Натанович. Дневники 1941-1946 годов (36)

Скоркин был недоволен: "На словах я не верю! Где бумага?" Объяснения были излишни. Я решил позвонить и прийти с конечным результатом, но потом вспомнил, что сейчас перерыв.

Возвращение мое в Берлин срывалось. Что было делать? Я переждал с пол часа, снова пришел к майору, и сказал, что звонил, и получил ответ "после выходного". Так мне и в действительности сказали в Потсдаме: "Или утром, или после выходного звоните".

Попросил, чтоб пустили в Берлин, так как оставил там фотопортреты и чемоданчик с продуктами. Не поверил. "Что-то у него там есть в Берлине, наверно баба" - задал вопрос присутствующим, и майор Корнеев, нет, трепач все же - ему ничего нельзя говорить, поспешил передать, что рассказывал я ему накануне о девушках, причем смешал с лесом и со звездами, и получилось пошло и глупо.

Начальник был в нерешительности. Я стал упрашивать и объясняться.

- Да ну тебя на х.., не плачь! - сказал он полушутя, полусердито езжай, но утром возвращайся!

Я обещал. И с машины на пешую, с пешей на поезд, с поезда на электричку, на трамвай и опять на пешую - добрался в Берлин к 8 часам.

Забрал чемоданчик, уплатил за фотографии и побрился.

У парикмахера остановился у портрета девушки, великолепно сработанного кистью художника ***. Не смог оторваться и решил приобрести. "500 марок стоит портрет" - сообразил проклятущий немец с хитрой змеиной мордочкой, и, чтоб заохотить, стал рассказывать, что картину рисовал еврей, и продал еврей, и сама девушка тоже еврейка - старый негодяй видимо догадывался кто я, и решил сыграть на национальных чувствах.

- Мне безразлично кто эта девушка, я хочу иметь этот портрет, - и вынул полкилограмма свинины, отдал ему.

- Мало! - жадно вскрикнул парикмахер, и ухватился за две, оставшиеся в чемодане луковицы.

Я дал ему одну - у меня ничего не оставалось кроме хлеба, и предстояло голодать, но зато девушка, живая и красивая, стoит, чтобы иметь ее у себя, пусть даже в рамках портрета!

К засекреченным девушкам из безымянной части п/п 93570 - МБ(Э), пришел, когда уже было 10 вечера. На дверях сразу встретил ***. Вовнутрь не пускали, и девушка приложила все свои старания, чтобы провести, но все оказалось тщетным. Тогда предложил пройтись со мной. Ани не было (со мной было две девушки). У самой гостиницы предложил зайти в мой номер, который к тому времени я не успел еще снять. Квартиру мне определили быстро, но девушек впустить не разрешали. Комендатура нагоняла накануне и теперь им страшно (немцам), допустить неосторожность. Посидели, поболтали в передней почти до 12 часов, а на сегодня договорились пойти в театр.

Около 11 дня девушки были уже здесь, и опять Ани не было. Пришла она только к концу постановки - сидела где-то в стороне. Постановкой остался, в общем, доволен, хотя было холодно, и не все, из того, что говорилось со сцены, до меня долетало.

Девушки проявили заботу и наутро принесли мне хлеб с маслом. Зачем я рассказал, что отдал свои продукты за картину?! Каялся, но отказаться неудобно было - они готовы были обидеться. Билеты они тоже купили сами, вообще я целиком на их иждивении пробыл весь день.

Тепло распрощался со всеми. С трамвая вышла ***, из той четверки, с которыми был в цирке. Она поклонилась мне, и я ответил поклоном. Девушки проявили любопытство, но я легко и правдиво объяснился о нашем знакомстве в цирке. Тогда они выразили предположение, что я имею много знакомых и сами же поспешили переменить разговор, видя неловко складывающуюся из него ситуацию. Умные, догадливые девочки.

А сейчас я еду в Вельтен. Пора. 2 часа дня.

В поезде. В разговоре один гражданин спросил, не еврей ли я. Ответил утвердительно, тогда он сказал, что хорошо бы ***.

02.02.1946

Вельтен.

После большого перерыва вновь навестил знаменитый здесь ресторан с пивом, танцами и прочими разностями, "Шалмон", как у нас на Базе называют его офицеры. Опять, как и прежде, все девичьи взоры и все улыбки на мне, но не смущают, но и не удовлетворяют. Женщины бывают красивые, но с ними нельзя тосковать и думать о грустном.

Мысли свежи и серьезны во мне одном и наедине со мной. Военнослужащие пьяные шатаются, музыка легка и свободна, и все кружатся и резвятся в такт ей, как дети. Хватают мелодию и подпевают ей - приятно и трогательно получается. Лишь сердце плачется на судьбу свою, просит ласки и тепла. Глаза разбегаются у меня и у окружающих немочек. Хорошие головки, так много, и все они для меня легки и доступны, а я сижу, забился в угол.

Старший лейтенант, позавчера прибывший на Базу, уже назначен дежурным. Он долго не соглашался, но приказ есть приказ, и, поразмыслив, он заступил в наряд.

Еще утром мы познакомились с ним на работе. Капитан Ануфриев послал нас на алюминиевый и патронный заводы, искать столы и стулья для кабинета транспортного отдела, который давно назрела необходимость оборудовать. В пути старший лейтенант рассказал, что он еще не определен на должность и что его пророчат в транспортники.

Вечером уговорил его на танцы. Пробыли недолго, но денег ушло достаточно для одного вечера. Но и этим не кончилось - я искал приключений. Мне не терпелось познать все счастье ночного свидания, встречи, знакомства всего, чему спутница молодость и здоровье, свет и теплота лучей лунных. Но мне решительно не везло.

Девушки, за столом с которыми очутился, не знакомились, не сумел даже узнать я их имена, хотя и истратился изрядно на пиво - материально, и на попытки сговориться - душевно. Тогда не выдержал, бросил их и ушел прочь из зала. Так и на этот раз суждено мне остаться одному. После долгого раздумья на улице, где брызгал в лицо холодными струйками дождь, где все было мокро и противно - вернулся снова искать и снова терзаться, но уже не глухим раздумьем, а решительностью и желанием.

Были сумерки. Время обязывало торопиться. Из зала выходили по парам и группками немки. Можно было легко подцепить одну, можно было догнать дорогой, но такая перспектива меня не устраивала. Я вошел в помещение, снова чувствуя на себе большинство взглядов женских, бархатных и глубоких, печальных и жаждущих...

Начальнику Базы

Майору Скоркину

Помощника начальника транспортного отдела

Гельфанда В.Н.

РАПОРТ.

Прошу обратить Ваше внимание, что я совершенно лишен зимнего обмундирования, вынужден в условиях зимы носить немецкий плащ, китель из немецкого материала, приобретенный за свой счет, старые сапоги и летние шаровары.

АХЧ Базы, в лице начальника старшего лейтенанта Смирнова, категорически отказывается выдать мне обмундирование по той простой причине, что на моем вещевом аттестате есть одно исправление в графе летнего обмундирования, сделанное той частью, в которой я его получил и не подлежащее больше выдаче мне до лета, так как срок носки на определенный период времени, рассчитан.

Неоднократно я получал обидные указания в отношении моей формы. Даже холодный прорезиненный плащ сейчас за границей носить нельзя, так как тем самым на виду у иностранцев, искажается мною, установленная в Красной Армии форма. ПНШ-1 Бригады дважды хотел меня арестовать и одиножды заставил прилюдно покинуть офицерский клуб.

Исходя из этого, я прошу Вашего ходатайствования об обеспечении меня зимним обмундированием, а также предоставления мне двухдневного отпуска в район Потсдама, где дислоцируется 27 опрос, за вещевой книжкой, которая там осталась взамен выданного мне вещевого аттестата.

14.02.1946

Политзанятия.

Еще раз перечитываю речь т. Сталина, накануне выборов кандидатов в депутаты Верховного Совета, и поражаюсь в который раз ясности ума и простоте изложения сталинской мысли. Еще не было ни одного высказывания т. Сталина, в котором не вырисовывалась бы мудрость, правда и убедительность, преподносимых слушателям, фактов и цифр. Вот и на сей раз. Кто смеет оспорить или выразить сомнение в правдивости гениального рассказа вождя нашей партии и нашего народа о причинах и условиях нашей победы, о корнях возникновения империалистических войн, о существенном отличии только что минувшей войны от всех других, предшествовавших ей прежде.

Говоря о развитии внутренних сил Родины, способствовавших одержанию великой, исторической победы над врагом, т. Сталин указывает, что "Наша победа означает то, что победил наш Советский общественный строй что Советский общественный строй с успехом выдержал испытание в огне войны и доказал свою полную жизнеспособность".

Интересно сопоставить, приведенные т. Сталиным цифры, характеризующие материальные возможности нашей страны до первой, и перед второй империалистической войной, с тем, что планируется партией на будущее:

1913 г. 1940 г. на будущее Чугуна 4 млн.220 тыс.т. 15 млн.т. 50 млн.т. Стали 4 млн.230 тыс.т. 18 млн. 300 тыс.т. 60 млн.т. Угля 29 млн.т. 166 млн.т. 500 млн.т. Нефти 9 млн.т. 31 млн.т. 60 млн.т.

Нелишне подчеркнуть указание т. Сталина, на условиях политики индустриализации в нашей стране и за рубежом, приведшие к такому невиданному скачку в деле развития индустриализации страны.

У нас, в отличие от стран зарубежных, партия провела индустриализацию, начиная не с легкой промышленности, а с тяжелой, так как предвидела надвигавшуюся войну и, соответственно, необходимость быть начеку, во всеоружии. Коллективизация же, помогла развитию сельского хозяйства, позволила покончить с "вековой отсталостью".
[1] [2] [3] [4]