И НЕПРАВДА И ПРАВДА

И НЕПРАВДА И ПРАВДА

Это было в начале июля. Сердитая, больная (я простудилась, хотя стояла страшная жара), с книжкой в руках, которая вот уже добрых два часа, как была открыта на одной и той же странице, я лежала в постели, когда кто-то вошел – дверь была открыта – и молча остановился у порога.

– Это ты, Катюша?

Я подумала, что это сестра.

– Нет, Татьяна Петровна, это я, – ответил чей-то мягкий неторопливый голос.

Тоненькая девушка, в платье с короткими рукавами, в легкой косынке, с узелком в руках смотрела на меня и улыбалась. Так тесно были связаны мои воспоминания о Маше Спешневой с Анзерским посадом, что еще мгновение я ждала, что эта, самая настоящая, нисколько не изменившаяся Маша окажется не Машей, а кем-то другим, быть может ее двойником или сестрой.

– Машенька, вы ли это?

– Я, Татьяна Петровна.

– Когда вы приехали? На той неделе я была у ваших, – что же они мне ничего не сказали?

– А я никогда вперед не пишу. Я не люблю, чтобы ждали.

– И вы решили меня навестить? Или у вас здесь дело, в нашем совхозе?

Маша покачала головой.

– Нет, навестить, – просто сказала она. – Знала бы, что вы больны, давно бы приехала. Вот уже пятый день, как я в Сальске. Нет, нет, Татьяна Петровна, не вставайте!

– Вот еще новости! Да у меня все прошло. И что это еще за Татьяна Петровна?

Маша засмеялась.

– Теперь вы доктор, не то что прежде, – сказала она.

– Что за вздор! – я притянула ее к себе и крепко поцеловала.

Она сама помыла посуду, накрыла на стол, развязав свой узелок, достала пирожки и, хотя была голодна (уже смеркалось, а Маша утром выехала из Сальска), не прикоснулась к ним, пока я не села за стол. Не знаю, каким образом, но моя неуютная, с белыми оштукатуренными стенами комната стала чем-то напоминать нашу баньку в Анзерском посаде, когда умывшаяся, с косами, аккуратно уложенными вокруг головы, Маша удобно устроилась за столом и сказала:

– Эти расстегаи у меня всегда мама печет. Уж я их берегла, берегла, чтобы не помялись в машине.

…Мы разговаривали, и я чувствовала, что не только желание навестить меня заставило ее пуститься в дорогу. В преувеличенном интересе, с которым она расспрашивала меня о работе и сравнивала Анзерский медпункт с моим, была видна какая-то принужденность, точно на самом деле она хотела поговорить со мной о чем-то другом. Она удивилась, как во многом помогает мне руководство совхоза.

– Вот если бы к нам было подобное внимание со стороны заинтересованных организаций, – сказала она, вздохнув. – Например, Рыбаксоюз вполне мог бы обеспечить недостающие медикаменты. Да нет, куда там! Отмахиваются, говорят: не наше дело.

Еще ничего не было сказано об Андрее, кроме каких-то незначительных фраз, но я уже знала бог весть почему, что тайная мысль, которая тревожила Машу, касалась Андрея.

«Он просил ее сказать, что навсегда отказывается от меня», – вдруг подумалось мне, и кровь отлила от щек. Маша замолчала на полуслове, поглядела мне прямо в лицо и опустила глаза.

– Значит, ближе, чем в Сальске, у вас стоматолога нет? А к нам стоматолог раз в месяц приезжает из города, Андрей Дмитрич договорился с облздравом. Смешной такой стоматолог, все доказывает, что нужнее всего на свете зубные врачи.

Она еще спрашивала, я отвечала, но мы обе давно уже знали, что за этим разговором таится другой, в котором я, а не Маша, спрашивала и не могла дождаться ответа.

– Что же вы, Татьяна Петровна, еще не замужем? – вдруг сказала она.

Я засмеялась:

– Нет. А вы, Машенька?

Она посмотрела на меня долго, печально.

– Нет, я ведь не могу, – ответила она наконец, точно упрекая меня за то, что я знаю, почему она не может, и все-таки заставляю объяснять. – Татьяна Петровна, вы, верно, уже догадались, о ком я хотела вам рассказать?

– Нет, Маша.

– Нет? А мне все кажется, что давно догадались. Я хотела вам рассказать… об Андрее Дмитриче. Но прежде вы объясните мне одну вещь… Ведь когда вы уезжали из Анзерского посада, вы обещались, что выйдете за него?

– Да.

– А потом отказались? Вы извините, что я так прямо спрашиваю. Мне все думалось по дороге, что надо как-то со стороны подойти. Но ведь со стороны, как вам кажется, у меня ничего бы не вышло? – у Маши дрогнули губы. – Вы не подумайте, что мне Андрей Дмитрич сказал. Но я знаю, что отказались. Правда?

– И правда и неправда, Маша.

– Как же это может быть – и неправда и правда? Объясните, Татьяна Петровна. Мне непременно нужно узнать. И вы, когда поймете зачем, не станете на меня сердиться. –

Я задумалась. Потом сказала:

– Хорошо.

Маша перевела дыхание.

Это было невозможно – рассказать ей все, что произошло между Андреем и мной, начиная с нашего первого свидания в Лопахине, на берегу Тесьмы. Но, кажется, себе самой не могла бы я с большей откровенностью рассказать то, что случилось в Анзерском посаде, когда, приготовившись после долгих сомнений ответить на его письмо решительным «нет», я невольно ответила «да».

Маша выслушала меня не шелохнувшись. Лицо ее немного порозовело, брови сдвинулись, губы приняли упрямое выражение. Можно было подумать, что она решает трудную задачу и сердится на себя за то, что никак не может решить. Этой задачей была я, я с моими сомнениями и колебаниями в том, что ей казалось таким поразительно ясным.

– А теперь? – спросила она торопливо.

– А теперь, – снова начала я, – теперь, Машенька, он…

Я хотела сказать: «он разлюбил меня», и замолчала. Все соединилось в это мгновение: и острое чувство той особенной пустоты, которая может быть заполнена одним – присутствием любимого человека, и невозможность остановить подступившие слезы.

– А теперь он разлюбил меня, – спокойным, но каким-то чужим голосом выговорила я наконец. – Должно быть, понял, что я его не стою.

Маша поднялась, не сводя с меня огромных, взволнованных глаз.

– Разлюбил? – переспросила она с удивлением. – Он написал вам? Почему вы знаете? – Я отрицательно покачала головой. – Нет? Так, стало быть, вы сами решили? Что же вы молчите? – Она крепко взяла меня за руки. – Андрей Дмитрич любит вас, – громко, как будто боясь, что я не услышу, сказала она. – И не только любит, он жить не может без вас! Ни о ком на свете он даже подумать не в силах, как только о вас. Он вас обожает, Татьяна Петровна! Как он к вашим письмам кидается, когда бы вы знали! Да он бы давно с ума сошел, если бы не работа. Помните тропинку от Анзерки к оврагам? Как выдастся свободная минута, он сейчас же на эту тропинку – и ходит, ходит! Потому что вы с ним по этой тропинке гуляли. Я вам писать хотела и принималась тысячу раз. Да разве об этом напишешь?

Я уговорила ее лечь вместе со мной. В комнате стемнело, потом стало светло от луны, мы говорили шепотом, и вдруг я увидела близко перед собой ее серые, грустные глаза.

– Маша, дорогая, да как же я вам-то рассказала об этом?

Насилу я умолила ее говорить мне «ты» и сама же все время сбивалась.

– Нет, нет, это ничего. Ведь я же… Если бы так случилось со мной, я бы вам…

– Тебе.

– Я бы тебе тоже все рассказала… Я вот только думаю – может быть, лучше мне уехать из Анзерского посада? У меня здоровье стало плохое. Но, во-первых, райздрав не отпустит. А во-вторых, мне кажется, что Андрей Дмитрич сам вскоре переедет в Москву.

– Как в Москву?

– Да, да. Вы не знаете, как много переменилось с тех пор, как вы были у нас! Один раз его уже хотели перебросить в Москву, правда, не настаивали, а просто так, предложили. Он отказался. И мне потом объяснил, что ему не хочется идти в наркомат. Но все равно его надолго не оставят у нас.

– Кто не оставит?

– Ну как же кто? – твердо сказала Маша. – Государство понимает, что Анзерский посад слишком маленькая работа для такого человека, как он.

Маша замолчала так надолго, что я боялась пошевельнуться, чтобы не разбудить ее; мне показалось, что она уснула. Чьи-то незнакомые шаги послышались в коридоре, не похожие на бесшумные, осторожные шаги моего соседа, и мне подумалось, что нужно бы посмотреть: может, воры? Но я разбудила бы Машу, если бы встала.
[1] [2]