Глава 1. Он же – агент «Московский»… (1)

Дело, конечно, прошлое, но Борис Абрамович, как всегда, немного лукавит. Обнаруженные мной в архивах копии его школьных ведомостей свидетельствуют совсем о другом: троек – в четвертях – у будущего магната имелось с избытком, причем по самому широкому спектру: от пения и русского до алгебры с геометрией. (В аттестате зрелости из 17 оценок тройка у него, впрочем, лишь одна – по литературе.)

Но отметки эти интересны не только тем, что уличают Березовского в некоей детской забывчивости. Куда важнее, что они очень четко передают суть его увлекающейся, разбрасывающейся натуры: по одному и тому же предмету в первой четверти он мог, например, получить пятерку, а в следующей – уже тройку. («Я не могу понять, – удивлялась его учительница математики, – он не знает правила и решает задачки как-то по-своему, а результат получается верным».)

Чем только не увлекался в детстве Борис Абрамович. Ходил во всевозможные кружки и секции. Шесть лет учился играть на баяне (родители, как водится, мечтали вырастить из него пианиста, но в коммуналку, где они тогда жили, пианино не помещалось: пришлось ограничиться компактным баяном, хотя лично я – убей бог – не в силах представить себе Березовского, упоенно растягивающего меха и выводящего «Амурские волны»). Целиком отдавался общественной пионерской работе, с каким-то оголтелым даже энтузиазмом собирая макулатуру и металлолом.

Но самый главный его талант заключался в другом: уже тогда Боря мастерски овладел искусством обмана. Никто в классе не умел врать лучше него: у Березовского это всегда получалось удивительно правдоподобно. Будучи по натуре отъявленным шкодой, он даже после любых, самых дерзких выходок умудрялся выходить сухим из воды. Глядя в его наивные глаза с хлопающими ресницами, учителя – сами собой – уверялись, что уж кто-кто, а этот приличный, интеллигентный мальчик точно не может быть ни в чем замешан. Обычно за проделки Березовского доставалось совсем другим.

Это качество очень пригодится ему в последующей жизни…

Интересная деталь: во всех найденных мной школьных ведомостях – с пятого по десятый классы – в графе «поведение» у Березовского неизменно стоит «пятерка». Вкупе с рассказами его матери о том, что был он «ужасный драчун и все время что-то творил», выглядит это довольно занятно.

Неудивительно, что одноклассники его не любили. Но больше всего Березовскому доставалось от дворовых мальчишек; в их понимании он был дохляком и маменькиным сынком (лет до 16 у Березовского вообще не было секретов от матери; он поверял ей все, даже самые сокровенные свои тайны).

Когда сверстники всерьез поколотили его в первый раз, Боря долго не мог прийти в себя. Мир в его сознании будто раскололся на две половинки. В одной был – уютный дом, заботливая мама и прикрытый салфеткой телевизор. В другой – враждебный двор и хулиганистые подростки. Пионер Березовский никак не мог уразуметь причины такой несправедливости.

Дать сдачи обидчикам он не мог: с детства отличался хилым здоровьем и малым ростом. Но уже тогда Борис Абрамович был столь же сообразительным, сколь и слабым; точно по ломоносовскому закону о сохранении энергии: коли где-то что-то прибывает, значит, где-то что-то убывает. Он очень быстро смекнул: если не хочешь постоянно ходить с синяками, надо как-то мимикрировать, подстраиваться под тех, кто сильнее.

Это с тех самых пор в Березовском выработались черты, хорошо нам теперь известные: подобострастная сгорбленность, тяга к сильным защитникам, торопливое многословие: надо успеть побольше сказать, заболтать противника, лишь бы только не били; страсть к матерщине, которая придавала ему недостающие штрихи мужественности.

А потом он стал старше и с ужасом обнаружил, что одноклассницы тоже уподобляются дворовым хулиганам. Нет, девочки, конечно, Березовского не били: они просто игнорировали его, не замечая – хоть тресни – в упор.

Нашего героя, вступившего уже в пубертатный период, это обстоятельство угнетало до глубины души. Он из кожи вон лез, чтобы привлечь внимание противоположного пола, но ничего путного из этого не выходило.

Юный Березовский был в точности таким же, каким через много лет его узнает страна: сумбурным, невнятным, суетливым. Невысокого роста, сутулый, вечно куда-то спешащий, во рту сплошная «каша» – он, понятно, никак не подходил на роль героя-любовника.

Впрочем, сам о себе он рассказывает теперь совершенно другое.

В изложении Бориса Абрамовича был он парнем хоть куда, драчуном, забиякой и бретером. И друзей имелось у него с избытком, а если от чего и страдал он, так исключительно от антисемитизма и большевистской косности.

«Однажды мы играли в классе в футбол и разбили портрет Дзержинского, – рассказывал он по прошествии полувека в одном из интервью, – и под этим предлогом меня не хотели принимать в комсомол. Говорили, что это был антисоветский поступок, чуть ли не сознательный».

К сожалению, его мать этой версии, очевидно, не слышала, а посему, – сама того не желая, – напрочь опровергает исповедь сына.

«Учительница по истории рассказывала им о Дзержинском и сказала, что, когда Дзержинский говорил, у него горели глаза. И что эти трое или четверо сделали? Они сняли портрет Дзержинского со стены, подчистили глаза и провели туда лампочки».

Мелочь, конечно, но очень красноречивая, аккурат в духе Бориса Абрамовича. С его умением подтасовывать факты, переворачивая их с ног на голову, нам придется встретиться еще не раз…

Кстати, и с антисемитизмом, от которого с младых ногтей натерпелся наш герой, дело тоже обстоит не совсем чисто.

Если верить Березовскому, о своем еврействе он впервые узнал в восемь лет, подравшись с мальчишками на катке.

«Потом я пришел домой, родители мне пытались объяснить, что есть русские и есть евреи… В общем, прочитали мне типичную советскую лекцию, причем в полной убежденности, что это так».

«Когда он получал паспорт, встал, конечно, вопрос о национальности, – вспоминает, в свою очередь, его мать. – Он не знал, какую национальность написать. Папа, конечно, хотел, чтобы он взял национальность еврей… А у нас была комендант дома, и она должна была справки писать для паспортного стола. И вот она сказала: „Вы как хотите, а я напишу ему „русский“, нечего ему портить жизнь“».

В самом по себе этом факте нет, конечно, ничего предосудительного. С формальной точки зрения Березовский вполне мог записаться русским: мать его лишь наполовину была еврейкой. (Правда, к русским отношение она имела самое отдаленное; в ее жилах текла польская, украинская и даже итальянская кровь, но не записывать же Бориса Абрамовича – итальянцем. Хотя, в противном случае, сегодня он мог бы с полным правом отсиживаться не в Лондоне, а в Риме.)

В те годы так поступали многие – могу засвидетельствовать это на примере собственной родни – лишь бы облегчить будущность детей. Евреям был заказан вход в престижные вузы, их не ставили на руководящие посты, неохотно продвигали по службе. (Единственного еврея-министра брежневской поры – председателя Госкомитета по материально-техническому снабжению Вениамина Дымшица, точно музейный экспонат, демонстрировали всякий раз, когда требовалось показать, что антисемитизма в СССР, как и секса, нет.)

Тут важно другое: обстоятельства русификации. Одно дело – циничный и прагматичный расчет. И совсем другое – извечные интеллигент-ские сомнения, прерванные твердой рукой заботливой комендантши; современного воплощения матроса Железняка.

Между тем архивные материалы говорят совсем об обратном.

С еврейством Борис Абрамович распрощался вовсе не в 16 лет, когда пришла пора получать паспорт, а гораздо раньше: уже с 7-го класса во всех школьных документах он начинает числиться русским.

Сие историческое событие случилось вскоре после переезда Березовских на новую квартиру: в Академическом проезде (ныне – улица Вавилова), где Борис и пошел в другую, только что открывшуюся школу. Рискну предположить, что в новом заведении намного проще было начинать жизнь с чистого листа…

$$$

Английская спецшкола № 2 (ныне она носит порядковый номер 1260) располагалась на окраине Москвы, на углу Ленинского и Ломоносовского проспектов; за ней начиналось уже чистое, еще нетронутое урбанизацией поле.

В этом районе жили в основном научные кадры; с их детьми Березовскому и предстояло проучиться оставшиеся шесть лет. Среди его одноклассников были, к примеру, сын нобелевского лауреата Прохорова и дочка крупного физика-теоретика профессора Берестецкого.

В классе, как ни странно, относились к нему спокойно, хотя особой дружбы ни с кем он не водил.

«Из общей массы Бориса я никак не выделяла, – вспоминает его классная руководительница Елена Баженова. – Да, неглупый. Да, способный. Но какой-то особой исключительности ничто не предвещало; был как все».

Но потом, к концу учебы, в Березовском неожиданно проснулась любовь к точным наукам. Я пишу «неожиданно», ибо прежде успехами на этом поприще он никогда не блистал, и вплоть до восьмого класса хватал по геометрии с алгеброй сплошные тройки.

И вдруг Бориса Абрамовича точно подменили. Он всерьез увлекся математикой; его даже начали посылать на всевозможные математические олимпиады – отстаивать честь родной школы.
[1] [2] [3] [4]