Натанович. Дневники 1941-1946 годов (12)

[1] [2] [3] [4]

Весь день противник молчал, на наши выстрелы не откликался. Я по-прежнему оставался один хозяйничать над четырьмя минометами. Младшего лейтенанта Канаткалиева Мизамгалима (в месяц рожденный, что ли, мизам месяц) попробовал для разнообразия поставить покомандовать за себя, но он так начал свою работу, что я решил оставить эту свою затею.

- Вставить мина на стволы, - раздалась команда, и все прыснули со смеху.

Он только наблюдал за стрельбой сидя в одном из своих расчетов. На меня же пала и хозяйственная (подвоз мин, водки, продуктов), и боевая (подготовка мин, протирка их, чистка минометов, отрывка щелей, расстановка людей и порядок на батарее, и сам процесс стрельбы), и политическая (раздача и читка газет) работа. Я с удовольствием командовал во весь голос (ветер относил мои команды и надо было громко кричать), ощущая на себе взгляды проходящих мимо нас бойцов и начальников, восхищавшихся, наверняка, одновременностью выстрелов и красотой стрельбы.

Днем подошел ко мне младший лейтенант Колесник и спросил разрешения разместиться его батарее на наших трех свободных ОП. Их 2-ой батальон в период подготовки наступления на случай прорыва противником нашей обороны, некоторое время находился в резерве дивизии.

На месте их обороны остались лишь одна стрелковая рота, два 82 мм миномета и еще кое-что. Теперь их прислали сюда. Я разрешил, восхищаясь и радуясь мысленно своей властью и правами, удивляясь в душе своей серьезности и взрослости. Ведь до войны я ничего не знал, кроме детских забот и ребяческих шалостей, кроме литературы, книг-учебников, да тетрадей всевозможных.

Колесник, кстати, еще моложе меня, на взгляд совсем ребенок. Так и хочется его обнять и прижать при встрече к себе. Это голубоглазый, красивый 19 летний паренек с чистым и нежным, почти детским лицом. Я люблю его светлое и чистое, как у девушки, личико ребенка.

Он протянул мне руку, и я крепко и по-отечески пожал ее, обняв его. Колесник, получив мое разрешение, стал выдвигаться на ОП. Но на самой позиции его ребята подняли такой гвалт и хождение, что мне пришлось неоднократно бегать туда, кричать, требовать, чтобы они не маячили немцам и ходили пригнувшись. Но заставить их пригибаться было проблематично большинство ребят было из свежего пополнения, греки по национальности. Им трудно было втолковать что-либо - они плохо понимали русский язык. Бедный Колесник несколько раз подходил ко мне и с таким простодушием говорил, что у него голова от них кружится и болит, что мне казалось, будто это у меня болит и кружится. Я как мог утешал его, рассказывал о своих трудностях, о том, что мне тоже приходится иметь дело с новичками. Мне казалось глаза его прояснялись, он отходил от меня бодрее, собраннее.

Постепенно на ОП появилось 4 расчета, во главе с младшим лейтенантом Артуняном и командиром роты старшим лейтенантом ***. Артунян тоже молодой парень - грузин. Черноглазый брюнет с красивыми чертами лица, он нравится мне своим взглядом прямым и острым, своей улыбкой простодушной. Когда он не смеется - он очень серьезен и мужественен. Он высок ростом, деловит, но наивен в поступках своих. Курсы младших лейтенантов он кончал в той же школе и у того же Клименко в роте, что и я. Но, хотя прошло уже более шести месяцев с тех пор, он все еще младший лейтенант.

Он ходатайствовал насчет переаттестации и вполне, на мой взгляд, заслуживает ее. Русским языком он владеет свободно, по его словам - лучше, чем грузинским. Он только немного метушлив (суетлив, в переводе с украинского), но весьма сообразителен.

Старший лейтенант *** хитер как лиса, опытен в комбинациях всевозможных, хладнокровен и спокоен, пока поблизости не рвутся снаряды. Захочет - любого перехитрит и обманет, особенно людей моего характера, в ком, как основное качество, преобладают доверчивость и вера в человека.

Все они, и некоторые бойцы в том числе, приходили, приветствовали меня и радовались встречей со мной. Я тоже радовался, тепло пожимал руки тем, с которыми провел более полумесяца боевой жизни, и с которыми меня разлучила судьба, перебросив в другой батальон.

К вечеру у нас осталось 70 мин и старший лейтенант, у которого тоже были мины - подходил, кричал, просил, требовал, настаивал, чтобы мы выбросили еще 50 мин, ибо пехота надеется только на нас. Я объяснял, что не могу, что я не хозяин, что у меня мало мин, что командир роты запретил стрелять, но он продолжал настаивать вместе с каким-то майором (кажется, замкомбата по политической части). Я тогда не вытерпел и предоставил ему право разговаривать с командиром роты по телефону. Он звонил, звонил, но не дозвонился, ибо в линию были включены и батальон, и полк, и прочие и прочие - каждый кричал и ругался, мешая разговаривать. Бросив трубку он ушел, говоря, что меня бы он отправил на передовую, чтобы я почувствовал каково сейчас стрелкам.

Встретил комсорга полка, которого так долго мечтал повидать. Он был рад не менее моего. Ходит согнувшись, так как шею его обсели чирьи. Я напомнил ему насчет штатной должности комсорга батальона, но он сказал (чего я больше всего опасался), что комсорг батальона уже назначен, и пожалел вместе со мной об этом. Ведь я мог ему так много пользы принести своим пером, и у меня было бы больше времени и возможности для писания. Мы расстались, и он пообещал заходить ко мне почаще.

Парторг полка дал мне анкету для вступления в партию. Мне остается написать заявление и автобиографию (анкету я заполнил, а остальное не мое дело). Я кандидат уже около 10 месяцев. Пора переходить в члены. Я хочу поспешить, пока меня еще не знают здесь. Разругаюсь или поспорю с кем-либо из начальства, и партии не видать мне тогда, как ушей своих без зеркала. Ведь то же и на курсах случилось, где мне предоставлялась со временем возможность для вступления в ВКП(б), но я разругался с Клименко.

Вечером пришли с НП ротный Соколов и лейтенант Запрягайло. Привезли спирт для питья, спички, хлеб, мины. После этого я пошел к своей землянке и начал ее накрывать. Там засел Артунян и шутил, что будет очень благодарен мне за накрытие землянки для него. Но опять началась стрельба, и я вынужден был взять с собой сумку и идти на позицию.

Стемнело. Привезли ужин. Я поел, и, захватив с собой вещи, отправился в землянку. Там сидела Рая - еврейка-санитарка-медаленосец. Она была у телефона, который сверху окопа. Я копаю просторные и удобные окопы, и поэтому предполагал, что мой окоп займет кто-либо из лейтенантов, или командир роты или же, наконец, его КП. Так оно и получилось, тем более что был он очень глубок и мягок - устлан травой и сеном, имел ступеньку-скамейку.

Я попросил, чтобы мне очистили землянку, но командир роты отказался. Я сидел вместе с Раей разговаривал. Вещи свои я тоже перенес туда. Позже пришел связист.

Фамилия связиста Першиков. Это большой, пожилой, лет 38-40 человек. Себя он считает умудренным жизнью и командиров ни во что не ставит, держа себя надменно и заносчиво со всеми. Он стал меня выгонять из моей, собственными руками вырытой землянки. Я выгонял его. Вдруг начали рваться снаряды, и всем троим нам пришлось притаиться на дне ее. Потом связист ушел, ибо нам втроем в землянке было тесно и опасно - земля вздрагивала вокруг и стенки землянки, дрожа, ссыпались на лицо, за ворот и на голову.

Я накинул шинель на голову и, дергаясь при каждом новом гроханье снаряда о землю, прижался ко дну окопа. Рая тоже. Она как и я не сильно боялась и до сердца ее боязнь доходила только в момент взрыва. Долго так падали снаряды - то справа, то слева, то впереди и казалось - сам ад низвергал их, чтобы попугать нас или ранить со злости. О смерти я не думал и только опасался ранения. Прятал руки и голову - самое необходимое в жизни. Снаряды грохали уже на правом фланге, где помещалась наша рота. Оттуда как угорелые помчались налево вдоль посадки люди, и я не мог понять - чьи они и откуда.

Наступило затишье. Люди возвращались, и среди них я узнал командира роты и лейтенанта Зачапайло или Запрягайло, не знаю как его зовут там. Старший лейтенант и его шатия от всей души смеялись над трусостью наших бойцов и командиров, и те обиженно озирались им в ответ.

Они вернулись на позиции. В это время подошел связист и начал снова пугая применением силы выгонять меня, - обещая вышвырнуть(!) меня(!) из моей(!) землянки. Я наоборот настаивал, чтобы убирался он. Связист ругался и угрожал. Рая ушла, и я лег в окопе, подостлав под себя палатку. Из-под головы вырвался маленький белый кролик и заметался по землянке. Это был мой старый друг, которого я ласки ради брал к себе вот уже три ночи подряд, но всегда он уходил от меня, хотя обитал возле моего окопа. Я взял кролика и так лежал. Связист ругался. Потом, заявив, что он меня не считает за командира потому что я не в его батальоне, и как бойца он меня вышвырнет из окопа. Я возмущался поведением этого зарвавшегося сержанта-связиста и потребовал от старшего лейтенанта призвать его к порядку, но ничего не помогало. Тот прямо по мне пошел к телефону и остановился, поставив ногу на грудь. Я вышел из землянки, вырвавшись из-под него, и дрожа от возмущения обещал ему рассчитаться на следующий день. Он отвечал "пожалуйста" и победно усмехался улыбкой скотины.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.