Книга странствий (16)

Я уехал, что-то наскоро соврав, и целый день до самолёта неприкаянно бродил по холодному соседнему городу, и ругал себя за дамскую нервозность, одновременно ощущая радость, что сбежал.

А через неделю (в промежутке были два ещё каких-то города) я в Красноярске пил водку с двумя давними приятелями давних лет - художниками Тойво Ряннелем и Андреем Поздеевым. С Тойво мы как бы недавно виделись всего лет двенадцать минуло со дня, когда на свою выставку приехав в некое сибирское село Бородино, он разыскал меня и, отказавшись от высокого приёма сельской властью, завалился в нашу ссыльную избу, и я тот вечер помнил с благодарностью. Андрея я не видел лет на двадцать больше. Оба они были признаны уже давно, со смехом вспоминали о своих бесчисленных врагах, я с наслаждением макал тайменя, лично пойманного Тойво, в густой чесночный соус, и мы очень быстро напились.

А так как всё это происходило в мастерской у Тойво, то к Андрею в мастерскую я пошел на следующее утро. Я уже пару раз читал статьи, где называли его сибирским гением, работы он теперь обильно и успешно продавал, а за тот час или два, что я смотрел их, предлагал в подарок каждую, которая мне нравилась особенно. Я отказывался всякий раз, а для себя выбрал потом два холста, которые Андрея чем-то не устраивали и лежали в большой груде, предназначенной на выброс или перекраску. Ты ничуть не изменился, сказал мне Андрей, не осуждая мой упрямый вкус. А в мастерской с нами курил его приятель, наш ровесник, обращавшийся со мной как-то странно - словно он чего-то ожидал от меня, но первым не хотел сказать. Мы вышли вместе. Вы меня так и не узнали? - полуутвердительно спросил он. Простите, Бога ради, ведь мелькают сотни лиц, - ответил я. А я когда-то вам выписывал пророческую справку о сотрясении мозга, усмешливо напомнил он. Так ведь тридцать лет прошло, обрадовался я. И вы, Миша, совсем были другой, поверьте. Очень рад вас видеть снова. И давайте поскорее выпьем.

У Андрея в мастерской мы ничего не пили, и поэтому с большим душевным подъёмом закупили бутыль водки, по банке пива и кусок варёной колбасы. По дороге в гостиницу мы проходили мимо городского Дома офицеров. На фронтоне его было два плаката. Один гласил: "Жизнь - родине, честь - никому", а на втором было написано так же броско: "Обмен валюты -круглосуточно". Мы переглянулись, засмеялись, не обмолвившись ни словом, и как-то сразу ясно стало, как это хорошо, что мы через столько лет встретились.

В моём гостиничном номере стояли в ванной два стакана для полоскания зубов, нам больше ничего не надо было, очень молодыми ощущали мы себя, и так оно и было, разумеется. Миша выглядел не бедно, и поэтому вполне было удобно расспросить его, чем он живёт и дышит в свои шестьдесят семь или восемь. Врачевание давно оставил, ответил он уклончиво, но медицинская аппаратура кормит до сих пор. И больше ничего не добавил, а меня вдруг стал хвалить за обилие волос на голове (он сам был абсолютно лыс) - я понял, что расспрашивать не стоит. И мы принялись вспоминать общих знакомых того дивного времени. За второй бутылкой я сбегал через полчаса, и тут он меня спросил, сколько я здесь пробуду.

- Знаешь, какие-то охранные суки не пустили меня выступить в вашем Красноярске - 26, - сказал я ему с досадой и усмешкой. - И чего боятся, идиоты? И так подло не пустили, знаешь, как бывало с нежелательными учёными в шестидесятые годы: мол, мы что-то с датой напутали, оформили неправильно, теперь надо ждать начальства, а уже будет поздно, поезд ушёл, рельсы убрали. А жалко, я хотел там побывать.

- Не жалей, - ответил Миша, - не жалей, там людям быть не надо вообще.

Я вопросительно уставился на него.

- Ты помнишь, - сказал Миша медлительно, - у Паустовского описан где-то сумасшедший геолог, у которого был интересный бред: что злоба каждого столетия не исчезает, а как бы собирается, консервируется в разных пластах в земле? И может вырваться однажды. Помнишь? А под нашим городом такое сделано буквально. И уже полвека копится. Я там работал много лет. По-моему, я там в уме и повредился.

- Что ты болтаешь? - искренне и пылко возмутился я. - Ты совершенно сохранный мужик, я быстро бы увидел, если что с тобой не так. Ну, постарел, так на меня взгляни. Или по пьяни сочиняешь?

- У меня временами депрессия, - спокойно объяснил Миша, - но так накатывает, что я два раза с собой кончал. И ни хера ты в этом всём не понимаешь. Ты, например, знаешь, что сейчас под нами, под гостиницей, где мы сидим? Там полыхает настоящее, доподлинное адское пламя. И оно однажды вырвется наружу.

Тут он что-то, очевидно, уловил в моих глазах, потому что засмеялся и плеснул на дно стаканов по чуть-чуть.

- Об атомных реакторах ты что ли? - спросил я. - Так я о них читал совсем недавно. Как бы всем о том известно. Там три огромных атомных реактора стоят. Расскажи мне, что тебя свихнуло.

Далее прямую речь моего собеседника я воспроизводить не берусь, ибо пишу не художественное произведение и литературности боюсь, как в детстве темноты. А всё услышанное мной и было как бы литературой, ибо сгущено до некой апокалиптической картины. Наша выпивка была тут только соусом или подливой.

Ещё в конце сороковых годов геологами было названо это место как наилучшее для гигантского подземного сооружения. Скорее города подземного, каким и стал он постепенно. И до глубины чуть ли не триста метров было расчищено подземными взрывами пространство, по объёму - чуть ли не более, чем всё московское метро. Только это была скальная порода, крепчайший базальт, ибо империя строила наверняка, с учётом мировой войны. Да и вручную били, очевидно, ибо несметное количество рабов сюда было привезено. Они и жили под землёй, и погибали там. Какая смертность там была - нетрудно догадаться. Самое кошмарное, сказал мне собеседник, что и по сегодня нет нигде ни одного воспоминания об этом месте - то ли там никто не уцелел, то ли убиты были все умышленно, уж очень важный был объект. Я этих слов его потом не проверял - и не было душевных сил, и очень было страшно, что окажется это правдой, ибо запросто могло так быть, ведь мы и до сих пор практически не знаем почти ничего о подлинном размахе того времени в убийстве собственного населения.

А далее пошли какие-то детали технологии, которые и переврать я запросто могу. Полученный в реакторах уран в виде раствора в царской водке (смесь азотной и соляной кислоты) тёк по трубам на обогатительную фабрику, где получался из него плутоний - начинка ядерных боеголовок для ракет. Ракеты тут же делались - в наземном городке. А трубы эти были - золотые, ибо золото устойчивей всего к разъедающему воздействию царской водки. Общим весом эти трубы были в несколько десятков тонн, и раз в несколько лет их целиком меняли. Ибо всё-таки и проедалось золото и, главное, делалось радиоактивным. Эти трубы после сменки захоранивались где-то, и вообще чудовищные были там организованы пространства для захоронения всяких гибельных отходов. Жидкость радиоактивную, например, - сливали в специально пробуренные скважины, хотя о течениях подпочвенных вод на такой глубине в точности ничего неизвестно. От Красноярска как бы в нескольких десятках километров, только мы ж не знаем, в каком направлении шла проходка под землёй. Мы, быть может, над ними сейчас и сидим. Под Енисеем они запросто прошли - под тем берегом уже такое же внутри горы пространство сделано. А после порешили делать эти трубы из особых видов стали, но несметное количество излучающего смерть золота навечно где-то захоронено там под землёй.
[1] [2] [3] [4]