросил Волька, внимательно следя за начав П1имся номером.

– Я убежден в этом, – ответил Хоттабыч. – Это очень красиво и богато.

Мей Ланьчжи кончил свой первый номер.

– Ну как, знаменито? – спросил Волька у Сережи таким тоном, как будто это он сам проделал фокус.

– Спрашивает! – восторженно ответил Сережа, и Волька тут же громко вскрикнул от удивления: у Сережи оказался полный рот золотых зубов.

– Ой, Волька, что я тебе скажу, – прошептал в то же время Сережа, – ты только не пугайся: у тебя все зубы стали золотые!

– Ребята, не трепитесь и не мешайте смотреть, – повернулся к ним Женя Богорад, и приятели увидели, что и у него во рту блестели тридцать два золотых зуба.

– Это, наверное, работа Хоттабыча, – сказал с тоской Волька.

И действительно, старик, прислушивавшийся к разговору приятелей, утвердительно кивнул головой и простодушно улыбнулся, открыв при этом, в свою очередь, два ряда крупных ровных золотых зубов.

– Даже у Сулеймана ибн Дауда – мир с ними обоими! – не было во рту такой роскоши, – хвастливо сказал он. – Только не благодарите меня. Я уверяю вас, вы достойны этого небольшого сюрприза с моей стороны.

– Да мы тебя и не благодарим, – сердито возразил ему Женя, но Волька, испугавшись, как бы старик не разгневался, дернул Женю за руку.

– Понимаешь ли, Хоттабыч, – начал он дипломатично, – это слишком будет бросаться в глаза, если сразу у всех нас четверых, сидящих рядом, все зубы окажутся золотыми. На нас будут смотреть, и мы будем очень стесняться.
[1] [2]