Часть третья. ЭЛЬАЗАР - КРАСА БИТВЫ (2)
[1] [2] [3] [4]- Кто же тогда может? Кто?
- Ты.
Я покачал головой.
- Нет, нет, во всем Израиле есть лишь один человек, за которым они сейчас пойдут в огонь и воду, как пошли бы за адоном, да почиет он в мире! Кому это знать лучше, чем мне, Иегуда? Ибо разве не правда, что всю жизнь свою я ненавидел в тебе то, чего недостает мне ?
- Что же, Шимъон? Что?
Я ответил:
- Ту силу, которая заставляет людей любить тебя больше жизни.
- И все же, - сказал Иегуда задумчиво, и в голосе его звучала безнадежность, - то, что хотел я, досталось тебе.
Братья приблизились к нам. Мы сели под деревом, и я сказал Иегуде:
- Нас пятеро, мы сыновья Мататьягу и братья. Ты был прав, Иегуда: если даже остальные все уйдут и покроют себя позором, мы будем делать то, что пристало делать человеку. Не знаю уж, благословение ли это или проклятие адона, но это - в нас, во всех нас, какие бы мы ни были разные. Но они не уйдут, Иегуда, они не уйдут. Мы сами вышли из их среды, как говорил адон, и это они сделали нас такими, какие мы есть. Да иначе и быть не может. Дано ли было египтянам или грекам - родить Маккавея?
Эльазар остановил меня, ибо увидел, что к нам подходит рабби Рагеш.
- Хватит, Шимъон, - сказал Иегуда, и лицо его исказило страдание.
Рагеш обратился к Иегуде со словами укора:
- Так-то ты почитаешь старость в Израиле! И тебя-то я назвал Маккавеем!
- Я что, просил я тебя об этом, что ли? - жалобно сказал Иегуда. - Просил я тебя об этом?
-- Проси, когда ты этого заслужишь. А теперь ступай назад, они все еще ждут тебя.
Мы встали и все вместе вернулись в шатер.
- Я прошу у вас прощения, - сказал Иегуда старикам.
И они ответили:
- Аминь! Да будет так!
И тогда Иегуда начал говорить, и все слушали его. Они сидели, скрестив ноги, завернувшись в свои просторные полосатые плащи, - старики, внимавшие мальчику, ибо Иегуда и был для них мальчиком, - они сидели как давным-давно их предки сидели в своих шалашах из козьих шкур.
Пока Иегуда говорил, я следил за ними. И до сих пор я отчетливо помню их лица, их резко очерченные, суровые, острые, с орлиными носами, непримиримые лица, обветренные, бородатые лица, по которым издалека можно было признать евреев; и неповторимыми сделали эти лица не их внешние черты, но их образ мысли и образ жизни, которые наложили свою неизгладимую печать на очертания носа, глаз, рта и щек, - лица адонов, учителей и почитаемых старцев.
Люди привыкли чтить седину - а разве не видели старцы, что у Иегуды, который был в расцвете своей юношеской красоты, в волосах и бороде уже пробивается седина? Сначала все они были настроены против него, но по мере того, как он говорил, они смягчались, и, наблюдая за ними, я снопа думал о беспредельной простоте моего брата и еще кое о чем, ибо в нем была непререкаемая властность, покорявшая всех. Не знаю, осознавали они это или нет, но в тот вечер Иегуда установил железный закон для нашего народа, которому предстояло тридцать лет ожесточенно сражаться за свободу. Многие ли из этих стариков остались еще в живых? Но тогда они об этом не думали. Они вглядывались в этого юношу, в котором как бы воплотились все предания Израиля, юношу, который был прекрасен, как Давид, чист и целеустремлен, как Гидеон, страстен, как Иирмеягу (Иирмеягу - Иеремия.), и гневен, как Иешаягу, и на их суровых лицах разглаживались морщины, и все чаще и чаще повторяли они:
- Аминь! Да будет так!
И при этом Иегуда возложил на себя и на нас, его братьев, самое тяжелое бремя. Не мне его судить, но, я бы так не сделал. Однако Иегуда так сделал не знаю, к добру или к худу. Он взял на себя руководство военным обучением людей и боевыми действиями - такова была цена, которую он платил. Эльазар и мальчик Ионатан остались при нем.
На Иоханана он возложил снабжение и заботу о пропитании. Мне, Шимъону, предстояло судить людей, и я должен был творить суд сурово и нелицеприятно, железной рукой - так, как судят на войне. Такую цену я платил.
- Дорогая цена, - сказал один из адонов; но Иегуда покорил их всех.
- Я умею лишь одно, - сказал Иегуда. - Я умею сражаться. Я всегда узнаю врага, кто бы он ни был: толстосум ли еврей, засевший за стенами Акры в Иерусалиме, или наемник, состоящий на жалованье у греков. Вот уже несколько месяцев я и мои братья живем для одной лишь войны - для того, чтобы сражаться и убивать. Когда война закончится, мы, если вы пожелаете, уйдем - или мы унизимся и будем целовать край вашей одежды. Но до того я назначаю цену за кровь Мататьягу: вы слышали цену.
- Ты хочешь стать царем? - спросил кто-то. И тогда случилось чудо: на глазах Иегуды показались слезы-мы все это видели,-и он воскликнул:
- Нет, нет! Клянусь именем Господа!
Они не могли вынести его унижения.
- Да будет с тобой милость Господа! - сказал Рагеш.
И Шмуэль бен Зевулон, который еще недавно так разъярился на Иегуду, теперь подошел к нему, обнял его за плечи и поцеловал.
- Маккавей, - сказал он мягко, - плачь, ибо нам предстоят страдания. И старцы пойдут туда, куда поведет их юноша. Да дарует тебе Господь силу, и страсть, и да будешь ты страшен врагам, и да люби ты всегда свободу и справедливость!
В глазах Иегуды еще стояли слезы. И мы все ушли из шатра и оставили его одного.
Прошло шесть недель. Все это время Иегуда формировал наше войско, и все это время мы поджидали Аполлония, главного наместника Иудеи, который хотел ощутить укус офраимского комара, а потом безжалостно этого комара раздавить.
Еще в первую из этих шести недель в Офраим пришел еврей из Дамаска по имени Моше бен Даниэль с двадцатью двумя мулами, тяжело груженными мешками с тонкой пшеничной мукой. К тому времени Иоханан и я установили в нашей долине распределение продуктов поровну между всеми, так что никто, может быть, не ел досыта, но никто и не голодал. И тогда-то люди почувствовали, как говорили, железную руку Шимъона бен Мататьягу, - железную руку, которая, по-моему, была чересчур мягка и бесполезна и остается такою же, помоги мне Бог, и по сей день. Я не унижаюсь, я знаю себя.
[1] [2] [3] [4]