Генеральная репетиция (7)

Это были и вправду чрезвычайно ценные сведения. И самым ценным было то, что Лия жила в доме, выходившем окнами на Патриаршие пруды, и, стало быть, появление ее на нашем катке не было случайным - зачем ей ездить в Парк культуры или на Петровку, на каток "Динамо"?

К этому катку на Петровке мы испытывали откровенное, давнее и стойкое недоброжелательство. Мы считали, что на этот каток ходят одни пижоны - с Кузнецкого моста и Столешникова переулка, и ходят не столько кататься на коньках, сколько глазеть на знаменитых завсегдатаев - актеров и спортсменов.

На нашем катке знаменитости не бывали - здесь мы сами были знаменитостями.

В тот же день, после Яшкиного сообщения, мы познакомились с Лией. Мы просто подъехали всей компанией к скамейке, на которой она отдыхала, остановились и хором сказали:

- Здравствуйте, Лия, мы хотим с вами познакомиться!

- Очень приятно, - серьезно ответила Лия, - а кто вы такие?

Мы по очереди начали представляться, но Лия улыбнулась:

- Не надо, не надо! Я буду запоминать постепенно!..

Так, естественно и спокойно - а она все делала естественно и спокойно Лия стала полноправным членом нашей компании.

Мы звонили ей по телефону - сообщали время, когда придем на каток, иногда провожали ее все вместе до дома, но никто из нас в нее почему-то не влюблялся.

Лия была Лией - самой красивой, самой, пожалуй, умной из всех нас и немножко загадочной - и влюблялись мы в девушек попроще и попонятнее.

Однажды - это было в январе сорок первого года - еще задолго до закрытия катка Лия сказала мне:

- Знаешь, я что-то сегодня устала! Проводишь меня?

- Хорошо, - сказал я с некоторым недоумением, так как обычно мы уходили с катка самыми последними, когда оркестранты начинали запихивать в чехлы свои тромбоны и трубы, и один за другим гасли матовые шары-фонари. - Сейчас я скажу ребятам!

- Не надо, - сказала Лия, - проводи меня один.

...Мы медленно шли с нею по дорожкам сквера. Мы шли, молчали, и веселые голоса, доносившиеся с катка, звуки музыки - словно подчеркивали тишину нашего молчания и поскрипывание снега под ногами. Неожиданно Лия спросила:

- Это правда, что ты пишешь стихи?

-Да.

- Прочти что-нибудь.

Я подумал и прочел стихи, которые когда-то хвалил Багрицкий - стихи о Тютчевской усадьбе в Мураново.

Стихи эти, как и большинство стихов той поры, у меня не сохранились, теперь я их уже и не помню, помню только одну строфу:

...А здесь с головы и до самых пят

Чужой нежилой уют,

Здесь даже вещи не просто скрипят,

А словно псалмы поют!..

- Еще! - потребовала Лия. Я прочел что-то еще.

- А зачем ты работаешь в театре? - спросила Лия.

Я пожал плечами:

- Интересно.

- Какая чушь! - вздохнула Лия.

Мы подошли к подъезду ее дома, остановились. Лия посмотрела на меня снизу вверх - я уже вымахал тогда все свои сто восемьдесят три сантиметра и золотая Лиина голова едва доходила мне до плеча - и сказала:

- Мне понравились твои стихи... И вообще ты мне немножко нравишься! Но только ты как-то совершенно не умеешь думать!..

Она усмехнулась:

- Вот мне и придется хорошенько подумать - за тебя и за меня.

- О чем? - тупо спросил я. Лия не ответила.

- Я позвоню тебе завтра, - сказал я.

- Нет, - сказала Лия, - ты не звони... Я сама тебе позвоню. Но, наверное, не скоро - когда все обдумаю.

Она оглянулась и неожиданно приказала:

- Поцелуй меня!

Являя собой вполне идиотское зрелище: в одной руке у меня был Лиин чемоданчик, а в другой руке - мой, - я наклонился и поцеловал Лию в холодную щеку и краешек губ. Она снова, снизу вверх, посмотрела на меня, засмеялась, выхватила свой чемоданчик, показала мне язык и убежала.

И все-таки я позвонил ей первым - позвонил и пригласил ее на премьеру "Города на заре".

- Хорошо! - сказала Лия. - Мне не хочется, но я приду!

...Когда закончился спектакль, я быстро разгримировался, переоделся и вышел в фойе, где кипела возникшая стихийно дискуссия: что-то кричал, размахивая руками, поэт Павел Антокольский, что-то гудел драматург Александр Гладков, ребята из ИФЛИ пели хором песню из нашего спектакля :

У березки мы прощались,

Уезжал я далеко,

Говорила, что любила,

Что расстаться нелегко!..

А Лия стояла в стороне, совсем одна, опершись локтями на подоконник, какая-то неправдоподобно красивая и грустная, в темном платье, в туфельках на высоких каблуках.

- Лия, - задыхаясь, сказал я, - поедем с нами, хорошо?! Мы сейчас все к Севке Багрицкому собираемся... Поедем?

- Будете праздновать? - насмешливо спросила Лия.

- Да, - сказал я, - а что?

- А я не хочу с вами праздновать, - с необычной резкостью сказала Лия, - мне не понравился ваш спектакль! Мне не понравилось, как ты играешь!

Я обиделся и, как всегда, не сумел этого скрыть. В спектакле "Город на заре" я играл одну из главных ролей - комсомольского вожака Борща-говского, которого железобетонный старый большевик Багров и другие "хорошие" комсомольцы разоблачают как скрытого троцкиста. В конце пьесы я уезжаю в Москву где, совершенно очевидно, буду арестован.

- Вернее, мне не понравилось - что ты играешь! - сама себя поправила Лия, увидев мое обиженное лицо. - Как ты можешь - такое играть?! Я же говорила, что ты совершенно, совершенно не умеешь думать!.. И вот что еще я поняла, что у нас ничего не получится! Ты мальчишка, а я женщина...

- Что значит - женщина?! - нетерпеливо спросил я.

Я спешил: Севка с ребятами - и среди них девушка, которая мне очень нравилась, - уже ждали меня внизу, и у меня не было ни времени, ни желания выяснять с Лией отношения.

- А ты не знаешь, что это значит?! - усмехнулась Лия и с вызовом вскинула голову. - Я спала с мужчиной, понятно тебе! Со взрослым мужчиной!..

Она легонько толкнула меня ладошкою в грудь:

- Иди! Иди, празднуй!..

И я ушел. И мы уже никогда больше не встретились.

Несколько раз я звонил Лие - но она была очень занята, готовилась к весенней сессии, да я и сам был очень занят - через день, по вечерам, мы играли спектакль, в первой половине дня с Исаем Кузнецовым и Севой дописывали пьесу "Дуэль", начинали репетиции "Рюи Блаза" Гюго.

...Недели через две после начала войны мама сказала, что ко мне заходила прощаться необыкновенно красивая девушка, просила передать мне привет и сказать, что ей очень жалко.

А почему и чего было жалко Лие, не понял ни я, ни, тем более, мама.

Лия ушла на фронт медсестрой. За свою недолгую военную службу она вынесла с поля боя больше пятидесяти раненых, а когда под Вязьмою был тяжело контужен командир роты, Лия оттащила его в медсанбат, вернулась на позицию и подняла бойцов в контратаку.

Я уверен, что она не кричала "За Родину, за Сталина!" или "Смерть немецким оккупантам!". Конечно же, нет! Она сказала что-нибудь очень простое, что-нибудь вроде того, что говорила обычно, в те давние-давние времена, когда мы выходили из раздевалки на наши Патриаршие пруды и Лия, постукав коньком об лед, весело бросала нам:

- Ребята, за мной!.. Уже в сентябре сорок первого года Лия была убита.

Посмертно ей присвоили звание Героя Советского Союза.

- Вот потому-то, товарищ Галич, я и сказала после третьего действия, что все это насквозь фальшиво!.. Всякая пьеса, Александр Арка-ди-е-вич, какая бы она ни была - мне лично, ваша пьеса кажется плохой пьесой, - но все равно всякая пьеса дает обобщенные типы... У вас они тоже обобщенные - но неправильно! Ну, насчет геройства и всего такого прочего!.. Неправильные обобщения!..

Она встала, давая понять, что на этом наша беседа с нею закончена.

- Мы, - сказала она, подчеркивая это "мы" и голосом, и интонацией, и даже телодвижением, - мы вашу пьесу рекомендовать к постановке не можем! Мы ее не запрещаем , у нас даже и права такого нет - запрещать! - но мы ее не рекомендуем! Рекомендовать ее - это было бы с нашей стороны грубой ошибкой, политической близорукостью?..

...По длинному и чистому, стерильно чистому коридору я попал на лестничную площадку, спустился вниз, отдал мордастому и очень вежливому охраннику свой разовый пропуск и вышел на улицу.
[1] [2] [3] [4]