Весна на Одере (5)

- Вот именно, - продолжал словоохотливый старшина. - А теперь будете знать Кострому, Вологду... вот так!

- Кострому, Волёгду, - повторил Винкель.

Все рассмеялись.

- А куда ты идешь? - спросил один из солдат. Винкель объяснил, что идет к сестре, в Быдгощ, у нее там семья, квартира, а у него дом разрушен, семья убита во время бомбежки...

- Бездомный, - покачал головой один солдат, до сих пор молчавший. Сколько их теперь, бездомных-то!..

Винкель поднялся, снял шляпу, поклонился русским и побрел дальше.

К вечеру он пришел в Шубин.

XIII

Авторемонтная мастерская, несмотря на позднее время, работала. В большом кирпичном здании гудели моторы. Входили и выходили польские рабочие и русские солдаты: видимо, мастерская ремонтировала советские военные машины.

Увидев солдат, Винкель не осмелился зайти в мастерскую.

Он сел в темном дворе на кучу кирпича и стал ждать. Вскоре моторы затихли, и из освещенного квадрата двери начали выходить один за другим рабочие. Винкель пристально вглядывался в каждого из них, боясь пропустить Ханне. Наконец он увидел одетого в комбинезон долговязого парня и узнал его голос. Ханне с кем-то оживленно разговаривал. У Винкеля забилось сердце, словно он увидел близкого друга, хотя с Ханне был еле знаком.

Винкель пошел вслед за ним, нагнал его и дрожащим голосом произнес:

- Ханне...

Ханне остановился, как вкопанный,

- Кто вы? - прошептал он по-немецки.

Винкель назвал себя.

Они молча зашагали по темной улице.

- Вот здесь, - сказал Ханне, направляясь к воротам двухэтажного дома.

Молчание Ханне вдруг испугало Винкеля. После встречи с тремя соотечественниками в роще у дороги его уверенность в немецкой солидарности изрядно поколебалась.

Ханне вскоре остановился у какой-то двери, отпер ее своим ключом, и они вошли. Винкелю прежде всего бросился в глаза лежавший на стуле рюкзак, до отказа набитый вещами.

Ханне присел на койку и спросил:

- Итак?..

Винкель пристально смотрел в лицо Ханне, оценивая и изучая его. Что можно сказать этому человеку и чего нельзя? Не лучше ли начистоту выложить все, о чем Винкель думал, и просить совета? Нет, Винкель боялся, даже при нынешней обстановке он боялся сказать правду.

Ханне в свою очередь внимательно следил за Винкелем. Зачем прибыл обер-лейтенант? Кто его прислал? Проверять, что ли, приехал? Ханне твердо решил уйти из Шубина на восток и покончить со своей службой. Неужели начальство пронюхало об этом? Он тревожно покосился на приготовленный в дорогу рюкзак.

Винкель перехватил этот взгляд и спросил как можно более спокойно:

- Собираетесь уходить, Ханне?

"Узнали, сволочи! - подумал лейтенант. - Сейчас он спросит, где рация..." Рацию Ханне по частям побросал ночью в колодец сразу же после прихода русских.

- Никуда я не ухожу, - ответил он вызывающе. - Почему вы думаете, что я ухожу?.. - он пробормотал злобно: - Не всякий способен на дезертирство...

Они испытующе глядели друг на друга. "Знают ли они, куда я отправляюсь?" - думал Ханне, с ненавистью наблюдая за Винкелем. "Что он сболтнул насчет дезертирства?" - с испугом подумал Винкель.

- Сейчас дезертировать, - быстро сказал Винкель, - втройне позорно... Отчизна в опасности... Враги со всех сторон. Теперь нам нужно поддерживать фюрера так, как никогда раньше.

"Сволочь полицейская", - думал Ханне. Он сказал:

- Лично я не сомневаюсь в победе. Временные неудачи не могут нас сломить.

"Дубина и эсэсовский подонок! - думал Винкель. - Чего доброго, еще запоет "Хорста Весселя"..." Винкель сказал:

- Ну, вот и прекрасно... Где ваша рация?

Они с отвращением и страхом смотрели друг на друга исподлобья. Наконец Ханне сказал весьма независимым тоном:

- Она в другом помещении... Сейчас я вам дам чего-нибудь поесть. Вы, вероятно, голодны.

"Что делать? Куда идти? - думал Винкель. - И зачем я приплелся к этому глупому и тупому служаке, который даже теперь ничего не понимает?"

Оба уселись за стол, молча жевали. Потом Ханне вскочил и сказал:

- Ах да, Винкель, у меня и рома есть немножко...

Он достал из рюкзака бутылку, Винкель с удовольствием выпил, и его начало клонить ко сну. Ханне любезно предоставил ему кровать, а сам улегся на диване.

Винкель проснулся на рассвете от холода. Ни Ханне, ни его пальто, ни рюкзака в комнате не было. Подождав с полчаса, Винкель оделся и, пугливо озираясь, вышел из дому.

Так начались скитания Винкеля.

Он брел от деревни к деревне, всё ближе к линии фронта; брел он без всякого плана, просто стремясь попасть в Германию. Только эта мысль его и занимала.

Было холодно. В одном пустом доме он нашел женский платок, обмотал себе голову, а поверх платка напялил шляпу. Взглянув в зеркало, он обрадовался своему глупому, несчастному виду, не способному внушить, пожалуй, никаких подозрений.

Винкель шел теперь по областям, из которых поляки были в свое время почти поголовно выселены по приказу Гитлера. Землю передали немецким колонистам, или, как они сами себя недвусмысленно называли, "плантаторам", теперь убежавшим на запад вместе с германской армией. Деревни пустовали. Винкель заходил в покинутые дома, ел все, что попадалось под руку на кухонных полках и в погребах. В одной деревне он сделал себе даже запасы продовольствия. Полчаса погонявшись за беспризорным, уже одичавшим поросенком, он, наконец, поймал его и кое-как зарезал найденным в одном доме кухонным ножом. Мокрые и скользкие куски свинины он напихал себе в карманы.

Фронт ушел далеко на запад. По дорогам тянулись нескончаемой вереницей русские тылы.

Винкель, опустившийся, грязный, обросший, безопасности ради примкнул к одной из многочисленных польских семей, возвращавшихся к своему старому месту жительства. Несмотря на трудность длительного пешего пути и на отвратительную, гнилую погоду, поляки были в приподнятом, радостном настроении. Навстречу двигался поток людей, тоже освобожденных Красной Армией, - русские, украинцы, поляки, чехи, сербы. Встречаясь, людские толпы весело перекликались и обменивались новостями.

Дорога жила шумной, радостной, напряженной жизнью.

Польская семья, за которой увязался Винкель, побаивалась его, подозревая, что он тронулся. Он и сам поддерживал в них это убеждение, бормоча себе что-то под нос и время от времени тяжко и шумно вздыхая. Поляки постарались бы, вероятно, отделаться от него, но он однажды намекнул им, что полтора года просидел в Майданеке. Тогда они, от души пожалев его, стали за ним ухаживать, отдавали ему лучшие куски, и старшая дочь Ядвига пригласила его даже к ним в Ходзеж, с тем чтобы он там отдохнул и "пришел в себя".

Глава семьи Марцинкевичей был железнодорожным стрелочником. В 1941 году его выселили в "генерал-губернаторство" из насиженного места, где он прожил всю жизнь. Теперь Марцинкевичи возвращались домой, довольные и полные надежд. Это были тихие и славные люди.
[1] [2] [3] [4]