Натанович. Дневники 1941-1946 годов (40)

8 вечера. Только сейчас из института. Ночи здесь опасные - раздевают. Убийства с ограблением вошли в моду. Лишь только стемнеет - жизнь во многих районах города, замирает. Улицы настороженны в ожидании кровопролития. Гадкие стали люди. Мама волнуется, бедненькая переживает, чтоб не дай бог бы, чего ни будь, со мной не произошло дорогой.

Учиться вдесятеро тяжелей, чем перед войной - память не та и способности.

22.11.1946

Днепропетровск, институт.

Сегодня получил студенческий билет - теперь я закабален институтом все лучше, чем армией.

В первом месяце получу стипендию, в числе немногих. Однако в дальнейшем на себя не надеюсь. Я не привык к упорному, усидчивому труду, в особенности, если это касается предметов мною нелюбимых и запущенных в изучении.

01.12.1946

На лекции по русской литературе.

Настроение крайне упадочное. Так тяжело бороться с мыслями навязчивыми и злыми о своей беспомощности и полном отставании. Я никогда не надеялся обнаружить в себе столько пороков, не ожидал, что так слаб в науках. Каково мне пережить, едва натянутую тройку по языку и, утвердившуюся, противную четверку по литературе. Отстал я за годы разлуки с партой, отстал и так непоправимо!.. Не говорю уже о других предметах, столько переживаний сопутствуют мне и гнетут на пути в институт.

Занимаюсь, напряженней, чем в молодости, с рвением и желанием все постичь. Но, увы, тщетны мои усилия, бесплодны и стоят мне здоровья.

Дома мучение. Вечно скандалы, неприятности, и венец всему полувыжившая, жадная старуха, которая в 78 лет не сдается, бодрится (даже красится и мажется) и точит всех, толкает упорно и властно к земле. Мама уже догнала ее по внешнему виду. Ужасно выглядит ее "накаренница" (непереводное образное еврейское выражение) тетя Аня - нервная, мелочная, скупая, невыносимая, когда ссорится.

Другая мамина сестра - тоже, пострашнела - все бабкина работа. У нее, старухи, здоровый аппетит, который не щадит карманов ее детей, ненасытный не даром ее называют в сердцах бездонной бочкой.

03.12.1946

Нечаянно услышал от одной студентки, с которой учился до войны в 10 школе и которую встретил в лагере для репатриантов в Германии, и теперь снова, что Тамара здесь, в городе, что она учится в мединституте на 3 курсе. То-то для меня событие!

Я просил непременно узнать адрес и сообщить мне. Ведь так необходимо увидеть мою Тамару, девушку, чей образ не умер во мне до сих пор.

Маме писал о ней из-за границы, просил осведомиться и сообщить подробно. Но был мрачен ее ответ: "Тамара уехала с немцами и до сих пор не возвратилась". Когда я вернулся в Днепропетровск, больше о ней не спрашивал, не интересовался. Только изредка сердце екало: зачем так получилось конфузно?

И вот теперь я хочу ее снова - прежнюю, голубоглазую, маленькую девочку Тамару, хочу ее взять и дышать ею, как свежим воздухом. А так, кто знает, сколько правды в людских кривотолках? Тамара должна быть прежней, - чистой и непорочной!

05.12.1946

Люди рассказывают, что в году прибавилось месяцев: голодень, пухонь, сухонь, смертень.

06.12.1946

Носятся слухи о болезни Сталина - люди ищут себе отвлекающих разговоров и в своих догадках опускаются до абсурда.

07.12.1946

Выпустил стенгазету. Два дня мучался над ее оформлением. Получилось неплохо, но ничего отличительного, от прочих, институтских. Толпы студентов, тем не менее, всегда пожирают ее глазами.

08.12.1946

Парторг заболел. Начальник поручил мне подписку на газеты.

Сам я подписался на "Днепровскую правду". Всего на подписку отдал 6 газет. Из них три - своим преподавателям, остальные завучу, преподавателю истории Киселевой и матери девушки Нели, с которой учился в одном классе в 80 и 67 школах.

09.12.1946

"Химичке" выписал "Зорю", вместо другой учительницы, которой к моменту подписки не было. Та сильно обижена, а бедная "химичка" мучается угрызением совести.

Сегодня на лекции, когда отвечала Лиля Могильникова, та подсела ко мне и стала отсчитывать деньги. Было неудобно, и я предложил после лекции. Она смутилась и отошла со словами: "Ну ладно, позже". После лекции расплатилась. И так мне благодарна, что даже не спрашивала на уроке. Это меня смущает, даже жалко, что выписал ей газету.

10.12.1946

Знаешь, что я тебе поведаю, мой дневник любезный? Затаи дыхание и слушай со вниманием. Сегодняшнее событие - одно из важнейших в жизни, кто знает, может и роковое?!

В институт пошел рано - торопился на консультацию по математике. Дул сильный ветер - пообжигал мне щеки, искусал мне уши.

Я шел, ничего не замечая, ни на что не обращая внимания. Точно в тумане представлялось мне окружающее: и люди, и дома, и все-все вокруг. Наконец, институт. Серое, холодное здание, с которым связаны мои последние (последующие) годы, мои мечты, мое, пожалуй, и будущее. Последние шаги на морозе и там, в институте - прощай ветер, праздные мысли... надо еще успеть приготовить уроки, которые недоделал дома... В последний раз, на сей раз повнимательней, поглядел вокруг, и обмер: мне навстречу шла девушка так пронзительно похожая на мои надежды, чаяния, так долго и много лелеявшая в воображении моем, столько тепла и надежд подарившая мне в самые тяжелые годы на фронте - и бодрость духа и твердость рассудка, и смелость и гордость, и уверенность во всем лучшем... так неожиданно, и так счастливо похожая на Тамару.

- Простите - осмелился я спросить...

Но тут случилось необыкновенное: я не ошибся - это была Тамара. Она не дала мне закончить свою мысль. Она сама узнала меня и обрадовалась, искренне и счастливо.

Мы разговорились. Расспрашивая, она пристально всматривалась в меня, не узнавая. Я чувствовал себя зачем-то так вольно с ней и не находил ничего необыкновенного в нашей встрече - все предопределила судьба, баловница лукавая и коварная.

Взял за руку Тамару, идя с ней рядом, спокойно и плавно увязывая мысли в разговоре. Она поделилась со мной, что ей рассказывали обо мне как о человеке с именем и славой: "Говорили, что ты печатаешь свои стихи и больше всех Галина Лаврентьева, моя тезка по фамилии".

Я много интересовался Тамариной жизнью, учебой и местопребыванием в период оккупации города. Она рассказывала о Казани, об университете там и о годах эвакуации. О своем, затем, прибытии в Днепропетровск и жизни и учебе теперь: отличница, учится в Госуниверситете на 3 курсе.

Рассказывал ей о стихах, упомянул, кстати, и о последних, военных, посвященных ей. Случайный, неотрывный взгляд бросил на лицо ее. Глаза у нее карие, совсем не те, о которых я писал в стихах. Носик у нее маленький, нежненький, с серенькими крапинками, в которые легко проникает даже небольшой мороз, заставляя его казаться красным. Щечки белые - ни пятнышка на морозе румяные - спелые яблочки, фигурка правильная, ровная, рост средний женский, ниже меня, как любая нормальная женщина.

- Знаешь, только недавно мы разговаривали о тебе с Мосейко (она замужем сейчас, учится в мединституте), от нее впервые услышала о стихах и о твоем отношении ко мне накануне нашей встречи.

Тамара тоже вглядывалась в меня и так внимательно, хотя и быстро, что мне становилось неловко, но я не терпел замешательства в первый день встречи и был интересен своею твердостью и решительностью, столь необычной в характере моем. Тамара явно недоумевала. Ей странной казалась перемена во мне. Она искала и не находила во мне робкого застенчивого прежнего Вову - а я был не тот, войной и жизнью измененный. Так я проводил ее до Лагерного. Простился второпях - подходил 1-й номер, а ей нужно было ехать в город. Попросил на прощание адрес (Некрасова, 11). Обещал прийти.

Встретили меня с ней студенты нашего подготовительного курса. Спрашивали, не сестра ли она мне - похожи...

А сердце мое пело. Вот когда наступило раздолье ему - мускулу чувств земных. В институт я летел на крыльях, и терпкий ветер казался мне беспомощным шалуном, а белый кусающийся холод - задорным мальчишкой, лишенным зубов. Мир изменился вдруг, сделался таким симпатичным, как сама Тамара, таким красивым, как ее лицо, таким простым, как ее разговор и скромным, как ее глаза.

15.12.1946

Тамара обидно разочаровала в себе. Позавчера не утерпел, заскочил перед занятиями к ней на квартиру, и мне там ответили, что она живет в другом месте, и выбралась уже очень давно. Какое коварство! За что? За добродушие мое, мою доверчивость? Нет, надо стать камнем после этого и ненавидеть других - ведь нет любви и правды - я только сейчас понял эту жестокую истину так глубоко и реально как никогда прежде.

16.12.1946

Нет, я ошибся и рад поплатиться за ошибку свою роковую. Тамара - свет, Тамара - ангел, она не могла обмануть. Как я мог думать о ней так дурно? Тамара учится, поздно приходит и не видится с хозяевами дома, так, они решили, что она там не живет. Об этом я узнал от самой Тамары, встретив ее случайно в коридоре Транспортного института. Она очень извинялась и назначила мне на выходной, в 12 часов...
[1] [2]