Натанович. Дневники 1941-1946 годов (14)

[1] [2] [3] [4]

Ночью командир роты поставил задачу. Наш фронт собирается наступать. Одновременно все части 3-го Украинского фронта (так, кажется, наш участок называется) штурмуют вражескую оборону. Сначала огневой артминподготовкой, а затем атакой пехоты и танков. От 28-ой армии мы окончательно отбились и распрощались с нею. Теперь и газета у нас армейская - не "Красное Знамя", а гвардейская "Боевой товарищ".

С письмами только плохо. Нам сказали, что в течение десяти дней в связи с переменой армии писем получать не будем. Плохо стало и с получением газет - бывают дни, когда мы их вовсе не получаем.

Сегодня уже, несомненно, наступать не будем. День клонится к концу и ни одна из противных сторон - ни мы, ни немцы, не проявляют активности. Происходит лишь редкая арт-пулеметно-ружейная перестрелка.

Мы стреляем впервые сегодня с этой позиции. Мы впереди села Ново-Петровка, в посадке. Очевидно, командир роты хотел подавить НП, что на скирде в центре большой высоты занимаемой немцами. На позиции я один. Соколов и Савостин на НП. А Запрягайло, так же как и я в совершенно другом месте с тремя минометами находится. Ночью, по получению задачи, вблизи пехотных окопов отрыл для своих минометов три стола и ячейки к ним запасную позицию (для продвижения вслед за наступающей пехотой в момент прорыва обороны противника). Наша задача взять Чапаево, затем Шевченко, затем овладеть высотой за номером, название которой позабыл, и оседлать грейдер. Когда наступать будем - неизвестно, но ясно, что этими днями сегодня ли, завтра ли, но быть в готовности необходимо.

Получили водку, консервы - перед важной операцией всегда так. И бойцы догадываются, что что-то будет. Немцы, впрочем, тоже догадываются и очень тревожны. Ночью нервничали, как обычно, но стреляли меньше, а днем почти не стреляли из орудий - по-видимому, берегут снаряды. Стреляют с интервалами 1,2 часа, что впервые, особенно на этом участке, где они никогда не прекращали обстрел более чем на 20 минут.

Писем я не писал уже дней семь. Отпала охота писать, когда не получаешь ответов. С пищей - превосходно. Я себе заимел ординарца, которому отдаю свой табак, спички, которого снабжаю газетами и прочим, о котором забочусь, но который в то же время проявляет известную заботу и обо мне - готовит и достает продукты, хлеб. Кухня же наша нередко питает нас водичкой, похожей на помои, к тому же абсолютно несытной. Хотя картошка и еще кое-что валяется под ногами, на огородах и в сараях.

Вот оно! Задрожала земля. Кругом разрывы, но сюда еще не попадает. Да и ну его! Что суждено то и будет! Не стану же я из-за того бросать пера, что немцу ждать тошно стало, и он нервничает, стреляет, совершая то здесь, то там огневые налеты на нас.

Сейчас примусь за письма. Некоторые этнографические данные из своей жизни хочу написать для агитатора полка капитана Андреева и замкомполка по политчасти капитана Чертовского, обещающих дать мне рекомендации для вступления в ВКП(б) имея под руками эти сведения.

Огневой налет прекратился. Только одиночные выстрелы из орудий кое-где грохочут неохотно, часто даже не разрываясь снарядами на нашей земле. Изредка отвечаем и мы. Так в большинстве и тянутся дни на обороне, последние два дня...

Сапоги мои тесные, а валенок не выдали. Брюк теплых тоже нет. Тельники обещают дать. Бойцам уже выдали зимнее обмундирование, в том числе ватные брюки и фуфайки. Обувь - валенки - еще никому не давали. Ноги мои, отмороженные еще в Сталинградскую зиму 42-го года, мерзнут ошалело и заставляют меня почти не выходить из землянки, сидеть, укутавшись ногами в плащ-палатку и зарывшись в солому.

Неотрывно мечтаю о сладкой девушке и о блаженной любви. В глазах моих мерещится нежная, гладкая девичья грудь, такая широкая и родная, что в ней утонуть можно, забыв о горе и невзгодах. Когда же я наконец встречу ласку и любовь милого существа и почувствую трепет пробудившегося счастья в моем сердце? О, девушки, выделите ангела (а их среди вас немало), способного приголубить мою молодость, способного сделать жизнь мою счастливой и красивой.

О половых сношениях, которые с таким азартом любят восхвалять мужчины, я почему-то и не мечтаю, не думаю, ибо, не имея их никогда не могу вообразить даже. Будущее покажет, что произойдет дальше из любви моей. Но по мне - необязательно любить, имея половые сношения с любимой девушкой. А в остальном я не доктор, как говорят некоторые. Жизнь моя нужна не только мне, ибо в противном случае судьба сделала б меня уродом, лишила б меня всего, чем я обладаю сейчас и давно покинула б меня на съедение и растерзание лютой смерти, разбушевавшейся до предела в эту войну.

А раз так, то найдется и для меня красавица, будет парить надо мной прекрасный ангел любви, и прочее необходимое и неизбежное придет ко мне с течением дней. Только бы я не был ранен, не стал уродом - мечта единая моя сейчас. И вторая мечта моя - стать писателем. А что для этого надобно? Талант, трудолюбие и время.

Еще не достает мне награды. Столько воюю я и никто не оценил мои усилия. Девушки санитарки, артистки, плохонькие дивизионные завскладами - и те носят медали на груди, а я? Не заслужил, должно быть...

Грохочет "Катюша" славная, может вскоре и начнется. Нельзя сейчас так азартно расписываться, не время. Я кончаю. Темнеет. Где-то дрожит пулеметная дробь, тявкает басистое орудие, и хлюпают ружейные выстрелы.

Фронт настороженно ожидает чего-то.

24.11.1943

20-го числа наступали. Началось наступление еще невиданной дотоль артподготовкой с участием нового, могущественного представителя советского оружия - "Ивана Грозного". Об "Иване Грозном" говорили не раз до того, но никто еще ясно не представлял себе, что это за оружие, сколько стволов имеет, какими снарядами стреляет. Теперь мы впервые увидели "Ивана Грозного" в действии, и, хотя не все еще узнали, но представление сложили.

Когда раздался дружный и ожесточенный гул артиллерии, я понял, что началось то, чего мы ждали с минуты на минуту, со дня на день артподготовка - марш к наступлению. От первых выстрелов наших орудий наполнилась дымом вся земля на немецкой стороне. По бугру, куда вели огонь наши артиллеристы, забегали и заметались фрицы и снаряды, "как на зло", рвались в самой гуще их скопищ. Особенно хорошо ложились снаряды у скирды, где были немецкие наблюдатели-корректировщики. Оттуда выбежало несколько человек, но еще снаряд - и ничего больше не стало видно.

Артиллерия врага, таким образом, ослеплена и ведет беспорядочный и неприцельный огонь.

Вдруг я заметил в стороне огненные точки, вылетавшие с огромным грохотом по направлению к немцам. Что это? Но никто не знал. Вот еще и еще засверкали, загрохотали невиданные орудия. Со злостью и ненавистью вырываясь, огненные снаряды переворачивались в воздухе, исчезали на время, отзываясь грохотом лишь на немецкой стороне.

- Иван Грозный - закричал кто-то, и все поняли - это и есть то самое орудие, предопределившее свое появление молвой надежды.

"Катюши" тоже подмогнули в нашей артподготовке. Мы стояли ошеломленные такой силой огня, такой мощью и многометностью оружия, будучи убеждены, что враг не выдержит и побежит.

Так оно и случилось. Вскоре по телефону передали, чтоб мы готовились к передвижению. Пришли подводы - нагрузили мины и двинулись вперед, уходя из того страшного места в посадке, пробудь в котором мы еще пару дней наверняка были бы накрыты и уничтожены без особого труда вражескими орудиями.

Когда мы заняли окопы нашей пехоты (та далеко продвинулась вперед), перед нами открылась картина боя группы немецкой пехоты с нашими продвигающимися войсками на левом фланге. Мы вели огонь из минометов, винтовок и автоматов и, наверно, не одного фрица положили там. Но меня поразило бешенство немецких солдат, с которым они дрались. Их было не более батальона, они были обойдены справа и слева, находились в окружении, но это не помешало им долго сопротивляться, сдерживать нашу пехоту. Позже я увидел целую колонну пленных, которую вели внизу по балке к нам в тыл.

Вскоре началось дальнейшее продвижение наших войск. Мы дошли аж до этой балочки, сзади и справа хутора Шевченко, которой овладели к исходу дня. Задача была выполнена.

Дорогой обнаружили такую массу брошенного немцами вооружения и имущества, что и представить трудно. Нет человека, которому хоть чего-либо не досталось трофейного. Я нашел целую планшетку с немецкой бумагой, конвертами, карандашами и открытками; мыло, бритву, одеяло и прочее. Кое-кто - часы, немецкие брюки и фуфайки, теплые одеяла, оружие или что-то другое.

Мы овладели целой минометной батареей и вели огонь по немцам из немецких минометов немецкими минами. Потом стреляли из брошенной немцами 75 мм. пушки.

К вечеру на минах, оставленных в земле немцами, подорвалась наша повозка, а другая вместе с ездовым уцелела, только бричку разломило надвое. Оказывается, дорога была заминирована. Вместе с лошадьми подорвавшейся повозки погиб ездовой Ермилов, кажется. Я был очевидцем этой сцены, видел всю трагедию во всей последовательности. Как ехали обе повозки и я ждал мин, как на месте задней повозки раздался взрыв - это была повозка Пшеновского, что раскололась надвое. Он потом рассказывал, что его подбросило на бричке и он упал. Другая повозка помчала что было духу вперед, но ее настигла та же участь, но с еще худшими последствиями. Я думал, что это снаряды разорвались, но выстрелов не было - я догадался, что мины.

На другой день с самого утра началось что-то невероятное. Мы все время рассчитывали, что будем продвигаться дальше, что немец уйдет, как вдруг увидели на левом фланге - побежала пехота, поехали машины, пушки - назад на восток. Признаться, сердце захолодело от этого зрелища. Потом заговорила немецкая артиллерия. Снаряды бухали и взрывались в самой гуще убегающих, люди метались из стороны в сторону и не находили спасения от немецкого огня.

Все больше и больше людей пробегали туда в тыл с переднего края, и мне казалось, что это последние остатки нашей пехоты действовавшей слева, ибо в тыл побежало очень много людей, машин, лошадей и прочих. По телефону передали приготовить повозки и многие, побледнев, стали готовиться в путь, в драп-марш, который вот-вот, казалось, должен был совершиться. Я боялся за своих ребят и, чувствуя смятение в их сердцах, перебарывая унылость, пытался развеселить их своей жизнерадостностью. Смеялся, успокаивал. В тот самый момент, когда казалось, что немцы вот-вот ворвутся к нам в тыл, окружат нас, - пехота слева остановилась и повернула назад к танкам, что неожиданно выстояли под огнем артиллерии.

Присутствие танков подняло дух пехоты, и она повернула обратно. Радость охватила нас. Но не тут то было... Снова забила артиллерия, снова заметалась пехота и снова побежала назад, как прежде. И так несколько раз, вплоть до самого вечера.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.