9. Кто не умеет

9. Кто не умеет

25 сентября

Дорогая Эллен!

Сегодня, слава богу, пятница, а это означает, что мне не нужно ставить будильник на 6.30 утра, что можно выстирать блузку, подумать, написать письмо…

Поздравляю тебя с первым зубом дочурки. Скоро прорежется еще один, и еще, и еще, не успеешь оглянуться, как малышка Сюзи пойдет в школу, и вот тогда-то беды ее и начнутся. Правда, я надеюсь, что к тому времени, когда она попадет в систему национального просвещения, там кое-что изменится к лучшему. По крайней мере нам это обещают. Говорят, что мы добились «улучшения условий», с тех пор как возрос общественный интерес к школе и Объединенная федерация учителей пригрозила забастовкой. Но за те две недели, что я здесь работаю, на мой взгляд, условия скорее ухудшились.

Ты спрашиваешь, что я преподаю. Трудно сказать. Профессор Уинтерс рекомендовал не столько преподавать, сколько обучать. Программа курса языка и литературы требует «индивидуального подхода», что означает: каждому ученику необходимо постоянное внимание, это позволит развивать интерес и любовь к чтению. Бестер говорит, что «надо прививать любовь к книге». Все это легко сказать, но трудно, точнее, просто невозможно сделать.

Многие наши ученики совсем взрослые, а читают как пятиклассники. Никто ничего не читал, кроме простейших комиксов и приключенческих романов. Ходят в школу почти десять лет и даже не знают, что такое предложение.

Выбор книг, которые мы «проходим», случайный. Их изучают потому, что так принято, или потому, что в библиотеке их вполне достаточно, а то и потому, что какой-нибудь комитет предложил эти названия.

Например, я раздала шекспировского «Юлия Цезаря» ученикам 5-го семестра, так называемым «отстающим нечитающим». (Спрашивается, а как читают «успевающие нечитающие»?) Это вместо «Мельницы на Флоссе». Мы должны изучать «Ромео и Джульетту» или «Повесть о двух городах» (странное сочетание!) в моем «средненормальном» классе и «Сказания старые и новые» с моими «особо отстающими». До сих пор, однако, я, сколько ни старалась, не могла добыть хоть какие-нибудь книги из библиотеки, по причине неподклеенных формуляров, неточностей в библиотечной инвентаризации и затора на лестнице.

Пусть это вдохновит меня на подвиг, решила я и попробовала учить без книг. И была такая светлая минута, когда мне удалось пробудить мысль класса. На доске я написала цитату из Браунинга:

«СВЕРХ СИЛ СВОИХ СТРЕМИТЬСЯ ВВЫСЬ, НА ТО И НЕБЕСА».

И у нас разгорелся оживленный спор о стремлениях и действительности. Благоразумно ли, спросила я, пытаться превзойти себя? Не обречено ли это на провал? Нет, нет, ответили одни, честолюбие — залог успеха. Нет, нет, закричали другие, за этим — горечь поражения. А надежда? А отчаяние? Надо быть практичным. Надо мечтать. Ты понимаешь, конечно, что все это они говорили своими словами, как бы открывая самих себя. Для юности и в штампованных фразах таится новизна. Лети, наш корабль, к звездам! Сапожник, делай свое дело! Когда раздался звонок, дети сердито заворчали, и это было мне величайшей наградой. Столпившись в дверях, они расчирикались, как воробьи. И кто вдруг предстал перед нами? Адмирал Осел.

— Что за шум?

— Так звучит мысль, мистер Макхаби, — ответила я.

Потом в своем ящике для писем я нашла его записку, копии которой он направил директору (и, кто знает, может быть, даже в Совет по образованию). Вот она, почитай:

«Я обратил внимание, что класс, входящий в вашу комнату, задерживается из-за того, что ученики, выходящие из вашей комнаты, выходят дезорганизованно, без надобности толпясь в дверях и разговаривая. Учитель, чей класс выходит из комнаты, несет ответственность за упорядоченное движение в коридоре».

Оказывается, как это ни странно, разговоры категорически противопоказаны учебному заведению. Конечно, есть и другие грехи, и мне кажется, я совершила их великое множество. Вчера я поставила пластинку: Гилгуд читает Шекспира. Проигрыватель принесла свой (все равно не добьешься формы-требования «на технические средства обучения» — так здесь называют проигрыватели). В классе создалось особое настроение, ребята сидели тихо, слушали, как вдруг входит Адмирал Осел «при всех регалиях», дрожа от гнева. Щелкнув пальцами, он приказывает мне выключить проигрыватель, ждет, пока остановится диск, и произносит:

— Скоро дадут три звонка — начнется учебная тревога. Проигрывание пластинок не создает условий для организованной эвакуации класса.

Я часто упоминаю о Макхаби, потому что он выкристаллизовался у меня во Врага.

Но мешает работать не только он. То приходят во время занятий учителя-кочевники и начинают рыться в моем столе, ищут забытый классный журнал.

То в середине урока заставляют заполнять какие-то карточки, отвечать на вопросы: «Есть ли у вас дома испорченные штепселя?»

То нужно собирать деньги на публикации, организации, молоко, баскетбольные билеты и «Добровольные пожертвования в пользу технического персонала». Это скромный дар мистеру Грэйсону, обитающему в подвале, если вообще существует этот таинственный человек в школе Калвина Кулиджа.

То дребезжат окна, потому что сверлят асфальт, то в зале загремел оркестр, то выборщики — сейчас время выборов — врываются в класс и пишут на моей единственной доске несмываемым желтым мелом:

ГАРРИ КАГАН В КАНДИДАТЫ НАМ ДАН.

ВЫБИРАЙТЕ ЕГО В ПРЕЗИДЕНТЫ «ВО»

и

ГЛОРИЯ ЭРЛИХ — ХОРОШАЯ УЧЕНИЦА.

ГОЛОСУЙТЕ ЗА НЕЕ В ПРЕЗИДЕНТЫ-ВИЦЕ!

И еще учебные тревоги, которые, как назло, происходят всегда в самый интересный момент урока! Звонки бешено звонят, мы все втискиваемся в спортивный зал, где стоим в тишине и безопасности между параллельными брусьями, стараясь не облокачиваться о коней, спасенные на минуту от уничтожения…

Иногда сама жизнь прерывает урок. Занимаемся грамматикой, и вдруг девочка выскакивает из класса с криком: «Мама убьет меня!» И это может сбыться, потому что девочка потеряла восемь долларов семьдесят центов для уплаты за газ и свет. И теперь бросилась искать их.

Парень объясняет, что не выполнил домашнего задания из-за срочного оформления брака: «Раз уж так получилось, что она по моей вине в таком положении, а я католик. Жаль только, что я ее не люблю».

Хаос, бессмыслица, вопли о помощи — громкие, но никем не услышанные. Может быть, я все драматизирую? Пол так считает. Сам он только пожимает плечами и сочиняет про всех шутливые стихи. Я говорю о Поле Барринджере — нашем писателе, который стоит в классе только одной ногой, в ожидании, когда его опубликуют. Он очень привлекателен — загорелый, тонкие черты лица, одна бровь выше другой, ослепительная улыбка. Все школьницы без ума от него.

Есть у нас несколько хороших, трудолюбивых, выдержанных педагогов, таких как Беа — бездетная вдова («Мамаша Шехтер и ее дети», — как говорят ребята), которая умудряется учить вопреки невыносимым трудностям. Несколько блестяще одаренных учителей, которые — никому не известные и никем не воспетые — творят чудеса в своих классах. Есть и такие, кто искренне любит молодежь. Остальные, как мне кажется, либо вообще сдались, либо вымещают свое зло на учениках. Как сказал Бернард Шоу, кто умеет, делает сам, кто не умеет, учит других. Как и большинство поговорок, это лишь полуправда. На самом деле кто умеет, тот учит, а кто не умеет, тот, провалившись в другом месте, ищет в школьной системе только выход из положения или прибежище.

Мэри Льюис. Загнанная и запуганная, мчится она по коридорам, нагруженная, как мул; вечно сетует на неудобства и чрезмерную занятость и безотказно выполняет все указания всех начальников. Добровольная мученица системы.

Генриетта Пасторфилд — добродушная старая дева, «замужем за школой», домогается любви детей, всячески развлекает их, твердо убеждена, что уроки должны быть забавными, знания — подслащенными, а учитель — своим в доску.
[1] [2]