ЮОЗАС (1)

[1] [2] [3] [4]

Предчувствие его не обмануло. То, о чем он совсем недавно толковал с

Тарайлой и чего больше всего опасался, сбылось. Элишева! Она никуда не делась, среди ночи покинула хутор Ломсаргиса и, несмотря на все подстерегающие ее опасности, пешком отправилась из Юодгиряя в

Мишкине, на Рыбацкую улицу.

– Элишева! – не веря своим ушам, воскликнул Томкус.

– Ты еще долго будешь держать меня за дверью? Открывай! И побыстрей! – приказала она.

– Сейчас, сейчас, – засуетился Юозас

Заскрипел засов, и в дом вошла Элишева в домотканом крестьянском платье и надвинутом на лоб черном платке.

– Проходи, пожалуйста, проходи, – пролепетал Томкус, не выпуская из рук винтовки.

Элишева шагнула за порог и в зыбком, призрачном свете приближающегося утра оглядела Юозаса с головы до ног.

– Больше года дома не была, а, когда пришла, меня встречают не хлебом-солью, а оружием, – натужно пошутила она. – Ты, наверно, со своей винтовкой и спишь, и по нужде с ней ходишь?

– Приходится, – признался Юозас.

– Убери ее куда-нибудь подальше. Она, чего доброго, еще и выстрелить может. И зажги свет!

Он не посмел ее ослушаться – все-таки хозяйка! – поставил винтовку в угол за манекены, зажег свет, сел возле “Зингера” на табуретку и, захлебнувшись молчанием, уставился на ночную гостью. Томкус ждал, когда она примется его допрашивать, что сталось с ее отцом и сестрой, и принудит его, беднягу, выкручиваться и клясться. Предвидя предстоящий допрос, он лихорадочно обдумывал свои ответы и мысленно готовился к защите, но Элишева, словно окаменев, стояла посреди комнаты и сама ожидала, когда он заговорит. Все вопросы, которые ей хотелось задать, как бы витали в воздухе, кружились над торчащей в углу винтовкой, над голой, без фотографий, стеной, над смятой подушкой со знакомыми вензелями в изголовье тахты, пропахшей чужим потом.

Тишина тлела, как запал, и грозила каждую минуту взорваться.

– А мы недавно с одним моим приятелем о тебе вспоминали, – не выдержав напряжения, первым взорвал тишину Юозас. – Я говорил, что ты вернешься на Рыбацкую, а он убеждал меня, что этого никогда не будет.

Томкус с каким-то злорадством вспомнил уверения Тадаса Тарайлы, что

Элишевы уже давно нет в Юдгиряе. Привирал, однако же, начальник, привирал, чтобы себе не навредить и от родственников подозрения отвести.

– А я возвращаться никуда не собираюсь, как и не собираюсь нигде оставаться, – спокойно промолвила Элишева, подошла к стене и осторожно погладила запекшееся, словно кровь, багровое пятно, оставшееся вместо сожженной во дворе бумажной родни.

– Как же так? – удивился Юозас и поймал себя на мысли, что она преднамеренно ни разу не назвала его по имени и обращается к нему, будто к безличному полевому камню. – Ведь ты же сюда вернулась.

– Не вернулась, а сделала коротенькую остановку.

Томкус промолчал.

– Наверно, отец и сестра Рейзл тоже где-то по пути останавливались?

Речь ее была вялой, заторможенной, казалось, Элишева говорит спросонья или после тяжелой болезни.

– Ведь останавливались? От Рыбацкой улицы до Зеленой рощи, если память мне не изменяет, далековато.

Откуда ей известно про Зеленую рощу? – вздрогнул Томкус.

– Останавливались, – промямлил он.

– И где же?

– В синагоге.

– Чтобы помолиться?

– Кто молился, наверно, а кто и не молился. Точно не знаю. Я стоял снаружи в охранении, под кленами, а клены шумели на ветру, и не было слышно, – объяснил он.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.