Зиновьевич. Утоли моя печали (13)

- Гражданин начальник, - я говорил, глядя между ними, - я не могу добавить ничего к тому, что уже сказал. Гражданин подполковник оскорбил моих близких, и пока он не извинится...

- Ну ладно, ладно... Ну я признаю, что не так выразился, что погорячился. Нервы ж у меня тоже не железные... Ну вот при начальнике признаю. Так что будем считать, что с этим вопросом покончено. Согласны?

- В таком случае - да.

С тех пор и уже до конца Мишин был со мной вежлив, даже приветлив. Больше не пытался вербовать, но, выдавая письмо, иногда заговаривал:

- Как там у вас теперь, дисциплину здорово подтягивают?.. Телевизоры, значит, накрылись... Ну мы постараемся, чтоб опять кино показывать раза два в месяц... Вот вы скажите, почему это евреи так против советской власти? А ведь кто им все права дал? Кто их на все посты поставил? И наоборот, говорят, вы с немцами дружите... А это они убивали евреев, они все ведь фашисты. Я имею данные, они и сейчас за Гитлера... А корейский язык вы знаете? Он похож на китайский? Интересно, как они там на фронтах договариваются, корейцы с китайцами? Переводчики у них, наверное, наши... Вы питанием довольны? А ларьком? Если есть какие замечания, не стесняйтесь. Наша задача - чтоб во всем был порядок.

Его нарочито простецким разговорам и широким улыбкам я противопоставлял все ту же стойку "смирно". А если он предлагал садиться, то и сидел, как некогда передо мной пленные немецкие солдаты: в положении "смирно" - колени вместе, спина прямая, обе руки на коленях. И отвечал вежливо, но коротко, четко и неопределенно: "Да, порядок...", "Так же, как раньше", "Не помню, не знаю...", "Ничего такого не замечал... В каждой нации есть разные люди, каких больше, каких меньше - не знаю и не слыхал, чтобы подсчитывали... Вполне доволен... Замечаний не имею... про других не знаю".

Он хмурился, гася улыбку, кивал: "Можете идти", но больше не хамил.

Сергей и я, перебелив письма, адресованные в ЦК, пошли к Мишину вдвоем. Разговаривать с ним наедине по поводу этих писем было опасно.

Он посмотрел настороженно:

- Почему вместе? Заходите по одному.

- Гражданин подполковник, у нас одно дело.

- Это что ж, коллективка? Не положено! Коллективка строго наказывается.

- Никак нет, гражданин подполковник. У каждого из нас отдельное письмо. Но адресат один и тот же - Центральный Комитет. И дело одно государственной важности. Просим отправить особо секретной почтой. Вот.

- Почему конверт заклеен? Не положено.

- В высшие правительственные и партийные органы можно посылать и заклеенные... Такой пункт имеется в правилах.

- А где копии?

- Никаких копий, ни черновиков не осталось. Письма совершенно секретные. Особой государственной важности.

- Жалуетесь на новое начальство?

- Личные жалобы мы никогда бы не стали объявлять секретными государственными делами. Вы же знаете нас не первый день.

- Да уж, знаю, знаю. А почему вы не передали через начальство объекта? Через майора Шикина, как положено по дистанции?

- По соображениям опять-таки государственным, а не личным. Проще сказать : больше доверяем вам. Но содержание данных писем не вправе излагать даже вам.

Он поглядел, насупившись, на конверты, повертел их.

- Ладно!

Не прошло и двух недель, как Сергея и меня по очереди вызвал майор Шикин.

В его кабинете сидел некто моложавый, в штатском, но с офицерской выправкой.

- Я инструктор Центрального Комитета. Вы писали это письмо?

Он расспрашивал деловито, заинтересованно, толково. Записывал все ответы. Когда речь зашла о фоноскопических экспертизах, я сказал, что не могу рассказывать о конкретных подробностях, так как дал крайне строгую подписку. Но в министерстве конечно же сохранились материалы двух фоноскопических экспертиз, из которых одна была безоговорочно успешной, а другая вызвала серьезные сомнения, но я сейчас убежден, что фоноскопия вполне реальное, государственно важное дело, а здесь уничтожены результаты многомесячных серьезных исследований. Это тяжелая потеря, и ее необходимо восстановить возможно скорее.

Шикин при наших разговорах не присутствовал, но в коридоре остановил Сергея и сказал:

- Жалуетесь? Это он вас научил? Что значит "сам"? Тогда выходит, вы зачинщик? А почему не обратились как следует, ко мне? Ну теперь мы это выясним, почему только вы двое стараетесь подрывать авторитет руководства.

Меня он вызвал на следующий день и говорил то же самое, а потом сказал, что моя просьба об очередном свидании не может быть удовлетворена:

- Поскольку вы опять допустили нарушение... Это вы так воображаете, а я говорю - нарушение... Распустились тут. Много о себе понимать начали. Забываете, кто вы есть и где находитесь. Но мы еще разберемся. Очень серьезно будем разбираться.

Тошнотворный холодок за ребрами. И какого черта я полез с тем письмом? Теперь пошлют на Воркуту или в Магадан. А ведь еще почти три года. В шахте, в лесу - не выживу. И этот хмырь - писарь из ЦК - не поможет.

Сергей бодрился, но и ему было не по себе.

- Да, брат, кажется, мы сами себе веревку намылили. Жаловался мужик царю на воеводу... Воеводе еще неизвестно, что будет, а мужика уже повесили.

Антон Михайлович пришел сдержанный, но, казалось, не сердился. Долго разговаривал с капитаном, с Гумером, подошел к стойкам. Сергей из будки читал вслух газету, а он сидел с наушниками. Разработчики меняли, переставляли панели.

Потом он подозвал меня:

- Вы, говорят, вступили в какую-то переписку с правительством. Не вняли моим советам. Весьма сожалею. Вы явно переоцениваете свои возможности. И переоцениваете мое доброе отношение. А мне, признаюсь, надоело заступаться, выручать, хлопотать, доказывать, что ваши научно-технические достоинства уравновешивают все ваши пороки и прегрешения. Надоело. И просто устал. Понятно?.. Всего наилучшего.

...Не помню, сколько длилось тревожное ожидание. Дни тянулись медленнее недель... И вдруг - радость. Сперва Гумер, а потом Евгения Васильевна рассказали, что майор Шикин, от которого исходили все угрозы, больше не опасен.

И своенравный барин Антон Михайлович, и бесстрастный деляга Константин Федорович, и все другие инженер-подполковники, инженер-майоры и капитаны достаточно хорошо знали, как мы работаем, они умели обращать наши способности на пользу делу и самим себе. Новый начальник Наумов ущемлял нас тупо и равнодушно, не различая отдельных лиц. Мы все - пресловутый спецконтингент - были для него безликой толпой низших существ, которых следовало использовать.

А Шикин и впрямь верил, что мы все или почти все - враги, что от любого из нас можно ждать пакостей и злодеяний. Себя он, должно быть, воображал этаким укротителем хищников, который, действуя то кнутом, то подачками, заставляет опасных зверей служить государству...
[1] [2] [3] [4]