Натанович. Дневники 1941-1946 годов (24)

- Как фамилия? - спросил он в заключение.

- Гельфанд - ответил я, и машина тронула.

Переждав, пока она скроется на горизонте, я снова сел на подводу. Но мне не везло. На пути опять столкнулся с машиной Галая, но не доезжая до нее, спрыгнул с подводы и спрятался за дерево. Однако кто-то из его спутников заметил и указал пальцем на меня. Галай посмотрел, но не стал предпринимать чего-либо, звать, и после пятиминутного моего ожидания за деревом, уехал вперед.

Еще раз я встретился с машиной Галая в одном из сел где была Пятерка, но поспешил обойти ее как можно дальше огородами. И наконец, в последний раз в течение дня - к моменту моего прихода в село, где расположен штаб дивизии.

Перед этим, будучи очень голодным, зашел в одну хатку и попросил за деньги дать мне чего-нибудь поесть. Хозяйка говорила, что наши деньги в Польше не принимают, но взяла последние мои 6 рублей и налила суп - чистую водичку, причем даже в хлебе отказала, оправдываясь, что раздала его бойцам.

Села есть рядом. В то-же время налила себе довольно-таки густой суп, положила пюре картофельное и вынула свежий хлеб. Я бросил суп, и не попрощавшись вышел из квартиры. Вот она, приветливость поляков!

В Польше много лесов. Они густы и зелены, но принадлежат не государству, а отдельным лицам. Земля тоже - вся огорожена и поделена на части, на хозяйства. Встречал и больших, и малых хозяев, видел, как в поте лица работают бедные, но молодые и красивые девушки и парни на какого-то уродливого, но богатого старца-пана. Как гнут спину старики и дети, мужчины и женщины, и все-таки хвалят ***

Сегодня, придя в село, где находится штаб дивизии, как раз перед его отъездом, решил разыскать письма свои.

Добирался разными путями: машинами, подводами, пешком... Когда с одной машины пересел на другую, наткнулся *** Полушкин не хотел брать. Сел исключительно с помощью майора Щинова. На дороге, однако, этот подлец Полушкин дважды пытался ссадить меня, а когда приехали на место, рассказывал о моем письме, которое невесть каким образом попало к нему (речь идет о письме по поводу безграмотности газеты "Кировец"). Теперь понятно мне, почему майор Щинов даже не обернулся ко мне лицом, когда я зашел в оперотдел, где он играл в шахматы: ему все известно. Обидней всего, что невежда Полушкин назвал мое письмо неграмотным, и еще более обидно, что оно к нему попало в руки.

Солнце спускается. Минут двадцать назад прибыл в село Домброва. Квартиру себе выбрал как всегда в стороне от села. Сюда никто не придет, и я себя буду чувствовать свободно, особенно потому, что подальше от галаевского гнева.

Начальник отдела кадров капитан Лысенко тоже ругался и грозился, что мне попадет, что я шляюсь самостоятельно, а не в полку. Я объяснил ему, что капитан Романов дал аттестат в АХЧ и передал мне, что нам разрешили находиться в дивизии.

- Вам приказал НОО дивизии, а вы слушаетесь какого-то капитана. Вам попадет!

- Но я же ведь не дурак плестись пешком, ноги бить, когда в этом нет абсолютно никакой надобности!

Завтра последний раз наведаюсь в штаб дивизии с тем только, чтобы устроить свои некоторые дела: получить деньги, продовольствие, письма. И больше меня не увидят здесь - буду с транспортной ротой двигаться.

"Пан!" - интересное дело! Еще ни разу не был паном и вдруг сделался им. Как-то режет слух это.

Видел сегодня настоящего барина-пана и чуть не засмеялся - живой, толстый, тот самый, которого я видел до этого так много на картинках. Настоящий Мистер-Твистер, каким его рисовали в детских книжках. Он стоял в одном городе, который мы проезжали, и о чем-то рассуждал-жестикулировал.

Польские деревни и города очень красивы издали. Надо всеми строениями величественно господствуют, возвышаясь, церкви. Дома великолепной архитектуры. Внутри, однако, огромное несоответствие с внешним видом резко бросается в глаза.

О церквях. Здесь веруют все. И неверующих бойцов и командиров наших сразу безоговорочно называют коммунистами. Это тоже характеризует убогость мысли среднего поляка.

Сегодня спутницами мне к одному из сел оказались красивые полячки-девушки. Они жаловались на отсутствие парней в Польше. Тоже называли меня "паном", но были неприкосновенны. Я одну из них похлопал по плечу нежно, в ответ на ее замечание о мужчинах, и утешил мыслью об открытой для нее дороге в Россию - там де много мужчин. Она поспешила отойти в сторону, а на мои слова ответила, что и здесь мужчины для нее найдутся.

Попрощались пожатием руки. Так мы и не договорились, а славные девушки, хоть и полечки.

В городе Бела-Подлески разыскал банк. Но оказалось, что деньги выдают в нем только по особым документам.

- Где же можно будет получить деньги, наконец? - спросил я кассира.

- В СССР - ответил он, и я сразу почувствовал - как тоскливо, что я за рубежом. Сердце защемило от его слов.

Наши войска покорили уже три столицы Европейских государств, одну освободили целиком - Белград, одну наполовину - Варшаву, и возле одной Будапешта - близко очень находятся. Наши части дерутся на территории Германии. Перед нами последний путь, на последнюю столицу - Берлин.

Сегодня впервые читал оперативную сводку за вчерашнее число о действиях наших войск на фронтах.

Село Грудск.

Хозяйка постелила постель, и толкнув меня за руку, предложила:

- "Товарищ спать хоче?!" Ее мальчик заметил:

- "Товарищ еще пише", а маленькая дочь бормочет себе под нос "пан-товарис, пан-товарис". Очень любопытно. Здесь иначе ведь не называют, чем пан, и вдруг им приходится ломать язык на какое-то "товарищ". Мне, например, трудно называть поляков "панами", ведь на самом деле все они простые трудящиеся.

- Пан шиско пише, бо умее писать.

Хозяева дома, где я остановился - настоящие трудящиеся-бедняки. Это действительно люди добрые и приветливые. Если бы такие были все в Польше, то лучшего не нужно было и желать.

Бедняки. Даже хлеба утром у них не было, а продуктов едва-едва хватает. С топливом тоже у них трудно - покупать не на что. Тем не менее они последним со мной делились, и я на них не могу обижаться.

"Друзья" мои поступили так подло и неблагодарно, что даже охарактеризовать их действия трудно. Все мои продукты и даже доппаек они получили и скрылись неизвестно куда, оставив меня голодать. Естественно, они выпьют хорошо и повеселятся. А я то... Бог с ними! Однако прокурору придется пожаловаться. Ведь они набрали продуктов дней за десять - допсахар, консервы, печенье, табак, хлеб, и прочее и прочее. Так-то оно, друзья!

Денег в банке мне не дали. Кассир в дивизии тоже отказал мне в зарплате, мотивируя наличием закона, запрещающего держать резерв при полку и дивизии, и в особенности - выплачивать деньги.

- В СССР получите по вкладной книжке - повторил мне те-же слова кассир.

Писем, однако, получил много - 9 штук, - на одно письмо меньше чем написал.

От Бебы Койфман получил милое письмо, на которое надо дипломатично, подумавши, ответить. Немного все же непонятно она выражает свою мысль и говорит, как бы оправдываясь о своем увлечении, точно она передо мной виновата: "Мне 20 лет и могу же я хоть чуть-чуть увлечься". Забавно получается, - она извиняется передо мной. Теперь я вижу, что ее рассуждения искренни и ей обязательно следует выслать фотокарточку. И напишу ей, что ее фотокарточку не получил - пусть еще одну вышлет.

Ире Гусевой ответил уже. Ее письмо чрезмерно сдержанно и сухо, хотя и немедленно она ответила на мое.
[1] [2] [3] [4]