3

[1] [2] [3]

Сел важный, энергичный.

Почти что заграничный,

Из кожи лез бедняга,

Изображая гордо

Боксера иль варяга,

А может быть, и лорда…

Никем замечен не был

И, улыбаясь криво.

Решился быть испанцем

Де Мендос-и-Олива,

Дельцом из Пампелоны,

Певцом из Аликанте,

Испанцем-монархистом,

Испанцем-эмигрантом.

Но было все напрасно.

Хоть был он из Толедо,

И посему пошел он

До Ватер-и-Клозедо.

И там, изливши горе

Старухе бестолковой,

Вернулся в дом семнадцать

На Малой Кошиковой.

Порой многим казалось, что Тувим готов в сердцах повторить пушкинские слова: «Подите прочь - какое дело поэту мирному до вас!» На самом деле Тувим любил тех, кого называл «простыми людьми», когда эти слова еще не стали газетным штампом. Не случайно одно из лучших стихотворений, «Парикмахеры», он посвятил Чарли Чаплину - трогательному насмешнику, который в наш грозный век попытался защитить смешного маленького человека:

Вдоль стен пустой парикмахерской парикмахеры дремлют часами.

Ждут, глядят - нет клиентов, томятся, без дела шатаются,

Сами бреются, сами стригутся - все сами и сами,

Перемолвятся словом, задремлют, всхрапнут и опять просыпаются…

Назревает гроза, посинело вокруг, петухи распевают,

Парикмахерам страшно, забегали - слышите гром!

Парикмахеры плачут, поют, парикмахеры ошалевают.

То стоят истуканами, то мечутся чуть не бегом.

Вряд ли в 1926 году политики Польши, сидя в парикмахерских или даже в зале сейма, слышали первые раскаты грома. Их услышал поэт.

В 1928 году я писал о Тувиме: «Спорить с ним нельзя. Он думает ассоциациями, аргументирует ассонансами…» Да, Тувим был прежде всего лириком; это не помешало ему понять эпоху лучше, чем ее поняли иные трезвенники сознания, которые думают схемами и аргументируют цитатами. Тувим в стихах выражал себя; может быть, поэтому его стихи воспринимались людьми как выражение их мыслей и чувствований, как нечто общее. Один поляк мне рассказывал, что, будучи в годы войны партизаном, он повторял, как заклинание, стихи Тувима:

Я, может, лишь день там прожил,

А может, прожил век…

Я помню только утро

И белый-белый снег.

В молодости Тувим страстно любил Артюра Рембо, озорника и провидца, мятежника и подростка с лицом отчаявшегося ангела. При последней нашей встрече он вдруг сказал: «А лучше Блока, кажется, никто не сказал о самом трудном…» Поэтов он любил бескорыстно, переводил с равным увлечением «Облако в штанах» и «Слово о полку Игореве», не пытаясь ни у кого заимствовать. А Блок ему был все-таки сродни… Я очень люблю стихотворение Тувима «За круглым столом» с эпиграфом, взятым из песни Шуберта «О высокое искусство, сколько раз в часы печали…»:

А может, снова, дорогая,
[1] [2] [3]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.