7. Северная хитрость против северной хитрости

7. Северная хитрость против северной хитрости

Государственный комиссар доктор Флаухер методически подготовлял проведение задуманного им плана. Мысль – изобразить вынужденный отказ от поддержки «истинных германцев» как добровольное решение, выговорив за это от имперского правительства признание исконных баварских прав, – поистине была ниспослана ему небом. Дорого бы дал он за то, чтобы сообщить Кленку о том, какое изумительное яйцо он, Флаухер, снес. Если Кленк узнает об этой достойной государственного деятеля идее, он будет вынужден признать наконец его полноценность. Но на Кленка нельзя было положиться, нельзя было поручиться, что он не пойдет и не разболтает этого. Флаухеру приходилось, к сожалению, запастись терпением и примириться с тем, что Кленк еще в течение нескольких дней будет считать его ничтожеством.

Приготовления он вел торопливо, но строго обдуманно. 9 ноября он предполагал издать официальное постановление, направленное против «истинных германцев». В речи, которую Флаухер должен был произнести 8 ноября, он собирался сообщить о своем разрыве с «истинными германцами», обосновав этот разрыв разницей в мировоззрениях.

В этой речи он должен был отречься от «патриотов» и выдвинуть свои предложения Берлину.

Из предосторожности, чтобы усыпить подозрения «истинных германцев», Флаухер 8 ноября днем еще раз пригласил их представителей к себе. Встреча носила самый дружеский характер. Обе стороны подчеркивали, что стремятся к одинаковым конечным целям. В этот день, 8 ноября, Флаухер, готовившийся сегодня же вечером нанести «патриотам» удар, с истинно северной хитростью обещал им выступить вместе с ними 12 ноября. «Патриоты», также именно сегодня вечером собиравшиеся произвести путч, со своей стороны тоже с истинно северной хитростью обещали Флаухеру подождать до 12 ноября. Расстались в самых лучших отношениях.

Когда наступил вечер, генеральный государственный комиссар Флаухер в зале «Трапезной» выступил с долгожданной речью о положении в стране. Были приглашены все националистические союзы и группы. Огромный зал был набит до отказа. В начале своего выступления Флаухер подробно остановился на разлагающем влиянии марксизма, единственным средством против которого, по его словам, являются только порядок и железная дисциплина. Он возвысил голос, собираясь изложить основные тезисы: от всех, а прежде всего от преданных отечеству патриотов, следует требовать безусловного подчинения установленным самим богом органам государственной власти – правительству, ему, государственному комиссару.

Но в тот самый момент, когда он собирался произнести эти решительные слова, его речь была прервана неожиданным замешательством у входа в зал. Слова команды, крики, звук выстрела. На трибуне рядом с государственным комиссаром внезапно появляется вождь Руперт Кутцнер с дымящимся пистолетом в руке. Он одет в новый полувоенного покроя спортивный костюм. На шее – очень высокий накрахмаленный белый воротничок. Волосы до самого затылка разделены четким пробором. На груди у него красуется железный крест – военный орден, выдававшийся только при получении очень высоких постов, владельцам больших богатств или за действительно геройские подвиги. В высоко поднятой руке – пистолет. Так на сцене мюнхенского придворного театра, торжественно возвещая генуэзской знати о падении тирании, стоял когда-то актер Конрад Штольцинг в роли графа Фиеско ди Лаванья, героя пьесы немецкого драматурга Шиллера.

Руперт Кутцнер слегка отодвинул раздосадованного и растерявшегося Флаухера. Громовым голосом, среди воцарившейся в зале мертвой тишины, он возвестил:

– Национальная революция началась. Этот зал охраняют шестьсот хорошо вооруженных людей. Приближаются войска рейхсвера и отряды окружной полиции, выступающие под нашими знаменами. Баварское и всегерманское правительство свергнуты. Формируется временное всегерманское правительство, во главе которого стану я. Восходящее солнце осветит завтра своими лучами либо истинно германское национальное правительство, либо мой труп!

Затем он приказал громовым голосом:

– Кружку!

И выпил ее до дна.

Раздался гром рукоплесканий. У многих на глазах были слезы. С восторгом глядели они на Руперта Кутцнера, испытывая при этом почти такое же чувство, как на представлении их любимой оперы «Лоэнгрин», когда герой выплывает на серебряной лодке, неся с собой в последнюю минуту избавление от всяких невзгод.

Флаухер, как только раздался выстрел, как только он увидел на трибуне причесанного на пробор человека с дымящимся пистолетом, услышал громкий, вырывающийся из-под крохотных усиков голос, мгновенно понял, что и второй его план полетел к черту. Этот прохвост втер ему очки своими уверениями в лояльности, этот прохвост опередил его. Теперь Кутцнер, вероятно, предложит ему присоединиться, принять участие в путче под его, Кутцнера, руководством. Это, – вопреки всем доводам разума, – большой соблазн. Хотя вся эта история может продлиться не больше двух недель, хотя она и провалится, не выйдя за пределы Баварии, все же очень соблазнительно две недели быть народным героем и затем пасть, как баварский лев, в борьбе против Берлина, стать, как кузнец из Кохеля[66], героем легенды, войти в баварскую Валгаллу. Его собственный план лопнул, жизнь изгажена: для него такая великолепная концовка была бы лучшим исходом. Но для Баварии это не лучший исход. Ноль целых, ноль десятых – таковы перспективы этого путча. Северогерманский рейхсвер против этого переворота, промышленники против, путч не может перекинуться за пределы Баварии, он должен быстро провалиться. Если он, Флаухер, присоединится, если он сегодня же ночью в зародыше не задушит этого путча, – повторится 1866 год[67], и проклятая Пруссия окончательно проглотит Южную Германию.

Все это Флаухер успел осознать в те несколько мгновений, пока еще дымился пистолет Кутцнера. Его гнев рассеялся раньше, чем дым выстрела. Он не испытывал страха ни перед пистолетом, ни перед толпившимся вокруг трибуны сбродом в полувоенных куртках с гранатами в руках. За одну минуту, раньше чем можно было успеть сосчитать до шестидесяти, этот старый баварец понял больше, чем понимал в течение всей своей сознательной жизни. Он ошибался, переоценивал свои силы: его торжество было дутым, божественная миссия – бредом. В этот час муки, боли и крушения всех его надежд четвертый сын секретаря нотариуса из Ландсгута стал внезапно велик. Он ясно осознал положение, понял и то, что во главе этих вооруженных людей легко сейчас дойти до границ Баварии и там умереть, и то, что, удушая путч, он вступает на тернистый, бесславный и весьма скользкий путь. Но он переоценил свои силы, дал делу дойти до этого, он был виноват. Он был обязан исправить зло, им содеянное. Он решил принести себя в жертву.

Все это – сознание и решение – несчастный Франц флаухер пережил в одну минуту. Но в ту же минуту он, со свойственной ему крестьянской хитростью, одновременно с решением нашел и единственное остававшееся еще средство, – уж раз он приносил себя в жертву, – оградить и город и страну от кровопролития. Прежде всего нужно вернуть себе полную свободу передвижения. С этой целью он для видимости подчинится этому шуту гороховому. Выбравшись отсюда, он немедленно позвонит в Берхтесгаден и в архиепископский дворец, добьется санкции своих дальнейших шагов. После того, совместно с командующим войсками, направится в казармы, разошлет телеграммы, радиодепеши, протрубит отбой. Он сам, если ему удастся выполнить этот план, на веки вечные прослывет не только ничтожеством, но и подлецом. Те самые люди, которым его жертва пойдет на пользу, – все эти тайные правители страны отрекутся от него, не сохранят к нему даже благодарности. Ни одна порядочная собака не задерет перед ним лапы. Он будет конченым человеком. Но и с путчем тоже будет покончено. Путч, если он, Флаухер, так поступит, провалится сразу, не выходя за пределы Мюнхена, а не у границ Баварии, не после длительного кровопролития и бесчисленных унижений для всех баварцев.

Итак, подчиняясь настояниям Кутцнера, он, как будто в полном согласии с ним, проследовал за Кутцнером в соседнюю комнату, куда в это время успел прибыть и военный руководитель путча, генерал Феземан. Командующего войсками и начальника полиции, так же как и Флаухера, заставили войти в эту комнату. Кутцнер объявил присутствующим, что намерен предложить им занять под его, Кутцнера, верховным руководством ответственные посты в управлении страной; Флаухеру он предлагает пост баварского наместника. Эти посты они должны занять. Четырьмя пулями заряжен его пистолет, – он угрожающе взмахнул им, – три для них, а последняя для него самого, в случае их отказа сотрудничать с ним. Выполняя свое решение, Флаухер ответил печально и по-крестьянски хитро, незаметно подмигивая остальным:

– Господин Кутцнер, застрелите вы меня или нет, – это совершенно не важно. Я думаю только о благе отечества и поэтому пойду с вами.

Под аплодисменты и ликующие возгласы возвратились Флаухер и Кутцнер в зал и поднялись на трибуну для объявления совместной декларации. Задачей его временного правительства, – возвестил Кутцнер, – является спасение германского народа и поход на греховный Вавилон – на Берлин. Во главе национального правительства становится он, Кутцнер. Командование армией принимает на себя генерал Феземан. Доктор Флаухер назначается временным правителем Баварии. Флаухер пояснил, что с тяжелым сердцем принимает на себя этот пост, ибо в душе считает себя наместником монархии. Оба протянули друг другу руки и так остались стоять – жесткая, с набухшими жилами, потная рука Флаухера в жесткой, с длинными ногтями, потной руке Кутцнера.
[1] [2]