Дневник Анны Франк (4)

В двадцать минут двенадцатого Дюссель постучал в дверь конторы, Мип впустила его, повесила пальто на вешалку так, чтобы не было видно шестиконечной звезды, и провела в директорский кабинет. Там Кляйман занимал доктора, пока работница заканчивала уборку. Потом под предлогом, что кабинет необходимо освободить, предложил гостю подождать в другом месте и открыл к его удивлению нашу вертящуюся дверь-шкаф.

Мы всемером сидели вокруг стола, чтобы встретить восьмого жильца с кофе и коньяком. Мип провела его сначала в комнату родителей, где он узнал нашу мебель, но пока и подумать не мог, что мы сидим над его головой. Тогда Мип, наконец, рассказала, где и с кем он будет скрываться. Дюссель чуть не обморок не упал от изумления, а Мип не стала дольше испытывать его терпение и повела наверх. Там бедняга повалился на стул, какое-то время смотрел на нас безмолвно, словно пытаясь прочитать правду на наших лицах. И наконец, запинаясь, пробормотал на смеси немецкого и голландского: "Но… Вы… Разве вы не в Бельгии? Ведь та машина… Значит, побег не удался?". Мы объяснили, что специально распустили слухи о нашем побеге, в том числе знакомом офицере и машине, чтобы направить немцев на ложный след. Дюссель был просто поражен такой изобретательностью, и ему ничего не оставалось, как приступить к осмотру нашего милого и практичного жилища. Мы вместе поели, потом он немного отдохнул, выпил с нами чаю и разложил свои вещи, которые Мип принесла заранее. Очень быстро он почувствовал себя, как дома. Особенно после того, как ознакомился с правилами нашего тайного проживания, напечатанными на листке бумаги (автор ван Даан).

ПРОСПЕКТ И ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО УБЕЖИЩУ.

(специальное заведение для тайного пребывания евреев и им подобным)

Открыто в течение всего года.

Расположено в зеленой спокойной местности, в самом центре Амстердама.

Можно доехать на трамваях 13 и 16, а также на машине или велосипеде. Те участки, где движение транспорта запрещено оккупантами, придется преодолевать пешком. В доме постоянно свободны меблированные или не меблированные комнаты, по желанию на полном пенсионе.

Квартплата: бесплатно.

Диета: обезжиренное питание.

Проточная вода: в ванной комнате (сама ванна, к сожалению, отсутствует), а также на многих внутренних и наружных стенах. Слив отменный.

Вместительные кладовые для вещей различного рода. Два больших несгораемых шкафа.

Собственная радиостанция , соединяющая с Лондоном, Нью-Йорком, Тель-Авивом и другими точками земного шара. Доступна всем жителям дома, начиная с шести вечера. Все радиостанции разрешены, кроме немецкой, на которой можно слушать лишь классическую музыку или что-то в этом роде.

Строжайше запрещено слушать немецкие новости, из какой бы точки их не передавали.

Часы отдыха: с 10 вечера до 7:30 утра, по воскресеньям до 10:15. При особых обстоятельствах дирекцией могут быть назначены дополнительные часы отдыха. Соблюдать их очень важно в целях общей безопасности!

Свободное время (вне помещения) временно отменяется до дальнейших указаний.

Язык: разговоры в любое время дня разрешаются только шепотом. Можно использовать любые языки цивилизованных народов, а значит, не говорить на немецком.

Чтение: из немецких книг лишь классическая и научная литература, книги на других языках — независимо от жанра.

Гимнастика: ежедневно.

Пение: только очень тихо и после шести вечера

Уроки: стенография еженедельно. Английский, французский, математика и история в любое время дня. Ответные уроки голландского "учителям".

Прием пищи:

Завтрак: в обычные дни 9 часов, по воскресеньям и праздникам в 11:30

Обед: примерно с 13:15 до 13:45

Ужин: холодный или горячий, в разное время, в зависимости от последних известий по радио.

Обязательства по отношению к нашим "поставщикам": постоянная готовность помощи по делам конторы.

Баня: по воскресеньям с 9 утра таз предоставлен в распоряжение всем жильцам. Мыться можно в туалете, кухне, директорском кабинете или в конторе — по желанию.

Крепкие напитки: только с разрешения доктора.

Конец.

Анна.

Четверг, 19 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Как мы все и предполагали, Дюссель оказался очень милым человеком. Он, разумеется, охотно согласился делить со мной комнату. Должна признаться: я вовсе не в восторге, что кто-то чужой будет пользоваться моими вещами. Но нужно, в конце концов, чем-то жертвовать для других, и я делаю это с радостью. "Самое главное — суметь помочь кому-то из друзей и знакомых, а все остальное не так важно", — говорит папа, и конечно, он прав.

В первый же день Дюссель расспросил меня обо всем, например, в какие часы в контору приходит уборщица, когда можно мыться, когда — посещать туалет. Ты, наверно, улыбнешься, но здесь в Убежище, все не так просто. Днем мы должны соблюдать тишину, чтобы внизу нас не услышали, а если в конторе посторонние, например, уборщица, мы должны еще больше опасаться. Это я прекрасно объяснила Дюсселю, и вот, что меня удивляет: до него все доходит чрезвычайно медленно. Постоянно переспрашивает и забывает снова.

Возможно, это пройдет, он еще не опомнился от бегства и встречи с нами.

А в остальном все хорошо.

Дюссель много рассказал нам о внешнем мире, уже давно отрезанном от нас. Какие печальные и тяжелые известия! Много наших друзей и знакомых отправлены неизвестно куда, где их ожидает только самое ужасное. По вечерам всюду снуют зеленые или серые военные машины. Из них выходят полицейские, они звонят во все дома и спрашивают, нет ли там евреев. И если находят кого-то, то забирают всю семью. Никому не удается обойти судьбу, если не скрыться вовремя. Иногда полицейские посещают по спискам только те дома, где по их сведениям есть, чем поживиться. Случается, что они запрашивают выкуп: столько-то за человека. Как будто вернулся рабовладельческий строй! Но не время шуткам, так страшно все это! Часто по вечерам в темноте я вижу, как идут колонны ни в чем не повинных людей, подгоняемыми парой негодяев, которые их бьют и мучают, пока те не падают на землю. Никого не щадят: старики, дети, младенцы, больные, беременные — все идут навстречу смерти. А нам так хорошо здесь, уютно и спокойно. Мы можем не волноваться за себя, но как мы боимся за наших дорогих и близких, которым не можем помочь. У меня тут теплая постель, а каково приходится моим подругам: они, возможно, лежат на сырой земле, а может, их уже и нет в живых.

Мне так страшно, когда я думаю о друзьях и знакомых, которые сейчас во власти самых зверских палачей и должны бороться за жизнь. Только потому, что они евреи.

Анна.

Пятница, 20 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Мы теперь просто не знаем, как держаться, что говорить, что думать. До сих пор мы мало знали о судьбах евреях и не теряли бодрости и оптимизма. Мип, правда, рассказывала в начале ужасные истории, но мама или госпожа ван Даан сразу начинали плакать, поэтому Мип, чтобы не расстраивать их, вообще перестала говорить на эту тему. Но Дюсселя мы забросали вопросами и то, что мы от него услышали, просто не может выдержать человеческое ухо.

Но как ни страшно все это, думаю, что мы через какое-то время успокоимся и снова будем шутить и, как у нас принято, поддразнивать друг друга. Ни нам самим, ни людям внешнего мира наши переживания пользы не принесут. Так что нет смысла превращать Убежище в храм печали. Но сейчас, чем бы я не занималась, не могу отогнать мысли о тех, кого уже нет. А если, забывшись, начинаю смеяться, то тут же прекращаю: мне стыдно, что я веселюсь! Значит, плакать все дни напролет? Нет, я так не могу, эта тоска должна пройти.
[1] [2] [3] [4]