Вкус и мода

Волнующую, ставшую для каждого из нас священной эмблему, в которой рабочий молот скрестился с крестьянским серпом, обывательница-приспособленка пыталась пристегнуть к моде…

Порой неумно, безотчетно воспринятая мода вступает в непримиримый конфликт просто с требованиями гигиены.

Вот, например, повелось у нас на курортах всюду я везде появляться в пижамах или халатах. Сейчас стараются изживать эту нелепую моду.

На самом деле!.. Пижама — это ночной, спальный, ну, скажем, утренний костюм. Многие люди, особенно за границей, спят в тонких пижамах. Халат — это тоже сугубо домашний утренний костюм. В пижаме, халате удобно пройти в душевую, на площадку, где проводится физкультурная зарядр;а, на осмотр к врачу. Но у нас еще некоторые малокультурные люди видят даже особый шик в том, чтобы разгуливать в пижамах и халатах не только по всей территории дома отдыха или санатория, но и появляться на улицах курортного города, заходить в столовые, рестораны, учреждения. А тут уже слышится протестующий голос самой элементарной гигиены. Человек спал или лежал, отдыхая, в пижаме или халате и в этом же одеянии является в общественное место, садится за стол. И не очень аппетитно это и уж никак не элегантно.

Привычка к такого рода одеяниям порождает невольную разболтанность в поведении, неряшливость, дурные манеры.

Следует отметить, что в борьбе с такой пижамно-халатной модой у нас кое-где допускаются уже и излишества.

Мне, например, однажды пришлось у входа в сочинский дендрарий защищать одну незнакомую женщину, которую милиционер ни за что не хотел пропустить з парк, так как на ней было платье на застежке сверху донизу. У ворот дендрария разгорелся жестокий диспут между милиционером и контролерами, с одной стороны, и собравшейся публикой, с другой, на тему — можно ли любое платье, хотя бы и короткое, на застежке сверху донизу уже по одному атому считать халатом? Ну что тут скажешь? Всегда жаль, когда человек лишен сообразительности и некоторой доли фантазии. Мода здесь совершенно ни при чем.

Возникла у нас, правда ненадолго, среди молодых работниц, пришедших на производство из деревни, совсем уже дикая мода — надевать золотую коронку на здоровый зуб.

Это, по-видимому, должно было говорить о том, что златозубая девица располагает известными средствами и возможностями — вот, даже зуб золотой себе завела! То, что люди, имеющие, к несчастью, нездоровые зубы, вынуждены делать по необходимости, какие-то глупые девчонки готовы были превратить чуть ли не в моду для вящего, показного шика или, как они полагали, «для интеллигентности».

А мне это напоминает столь же варварскую моду, которая была заведена когда-то у немецких буршей, бравых студентов-драчунов, готовых, бывало, чуть что, вызвать на поединок любого, кто как-то задел их самих или честь их корпорации. Считалось, что, чем больше шрамов от шпаги на лице у бурша, тем лучше. И находились такие, которые избрали более безопасный, чем дуэль, способ украшения собственных физиономий шрамами: не жалея своей кожи, они самолично исполосовывали собственные физиономии!

Вот какие нелепые извращения (хорошо еще, что быстро проходящие) может иметь мода, частенько выражающая определенные воззрения…

Отмахиваться от удобной, приглянувшейся моды только потому, что она явление временное, не стоит. Ведь она вносит какие-то новые черты времени, жизни, делает поправки к нашим установившимся представлениям о вкусах. При всем этом хочется еще раз повторить: не всякой моде нужно следовать, а уж если следовать, то всегда с умом.

Но и в борьбе с дурной модой надо действовать, конечно не запретом.

Мне приходилось видеть, как в одном из городов Донбасса в добром стремлении объявить борьбу «скверной иностранщине», проповедуемой некоторыми местными франтами, комсомольский патруль устроил что-то вроде облавы на стиляг… Комсомольцы останавливали на главной улице, где шло гулянье, молодых людей, на которых были брюки, казавшиеся блюстителям «здоровых вкусов» чересчур узкими. Тут же изловленных узкобрючников волокли кудато, измеряли сантиметром «ужину» брюк, записывали в какой-то кондуитный журнал и отправляли домой, чтобы нарушители общественного вкуса переоделись.

Нет, не так надо прививать правильное представление о красоте костюма, о хороших манерах и добром поведении.

И правильно писала газета «Известия», которая, приведя подобный же факт гонения на костюмы и платочки, показавшиеся слишком ретивым дружинникам чересчур «модными», заключила свое выступление такой фразой: «Что же касается вкусов, то о них можно и нужно спорить, но лучше не в отделении милиции».

Приметы стиляги далеко не всегда в его ультрамодном костюме. За последние годы и сам тип так называемого стиляги видоизменился. Теперь, например, он может обрядиться с подчеркнутой и вызывающей небрежностью в засаленный джемпер с обмохрившимися рукавами, вызывающе — руки в оттопыренные карманы — шлепать и шаркать по нашим улицам растоптанными сандалиями на одном ремешке и ошарашивать всех своей кудлатой, с челкой до бровей, давно не стриженной головой, отвергающей вмешательство расчески. В этом, по его мнению, заключается стиль так называемых битников. Слово это возникло далеко на Западе. Битниками называют себя там представители молодого поколения, обманувшиеся в идеалах, которые им пытались внушить старшие. Это, так сказать, ушибленное, битое поколение, у нас бы сказали, «чокнутое». О чем и напоминает гордо и сердито само наименование «битник», происходящее от глагола «beat» (бить) и имеющее очень модное в Западной Европе и Америке русское окончание, запомнившееся всем в прогремевшем на всю планету слове «спутник «.

Отвергающие все установившиеся в обществе правила приличия, бросающие вызов общественному вкусу, изо всех сил старающиеся подчеркнуть свою независимость, битники в Америке обращают на себя внимание особой, разболтанной манерой держаться и своей неопрятностью. И хотя у представителей молодого поколения Запада несомненно есть серьезные поводы для того, чтобы обвинить общество, окружающее их, в обмане, однако протест у битников направлен главным образом против правил санитарии, гигиены и самых скромных норм быта.

Наши же стиляги — и те, которые стараются во всем следовать за самой экстравагантной модой, и те, которые, наоборот, делают вид, будто они бросают вызов приличиям, законно ставшим обязательными для всех, — на самом деле пытаются занести, вольно или невольно, в среду нашей молодежи настроения, совершенно ей несвойственные, не имеющие решительно никакой почвы под собой.

Сначала такие стиляги из типа доморощенных «битников», наслышавшись определенных интонаций от персонажей западных фильмов или некоторых героев переводной литературы, придают себе вид разочарованный, ушибленный. Они даже сами иной раз не замечают, как эта с чужого голоса перенятая, с жалкой магнитофонной покорностью подхваченная манера поведения превращается уже в привычное отношение ко многим очень важным явлениям жизни. И дело тут совсем не во внешности уже, а в том, что эти молодые люди начинают наплевательски относиться и к нашему искусству и к нашей литературе, презрительно отмахиваясь от них. С какой наплевательской бравадой заявляют они, что и Фадеев, и Гайдар, и Фурманов, и А. Толстой, и Маяковский, и Эйзенштейн — все это уже «старо», все «уже не волнует», с кислой миной отмахиваются они и от «Броненосца „Потемкин“ и от „Баллады о солдате“. Куда более модными выглядят для них персонажи Ремарка и Хемингуэя.
[1] [2] [3] [4]