________________________________________________________________
СОДЕРЖАНИЕ:
Часть первая. Путешествие на Гарц
I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV
XV XVI XVII XVIII XIX XX XXI XXII
Часть вторая.">

Дом на площади (12)

[1] [2] [3] [4]

Эти слова и немецкое произношение их неизменно вызывали на лице Воронина улыбку.

- Эх, ёльки-пальки, карашо!

Армут стал торопливо накрывать на стол.

- Закуска нет, - сказал он. - Водка нет. Немножко спирт есть, ёльки-пальки!

Но Воронин отказался - шофер нужен был срочно, и они отправились в комендатуру.

- Привел старого знакомого, можно сказать - дружка, - сказал Воронин, распахивая дверь комендантского кабинета.

Лубенцов взглянул на Армута и тоже сразу вспомнил этот искусный и отважный поиск через Одер, за который его, Лубенцова, наградили орденом Александра Невского.

Когда Армут ушел, чтобы заняться машиной, Воронин сообщил Лубенцову о многозначительных словах "одного старого немца" насчет того, что помещики запугивают крестьян.

- Бабьи сплетни! - рассердился Лубенцов. - Как они могут запугивать? Чем?.. А если бы это и было, я бы уж давно об этом знал. Что-то слишком ты с немцами связался, Дмитрий Егорыч! И каким образом, скажи, пожалуйста, он мог тебе это рассказать, раз ты по-немецки еле понимаешь?

- Этот немец, - сказал Воронин, чуть покраснев, - говорит по-русски. Это Кранц.

- Опять Кранц! Сколько раз просил я вас, товарищ старшина, не якшаться с этим прихвостнем баронета Фрезера! Идите.

Уже спустя два дня Лубенцов горько пожалел об этом "разносе". Сведения Кранца подтвердились. В селение Финкендорф однажды ночью прибыл какой-то человек с запада, который привез письмо крестьянам от помещика, графа фон Борна, сбежавшего ранее в связи с приходом советских войск. Фон Борн был одним из богатейших помещиков в провинции. Во времена Гитлера он, хотя и не занимал официальных должностей, тем не менее был связан и по-родственному и знакомством с крупными деятелями нацистской партии. Сын его служил начальником штаба одной из эсэсовских танковых дивизий. Вообще фон Борнов было много в "вермахте".

Помещик в своем письме угрожал, что каждый, кто посмеет воспользоваться его землей и имуществом, будет объявлен вне закона. Он сообщал своим крестьянам, что русские через полтора года, в соответствии с тайными решениями "большой тройки", оставят эти края, и тогда он на законном основании взыщет с крестьян, и они, люди, посягнувшие на чужую собственность, будут рассматриваться как воры и грабители и будут судимы как таковые.

Это письмо произвело на крестьян большое впечатление.

Хотя община Финкендорф была одним из застрельщиков земельной реформы - еще десять дней назад общее собрание крестьян вынесло решение по этому вопросу, - теперь даже самые активные члены общины и общинного управления перестали упоминать о предполагавшейся реформе, словно никаких разговоров о ней и не было. Слова "земля", "реформа" стали запрещенными словами.

Узнав об этом, Лубенцов вечером выехал в Финкендорф. Остановив машину возле пивной, он увидел через неярко освещенные окна, что народа там полно. Он вошел вместе с Ксенией. Люди сидели вокруг столиков, играли в домино и в карты и потягивали пиво из кружек. Лубенцов сразу заметил среди них в углу бургомистра Ланггейнриха. Бургомистр встретил коменданта не без замешательства. Возле него сразу очистили два места, и Лубенцов с переводчицей сели у столика. Ланггейнрих заказал две кружки пива. Разговор в трактире моментально умолк, только слышны были удары костяшек по столу.

- Как дела? - спросил Лубенцов. - Что-то с заготовками у вас дело идет слабо. А я всегда надеюсь на вас, Ланггейнрих, больше, чем на многих других бургомистров. Все-таки вы член компартии, старый антифашист.

- Все будет сделано, господин подполковник, - сказал Ланггейнрих и добавил, чуть усмехаясь: - Вы всегда спешите, господин подполковник. А крестьяне - народ медлительный.

- Это верно, - усмехнулся и Лубенцов.

- Останетесь ночевать у нас или поедете дальше? - поинтересовался Ланггейнрих.

- Пожалуй, у вас останусь. Устроите на ночлег?

- Устроим.

Ланггейнрих встал с места, бросил хозяину на ходу: "Запишешь на меня", - и вместе с Лубенцовым и Ксенией вышел на улицу. Здесь возле машины, вокруг Фрица Армута, стояли человек шесть крестьян. Он им что-то громко и оживленно рассказывал. При виде Лубенцова он замолчал. Все расступились.

- Мы пойдем пешком, - сказал Лубенцов Ксении. - Пусть он едет к дому бургомистра. Так вот, - обратился Лубенцов к Ланггейнриху, медленно шедшему рядом с ним. - Что это вы за письмецо получили? И известие об этом письме доходит до меня не через вас, Ланггейнрих, а совсем другими путями. Нехорошо получается. Неприлично. Просто из рук вон. Бургомистр по крайней мере обязан информировать коменданта о разных происшествиях.

Ланггейнрих почесал затылок.

- Трусливый у нас народ, вот что я вам скажу, господин комендант. Никудышный народ. Тени своей боится.

- А бургомистр на что? Да еще коммунист? Почему вы не разъясняете крестьянам положение? И ладно, так хоть информировали бы вовремя. Лубенцов досадливо махнул рукой.

- Видите ли, - начал было оправдываться Ланггейнрих, но Лубенцов не захотел его слушать.

- У вас телефон есть дома? - спросил он. - Нет? Зайдем тогда к вам в контору.

Они зашли в неосвещенное здание маленькой ратуши. Ксения соединила Лубенцова с Лаутербургом. У телефона оказался Чохов, который дежурил по комендатуре. Лубенцов спросил:

- Нового ничего нет? Машину Себастьяна нашли?

- Ищут, товарищ подполковник, - ответил Чохов. - В вверенной вам комендатуре и районе происшествий особых нет.

Лубенцов улыбнулся и положил трубку.

Они вышли из ратуши и подошли к большому помещичьему дому.

- Может быть, здесь переночуете? - спросил Ланггейнрих. - Комнаты большие, хорошие.

- А что, разве дом пустует? - встрепенулся Лубенцов. - Это как так? Ну, знаете, Ланггейнрих, вы начинаете сердить меня. Ведь договорились же еще на прошлой неделе, что сюда вселят переселенцев... Не хочу я слушать никаких оправданий! Почему они не вселились?

Ланггейнрих молчал.

- А вы еще говорите, что народ у вас трусливый. Каков пастырь - таков и приход. Боитесь Рихарда фон Борна, Ланггейнрих? Всех вы боитесь. Гитлера вы боялись. Теперь боитесь фон Борна. Только меня вы не боитесь. А зря!

- Перевести ему это? - спросила Ксения.

- Да, да, переведите, и как можно точнее. И не давайте мне советов, что говорить и чего не говорить, товарищ Спиридонова.

- Я не боюсь, - твердо сказал Ланггейнрих. - Не боюсь. Но я знаю настроения крестьян и...

- И плететесь в хвосте у этих отсталых настроений!

Они подошли к дому Ланггейнриха. Все были мрачны и недовольны друг другом и сразу же улеглись спать.

Лубенцову долго не спалось на узкой и жесткой постели. "Привык к роскошной жизни, - думал он. - Простая деревенская кровать уже не по мне". Он думал о том, что в дальнейшем будет ночевать при своих разъездах только у рабочих и крестьян, и чем беднее ночлег - тем лучше. Оккупанты потому плохо изучают страну, что, имея власть, они располагают возможностью останавливаться и жить, ночевать и есть у богатых. Поэтому они рискуют получить извращенное представление о действительной жизни в стране. Им кажется, что вся страна только и состоит что из богатых домов и мягких постелей и что тут питаются только свининой да запивают ее вином. Для советских оккупантов такое дело не годится. "Спи, спи, - говорил он себе, ворочаясь с боку на бок. - Живи так, как живут бедняки, тогда ты поймешь, что им нужно, о чем они думают и чего хотят".

"Да, - подумал он вдруг, - но вот живут же в этой деревне бедняки, которые сами не знают, чего хотят. Или, пожалуй, они знают, но они боятся хотеть. Прошлое хватает их за ноги и держит, не дает идти вперед".

Ланггейнрих тоже не спал. Лубенцов долго слышал по соседству медленные шаги, вздохи; то и дело раздавался треск зажигалки и доносился тяжелый запах табачного дыма. Лубенцов прекрасно понимал сложное положение, в каком находился бургомистр, испытывавший нажим со стороны Лубенцова и в то же время сильное влияние маленького деревенского общественного мнения, которое было совсем не шуточным делом.

Уснув наконец, Лубенцов вскоре проснулся и посмотрел на часы. Пять часов утра - самое время вставать для крестьянина. Он быстро оделся. Дверь в комнату открылась, вошел Ланггейнрих, тоже одетый. В руках он нес таз с водой для умывания. Лубенцов молча умылся, потом пошел вслед за бургомистром в соседнюю комнату. Марта Ланггейнрих, жена бургомистра, бесшумно накрывала на стол. Посуда тихо звенела. Пахло хлебной квашней. Вскоре в комнату вошла Ксения. Утренние сумерки располагали к молчанию. Не хотелось говорить, думать, спорить, хотя говорить было о чем и спорить тоже.

- Что же будет? - пересилив себя, спросил наконец Лубенцов. - Что вы сегодня намерены делать?

Ланггейнрих сказал:

- Сегодня я переселю в помещичий дом беженцев. Пусть меня убьют, если я этого не сделаю.

Он говорил угрюмо, но решительно. Лицо Лубенцова просветлело.

- Это будет единственно достойным ответом господину фон Борну, сказал он. - И достаточно красноречивым. Сегодня вечером, когда крестьяне придут с полевых работ, созовите собрание. С ними надо говорить в открытую, не играть в прятки. Прислать вам докладчика, или вы справитесь?

- Справимся, - буркнул Ланггейнрих.

Марта пристально глядела в лицо мужа. При его последних словах она покачала головой.

- Пусть лучше приедет кто-нибудь чужой, - сказала она.

- Подумайте, - прищурил глаза Лубенцов. - Может, и в самом деле?..

- Справимся, - снова сказал Ланггейнрих.

Они встали из-за стола и направились к выходу. Марта провожала их за дверь. Ланггейнрих, не оглядываясь на нее, пошел вместе с Ксенией вперед, а Лубенцов отстал и, пожав Марте руку, сказал ей на прощанье по-немецки:

- Хабен зи кайне ангст (не бойтесь).

Она улыбнулась ему виноватой улыбкой.

Село оживало. По улице потянулись крестьяне и крестьянки. Догнав Ланггейнриха и Ксению, Лубенцов пошел с ними рядом. Машина уже стояла возле общинного управления. Армут был на ногах. Понемногу светлело. Небо на востоке горело алым пламенем.

IV
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.