Глава 7. ПОДГОТОВКА

Глава 7

ПОДГОТОВКА

Подготовка шахматиста к турниру является великим искусством, столь же великим, как сама игра.

Нераскрытый талант подобен жемчужине, оставшейся в створках раковины: с таким же успехом он мог бы вообще не существовать. И нам не приходится оплакивать его утрату, как в случае с талантом раскрытым, но неразвитым, растраченным впустую. В то же время принято расточать особые похвалы тем, кто сумел развить свои ограниченные природные способности в полной мере и превзойти изначально более одаренных соперников. Это всегда казалось мне несправедливым: почему способность к упорному труду не считается врожденным даром?!

На мой взгляд, сказать о ком-то «прыгнул выше головы» — весьма сомнительный комплимент. Если низкорослый и медлительный футболист (например, юный Марадона) тренируется больше других и в итоге становится игроком экстра-класса, корректно ли говорить о нем: «Несмотря на бедность природных данных»? А может, он просто с лихвой компенсировал их недостаток избытком другого таланта?

Люди, добавляющие к своим природным способностям дар неустанного труда, и впрямь добиваются высочайших достижений. Баскетболист Майкл Джордан славился своим атлетизмом и точными бросками в прыжке, но мало кто знает, что он всегда приходил на тренировки первым и уходил с них последним. В своих интервью тренеры и товарищи Джордана по команде прежде всего отмечают его строжайшую самодисциплину, а не мастерские прыжки. По словам одного известного менеджера НБА, «без жесткой трудовой дисциплины Джордан был бы просто очередным талантливым спортсменом с яркой карьерой, но не эпохальной личностью».

В принципе я согласен с этой оценкой, хотя звучит она опять же так, будто трудолюбие и дисциплинированность Джордана не являлись неотъемлемой частью его дарования. Способность изо дня в день доводить себя до предела возможностей не так заметна, как физические данные, но Джордан родился с этой способностью и постоянно в себе ее воспитывал.

Важен результат

На протяжении всей шахматной карьеры мне приходилось слышать двусмысленные комплименты по поводу глубины и разносторонности моей подготовки. Тем самым ее — вольно и невольно — противопоставляли умению творить непосредственно за доской. «Я не знаю другого шахматиста, который бы столь основательно готовился к матчу или турниру. В этом плане он превосходит даже легендарного Ботвинника», — говорил обо мне Анатолий Карпов. На самом деле искусство подготовки отличало многих чемпионов мира и всегда содействовало прогрессу шахматной мысли.

В 20-е годы прошлого века Алехин работал над шахматами упорнее, чем кто-либо до него в истории, — с такой неистовой одержимостью, что под его влиянием резко выросла вся культура «любительской игры». В 40-е методичный ум и научный подход Ботвинника способствовали превращению шахмат в настоящую профессию. В 70-е фанатичная увлеченность Фишера аналитической работой вынуждала многих игроков, не желавших отстать от поезда, уделять больше времени теоретической подготовке. В 80-е, когда мне довелось стать лидером новой волны перемен, необходимость такой подготовки была уже абсолютной аксиомой.

Мое шахматное кредо сложилось в обстановке строгой дисциплины, созданной мамой и моим учителем Ботвинником. У меня был безграничный аппетит к работе над дебютом, сочетавшей исследование, творчество и усвоение материала. Я изучал все последние партии ведущих гроссмейстеров, отмечал новинки и анализировал критические позиции, стараясь найти усиления. Выбор той или иной дебютной системы всегда был у меня плодом глубокой творческой переработки, а отнюдь не слепого подражания. Алгоритм работы сложился под влиянием моих тренеров, незаурядных шахматных аналитиков Александра Никитина и Александра Шакарова.

Дебютная эрудиция считается в шахматном мире признаком зрелости. Но я был тогда еще слишком юн, и вскоре после первых моих успехов на международной арене поползли слухи, будто мои обширные познания — результат углубленных исследований целой бригады советских шахматистов! Потом эти слухи выросли в настоящую легенду: мол, «у Каспарова есть команда гроссмейстеров, которые день и ночь придумывают для него дебютные новинки»! Или позже: «У него есть суперкомпьютер!» Подобные вопросы-утверждения, звучавшие в каждом интервью, со временем стали меня несколько раздражать, хотя в них, как в любой легенде, была доля истины.

Лучшие юные шахматисты обычно имеют постоянного тренера, и я не являлся исключением. Плюс к тому у сильнейших гроссмейстеров, особенно в период борьбы за мировую корону, уже давно принято работать с помощниками-аналитиками (их, как и во времена дуэлей, называют секундантами). А что до компьютера, то я действительно был первым шахматистом, который включил в систему подготовки машинный анализ и систематизировал использование игровых программ и баз данных. Но по быстродействию и объему памяти мой компьютер никогда не превосходил имевшиеся в продаже серийные модели.

И я продолжал сосредоточенно работать, не реагируя на разговоры о помощниках. Может быть, для кого-то другого мои методы и не годились, но для меня они были очень хороши, так как давали наивысшие результаты. Работая как одержимый, я тем не менее прислушивался к критике, которая всю жизнь следовала по пятам моего успеха.

Вдохновение или тяжкий труд?

У каждого человека в любом возрасте имеются какие-то не вполне развитые таланты. Даже у того, кто достиг вершины в своем деле. Так, Капабланка считался «непобедимой шахматной машиной» (ибо в расцвете лет почти не проигрывал), однако он, даже если и не был столь ленив, как любил говорить сам и как гласят легенды, явно недолюбливал исследовательскую работу. Светский лев, живший за счет синекуры при министерстве иностранных дел Кубы, он редко готовился к поединкам со своими соперниками и гордо заявлял, что вообще никогда не занимается серьезным шахматным анализом. Его дар был так велик, что он не сомневался в своей способности обойти за доской любую ловушку — и действительно обходил!

Когда Капабланка победил в матче Ласкера (1921), казалось, что он завладел короной на долгие годы. В исполнении «Капы» шахматы выглядели на удивление легкой игрой, и для него так и было на самом деле. Однако он слишком полагался на свою природную одаренность и в итоге потерял чемпионский титул уже через шесть лет. Характерно, что победивший его Алехин был, наверное, самым фанатичным исследователем шахмат своего времени.

Тогда, в «достейницевскую» эпоху, среди ведущих шахматистов было еще много любителей, а на профессионалов поглядывали с сомнением. Сохранилась история о том, как некий меценат пригласил Капабланку и Алехина в театр и впоследствии вспоминал: «Капабланка не сводил глаз с танцовщиц кордебалета, а Алехин не мог оторваться от своих карманных шахмат!».

Разумеется, Алехин тоже был шахматным гением, что в сочетании с напряженной подготовкой и позволило ему справиться с колоссальным врожденным даром Капабланки. Он тщательно изучил все партии соперника и, хотя не обнаружил конкретных слабых мест, нашел малозаметные ошибки, опровергающие миф о неуязвимости кубинского чемпиона. Это придало Алехину уверенности, но, что важно отметить, не сделало его самоуверенным.

Отправляясь на битву за мировую корону в Буэнос-Айрес (1927), он считал фаворитом Капабланку. Ведь он еще никогда не выигрывал у кубинца и намного отстал от него на недавнем турнире в Нью-Йорке, хотя и занял второе место. Легкость того триумфа усыпила бдительность Капабланки. Позже Алехин напишет об их матче: «Я не считал. что играю лучше него. Возможно, главной причиной его поражения была переоценка собственных сил после ошеломляющей победы в Нью-Йорке и недооценка моих возможностей».

В Буэнос-Айресе Капабланка проиграл первую же партию и, хотя затем ненадолго вырвался вперед, ничего не мог поделать с соперником. Он был неприятно поражен и выбит из колеи, ибо не ожидал такого ожесточенного сопротивления. Матч превратился в поединок характеров, и здесь Алехин – однажды сказавший «Я не играю в шахматы, а борюсь» – находился в своей стихии. Им владела та самая неукротимая жажда победы, что заставляла его перед матчем готовиться по восемь часов в день (как он сам говорил, «из принципа»). Капабланка к таким суровым испытаниям не привык и в конце концов уступил со счетом 3:6 при 25 ничьих. Этот рекорд продолжительности – 34 партии – продержался до моего матча с Карповым (1984/85), длившегося 48 партий.
[1] [2] [3]