Зиновьевич. Утоли моя печали (20)

Однако я уже начал понимать, что необходимо решительно пересмотреть и самые основы моих взглядов на мир и на человека, на законы истории, на соотношение бытия и сознания, политики и нравственности.

1956 год в Польше и Венгрии; неудержимый упадок нашего сельского хозяйства; расправы с забастовщиками в Новочеркасске и Джезказгане; конец "оттепели" - эпохи "позднего реабилитанса", возрождение сталинских приемов идеологической борьбы: аресты, судебные расправы, произвол цензуры; "культурная" революция в Китае, бунты молодежи в США и во Франции, трагическая судьба чехословацкой "весны социализма с человеческим лицом", задавленной нашими танками, "социалистические культы" разнокалиберных кумиров - Мао, Ким Ир Сена, Фиделя Кастро, Энвера Ходжи и др. - все это доказывало, что прогнозы Маркса и Энгельса были утопичны, методы их анализов применимы лишь к некоторым проблемам западноевропейской истории, а принципы их материалистической диалектики, видимо, не случайно привели от их туманных теорий к бесчеловечной практике Ленина-Троцкого и к вовсе беспринципному тоталитаризму Сталина, губившему миллионы людей, целые народы. (Так уже бывало в истории. Иные слова евангелистов, слова и деяния апостолов вели от благодатной человечности Нового Завета к изуверствам крестоносцев, инквизиторов, к жестокому фанатизму иконоборцев, флагеллантов, самосожженцев...)

Освобождаясь от шор партийности, от жестко двухмерных критериев "свое или чужое, третьего не дано", - я избавлялся от страха перед идеологическими табу, от недоверия к идеализму и либерализму, к понятиям свободы личности и терпимости.

И старался преодолеть неумение слушать возражающих, неумение взглянуть с иной, не своей точки зрения, - ту глухоту и слепоту, которые раньше полагал идейной принципиальностью.

Одним из первых мощных впечатлений - открытий - на свободе стала для меня поэма Твардовского "Теркин на том свете".

День мой вечности дороже,

Бесконечности любой...

О договоре Фауста с Мефистофелем по-новому напомнили стихи Набокова (Сирина) :

Мгновеньем каждым дорожи,

благослови его движенье,

ему застыть не повели...

Кающимся блудным сыном вернулся я к Льву Толстому, Короленко, Шиллеру, Герцену. Совсем по-иному, чем раньше, открылись мне и они - любимые с детства, - и те беспредельные миры Евангелия, Пушкина, Гете, Достоевского, которые в молодости я воспринимал плоско, обедненно. "Наивысшим счастьем детей земли да будет всегда личность" (Гете).

Впервые читал я Бердяева, Тейяр де Шардена, С. Франка, Вернадского, Камю, Сартра, Швейцера, Мартина Лютера Кинга, Ардри...

Открытия потрясали. Вероятно, подобную радость испытывали ученики Галилея, вырываясь из тесной, наглухо замкнутой Птолемеевой вселенной.

Радость преобладала вопреки многим горьким чувствам - угрызениям совести и приступам стыда... Мир вокруг и внутри меня становился просторней, добрее. Хотя все явственней проступали и такие вопросы, на которые я не находил и уже не надеялся найти ответы, такие узлы противоречий - социальных, племенных, религиозных, идеологических, которые трагически долговечны и, во всяком случае на моем веку, нераспутываемы, неразрубимы.

Когда-то я думал, что если утрачу веру в социализм, то немедленно убью себя. А сейчас я продолжаю упрямо "выдавливать по капле из себя раба" (Чехов). Выдавливаю из разума и души рабскую зависимость и от той утраченной веры, и ото всех идеологий, которыми переболел, и от всех МЫ, с которыми навсегда неразрывно связан: МЫ - советские, МЫ - русские, МЫ интеллигенты, МЫ - евреи, МЫ - бывшие фронтовики, МЫ - бывшие зеки, МЫ бывшие коммунисты, МЫ - инакомыслящие, МЫ - родители, деды, старики...

Не отрекаюсь я от принадлежности ко всем и каждому из этих МЫ, не забываю и не отрицаю ни одной из уже избытых связей, ни тех, неизбывных, которые вырастали из глубоких корней либо сплетены произволом судьбы или вольным выбором.

Но хочу быть свободен от какой бы то ни было рабской зависимости духа. И уже никогда не поклонюсь ни одному кумиру, не покорюсь никаким высшим силам, ради которых нужно скрывать правду, обманывать других и себя, проклинать или преследовать несогласных.

Теперь я не принадлежу никакой партии, никакому ,,союзу единомышленников". И стремлюсь определять свое отношение к истории и современности теми уроками, которые извлек из всего, что узнал или сам испытал.

Не считаю себя вправе кого-либо поучать и не представляю себе, насколько эти уроки могут быть вразумительны для других людей; но уверен, что обязан рассказывать о них возможно точнее. Это стало уже внутренней необходимостью, сознаваемой как пожизненный долг.

ТЕРПИМОСТЬ - главное условие сохранения жизни на земле, которую наполняют все более многочисленные и совершенные орудия массового убийства. Раздоры между нациями и государствами или партиями, нарастание взрывчатой ненависти в любой час могут стать смертельной угрозой всему человечеству.

Терпимость не требует скрывать разногласия и противоречия. Напротив, требует, понимая невозможность всеобщего единомыслия, именно поэтому воспринимать чужие и противоположные взгляды без ненависти, без вражды. Не надо притворяться согласным, если не согласен. Однако нельзя подавлять, преследовать несогласных с тобой.

В первом веке нашей эры было сказано: "Блаженны кроткие... Блаженны милостивые... Блаженны миротворцы..."

За два тысячелетия еще никогда так, как сейчас, не были необходимы именно миротворцы. Настоящие - не лицемерные, бескорыстные, терпимые миротворцы.

И для того, чтобы стали осуществимы терпимость и действенное миротворчество, необходима ГЛАСНОСТЬ. Чтобы все и каждый могли беспрепятственно высказывать мысли, суждения, сомнения, сообщать и узнавать о любых событиях, где бы они ни происходили.

"Работа наша должна совершаться не во имя будущего, а во имя вечного настоящего, в котором будущее и прошлое едины" (Бердяев).

Смысл моей жизни в том, чтобы работать во имя терпимости и гласности. Для этого я и рассказываю о прошлом и настоящем то, что помню и знаю.

Вопреки всему дурному, к чему я был причастен, - и лишь поздно и тем более тягостно сознавал свои вины, - вопреки всем бедам, которые испытал, я чувствую себя счастливым.

Потому что моей первой женой была Надежда Колчинская - деятельно добрый, самоотверженный друг без страха и упрека.

Потому что Раиса Орлова-Копелева стала моим вторым Я.

Потому что наши дочери - Майя, Елена, Светлана и Мария, большинство родных и все друзья щедро дарят нам свою близость и в радости и в горе.

На меня влияли и влияют разные люди.

Некоторые уже названы раньше - в посвящениях и в тексте. Все имена привести не могу. Думая обо всех, здесь благодарю

АННУ АХМАТОВУ, чья поэзия освещала нашу жизнь в эти годы; когда бывало трудно, мы с женой читали ее стихи, дышали ими;

ФРИДУ ВИГДОРОВУ - незабвенного друга; словом и делом она самоотверженно служила добру и правде, страдающим людям, немедля откликалась на каждый зов о помощи;

МАРИОН ДЕНХОФФ, чья мысль, ясная и пронзительно острая, - оружие неподдельной терпимости ("Моя позиция - между всеми стульями") ; верная благородным традициям прошлого, она открыта настоящему в живом единстве консервативности и либеральности, аристократизма и демократичности;

ЛИДИЮ ЧУКОВСКУЮ, посвятившую себя истовому служению русской Словесности. Верный и взыскательный друг, она алмазно тверда, отстаивая законы нравственности или законы Слова;

МИХАИЛА БАХТИНА - он приводит к самым глубинным, потаенным источникам искусства и творческой мысли; его высокая мудрость, неотделимая от смирения, почти аскетического, свободная от всего суетного, благотворна и для разума и для души;

ГЕНРИХА БЕЛЛЯ - художника, человека, друга; его утверждение: "Слово прибежище свободы", его мысли и сердце христианина, всегда способного понять и полюбить инакомыслящего, инаковерующего, помогли мне найти путь к той религии братства, которую буду исповедовать до конца жизни;

ВЯЧЕСЛАВА ИВАНОВА - ученого и поэта; он восхищает гениальной широтой, силой и неутомимостью мысли; учусь у него много лет и буду учиться, пока способен;

АНДРЕЯ САХАРОВА - величие его духа, мощь разума и чистота души, рыцарственная отвага и самозабвенная доброта питают мою веру в будущее России и человечества;

МАКСА ФРИША - мудро-печального художника, который напомнил мне завет Короленко, предостерегавшего от сотворения кумиров, и доказал, как неизменно злободневна, как существенна эта заповедь для искусства и для жизни каждого человека и каждого народа.

Благодарю тех, кого уже нет в живых, - в моей памяти они бессмертны.
[1] [2] [3] [4]