Зиновьевич. Утоли моя печали (14)

- А это уж вы должны нам помочь. Если вы действительно лояльный русский человек... Объясните, почему вы приняли гражданство Маньчжоу-Го марионетки японского империализма, злейшего врага России?

- Но я родился здесь, в Харбине. А государство Маньчжоу-Го образовалось, когда я был еще приготовишкой. У меня не было никакого выбора - принимать или не принимать... И мои родители живут здесь с начала века. Еще деды переселились сюда, когда строилась дорога...

- Вы учились в политехническом институте, а он принадлежал японскому командованию и, значит, японской разведке. Какие разведзадания вы выполняли?.. Чистосердечное признание и добросовестная помощь следствию обеспечат вам скорейшее освобождение. В противном случае пеняйте на себя.

...Его не били, не пытали. Допрашивали всего три или четыре раза. А потом его и еще несколько сот таких же подследственных отправили в Западную Сибирь в лагерь. Там вызвал другой следователь - капитан, усталый, рассеянный, не очень грамотный. Он говорил невразумительно о решениях каких-то особых дальневосточных военных трибуналов, согласованных с решениями каких-то международных судов. Из этого почему-то следовало, что харбинский институт и фирма, в которой работал Владимир Петрович, были военнопреступными организациями. Капитан не кричал, не ругался, не угрожал, а деловито и почти равнодушно сказал, что надо "чистосердечно признаться", в каких именно преступлениях Владимир участвовал сам, а также назвать соучастников и всех других преступников, каких помнит. Только этим он может облегчить свою участь. И даже заслужить свободу... Если же он будет продолжать "темнить", "тянуть резину", "строить из себя целку" и "охмурять следствие" (Владимир тогда впервые услышал эти новые для него русские слова), то может напроситься даже на "вышку".

- Не знаете, что такое "вышка"?.. Хорошо ж тебя учили японцы. Вышка это девять грамм в загривок и без гроба в земотдел. Понятно? Правда, теперь еще могут и повесить: веревку на шею, а на грудь плакатик: "Шпион". Чтоб людям было на что посмотреть... Так что выбирайте сами.

К тому времени Владимир был уже предельно истощен, изнурен болезнями и голодом. Его арестовали в летней рубашке и легких брюках. Осенью, в сибирские морозы, выдали старое, рваное белье, заношенный ватник. В промерзших бараках они теснились по два, по три на тощих соломенных тюфяках. Какой-то неуемный остряк повторял: "Шкилет к шкилету, от трения костей теплее". Поверх жидких одеял укрывались мешковиной, тряпьем... Сознание мутилось непроглядной тоской, отчаянием...

Угрозы даже не испугали его. Смерть означала конец нестерпимому ужасу... Следователь протянул стопку бумаги.

- Напишите все, что знаете, помните: фамилии, адреса, клички, шифры, конкретные задания... Все!

На двух страницах он написал историю своей недолгой жизни, адрес семьи и добавил: "Прошу известить родных о моей кончине".

Следователь протер глаза, прочел, посмотрел на него все так же рассеянно, без раздражения:

- Ну, как хотишь. Но только с заграницей переписки вам не положено.

Прошло еще несколько месяцев. Он долго болел цингой, пеллагрой, воспалением легких, смутно представлял себе движение времени. Его снова позвали, теперь уже к другому офицеру. Тот протянул листок тонкой бумаги. Слеповатый текст на пишущей машинке. Чернилами вписаны фамилия, год рождения, адрес и в конце цифры. Особое совещание при НКВД СССР осудило его на 25 лет лишения свободы без конфискации имущества. Срок отсчитывался со дня ареста, истекал в августе 1970 года. Тогда ему будет больше 50 лет. И жене тоже. А сыну - или дочери - уже 25... И вряд ли доживут родители.

Он работал в лагерной мастерской техником. Лечился, выздоровел, стал крепче. За починку радиоприемников для начальства и вольнонаемных платили натурой - хлебом, консервами, крупой. Шарашка показалась ему раем. Настоящая инженерская работа требовала и знаний и фантазии. Вокруг доброжелательные товарищи, и начальники вежливые, все понимающие. И спокойный, упорядоченный быт...

Высокий, худой, лобастый, в больших очках, всегда сдержанный, серьезный, он казался хмурым, замкнутым, редко улыбался, мало говорил. Иные шумные "свои парни", привыкшие с ходу "тыкать" и молодым и старым (какое еще "вы" в парашном братстве?), считали его высокомерным педантом, воображалой. Но он был просто неизлечимо хорошо воспитан. Суховатая вежливость скрывала непоказную доброту и цельное, без трещинки, нравственное сознание. Он не умел притворяться, лгать, хитрить. Пасмурным стал от неизбывной тоски, которую не хотел, да, вероятно, и не мог бы высказать. Он и в книгах и в фильмах не терпел ни сентиментальностей, ни патетики.

Мы с ним занимались первое время ежедневно после ужина или перед самым отбоем. Он каллиграфически выписывал иероглифы. Терпеливо обучал этому и Жень-Женя и меня.

- Нужно точно соблюдать последовательность и направление каждого штриха, каждой черточки. Вот смотрите - всегда начинайте так... А дальше пишите так - справа, налево, вниз... Лучше всего, конечно, было бы кисточкой и тушью. Кисточку нужно держать строго вертикально.

Он говорил, что в том, как нарисованы иероглифы, проявляется характер человека. Старые китайцы уверены, что плохой человек не может быть хорошим каллиграфом.

Позднее родные прислали мне учебник, словарь и книги. Наши уроки стали реже. Он давал нам "домашние задания". Первая и оставшаяся единственной китайская книжка, которую я прочел с помощью Владимира Петровича и словаря, был перевод речи Сталина на слете комбайнеров.

* * *

Осенью зачастили тревожные слухи... Вольные рассказывали, что большинство начальников в новом управлении ,,не привыкли" иметь дела с заключенными и требуют, чтобы нас убрали из института, который непосредственно подчинен Центральному Комитету партии. Антон Михайлович и старые шарашечные офицеры их уговаривают, доказывают, что нельзя обойтись без таких спецов. Да и в управлении есть несколько бывалых чекистов, которые знают нам цену. Однако Наумов тоже настаивает на "очищении" института.

В юртах, в столовой, везде разговаривали и спорили уже только о новых "парашах".

- Еще до конца года увезут в особый лагерь где-то на северо-востоке...

- Нет, отправят нас на другую шарашку - в Подмосковье, в Казань или за Урал... Всех завезут в самые дальние лагеря без права переписки. Мы ведь знаем секреты. Значит, воли уже никогда не увидим. Теперь нам пожизненно, бессрочно доходить...

- Хорошо, если сразу не прикончат...

- Отправят большинство, но полсотни самых незаменимых оставят здесь...
[1] [2] [3] [4]