Часть четвертая. ГЕТТО (6)

Благочестивый пыл среди еврейских масс Польши был не просто религиозной силой. У него имелись и радикальные полутона. Еврейское общество было авторитарным, а зачастую и деспотическим. Им правила олигархия богатых торговцев и адвокатов – раввинов, связанных между собой родственными узами. Система советов давала этой элите в руки грозную силу, а электорат, избиравший ее, был достаточно узок. Эта олигархия не была абсолютно замкнутой, поскольку образование позволяло в нее внедриться. Теоретически на это могли рассчитывать даже бедняки. Кафедократия была по необходимости и меритократией. Однако большинство бедняков оставалось (и ощущало себя) бессильными. В синагоге они ничего не значили. Можно было, конечно, подать жалобу на раввина, однако на нее не обращали внимания, если у него в семье было все в порядке. И напротив: многие местные постановления карали всех тех, кто «распускает сплетни и высмеивает дела уважаемых людей города». Дух угнетения ощущался не только на уровне общины, но и в семье. Для гетто был характерен патриархат. Отец имел право силой заставить учить Тору своего сына по исполнении тому 12 лет. С 13 лет вступал в действие закон насчет непокорного сына из Второзакония. Теоретически непослушного можно было предать суду старейшин, осудить и побить камнями; высечь его можно было даже за первую провинность. Талмуд, правда, сообщает, что таких случаев не наблюдалось, но тень закона тем не менее висела над сыном. Отец мог принять решение относительно брачного контракта дочери до достижения ею совершеннолетия. Став в двенадцать с половиной лет богерет, она, в принципе, могла отвергнуть такого мужа, но на практике такие случаи встречались редко. Детей учили, что чтить родителей – значит чтить Бога. Короче, в гетто всякого рода субординации было более чем достаточно.

Однако одним из достоинств евреев было то, что они не были склонны робко подчиняться своим назначенным властным структурам. Еврей вечно протестует. И еврейская традиция, хотя зачастую и неохотно, находит место для такого протестанта. Она позволяет также святому действовать вне пределов обычной религиозной структуры. Мы уже встречались с понятием баал-шем, «хозяин божественного имени». Оно восходит к временам вавилонских геоним. С XVI столетия они встречались среди евреев-ашкенази, занимаясь практической каббалой. Некоторые из них были настоящими учеными. Большинство же писало заклинания-обереги или в духе народной медицины лечило специальными молитвами, чародейством, травами и кусочками животных. Они специализировались на душевных расстройствах и изгнании диббуков .

Где-то около 1736 года один из таких людей, Израиль бен Элизер, известный позднее как Бааль Шем Тов (ок. 1700—1760) или просто Бешт (по инициалам), ощутил некий зов. Сам он был сиротой, родом из Окопа, что в отсталой Подолии. В разное время он прислуживал на ритуальной скотобойне, добывал глину в Карпатах, был сторожем в синагоге и содержал постоялый двор. На портретах он обычно изображен с трубкой в руке или во рту. Он был человеком из народа и был очень далек от апостолической генеалогической линии раввинов, которая теоретически могла быть прослежена аж до Моисея. Он мало учился. Оригиналов его работ не сохранилось. Письма с его подписью, возможно, являются поддельными. Его проповеди сохранились в записи учеников. Он не выступал в синагогах, только вне их, причем, подобно Джону Уэсли, путешествовал по стране. Он писал амулеты, лечил людей и изгонял из них злых духов – короче, вел себя как обычный святой. Но кроме всего этого, он обладал подлинной харизмой: в его присутствии мужчины и женщины ощущали высокие порывы, чувствовали себя способными на благочестивые поступки. Это ощущение интенсивной, хотя какой-то домашней, святости усиливалось исцелениями, которые были зачастую очень зрелищными, а также его снами, в которых он провидел события, его мистическими состояниями и приписываемыми ему чудесами.

Все это сделало его влиятельной личностью. Он приобрел известность и организовал собственный суд на манер любого знаменитого раввина, и люди приезжали к нему издалека. Но основателем движения его сделала скорее изобретательность. Ему принадлежит идея создания двух новых институтов. Первый – возрождение древней концепции цадика, высшего человеческого существа, высшего в силу его особой верности Богу. Сама идея была стара, как Ной, но Бааль Шем Тов придал ей новое значение. С изменой Шаббетая Зеви мессианство было скомпрометировано. В то же время Бешт не питал никаких иллюзий относительно франкизма или иной мессианской секты, отколовшейся от иудейского монотеизма. Как он выражался, «Шекинья рыдает и говорит, что пока конечность держится на теле, есть надежда на исцеление. Но, будучи отсечена, она уже не может быть восстановлена; каждый же еврей есть конечность Шекиньи ». И у него не было намерений двигаться по этой дороге «ампутации». В то же время он понимал, что мессия-неудачник оставил зияющую пустоту в еврейских сердцах. И он заполнил эту пустоту, возродив цадика, который (согласно его учению) ниспослан свыше как милость и благодать Божья. Цадик, по Бааль Шем Тову, не есть мессия, но и не совсем обычный человек, он – где-то посередине. Более того, поскольку цадик не претендует на роль мессии, их может быть много. Таким образом, появляются новые персонажи, которые могут способствовать распространению и становлению религиозного движения.

Во-вторых, он изобрел революционную форму популярной молитвы. Это было важно, поскольку позволяло и простым, неграмотным евреям вносить свою лепту в религиозную практику. Великая сила лурианской каббалы состояла в том, что она порождала в массах ощущение того, что они могут ускорить приход мессии своими молитвами и благочестием. Бааль Шем Тов добился подобного же эффекта народной причастности своей новой теорией молитвы, которую несли он и его последователи. Он подчеркивал, что молитва – не столько человеческая деятельность, сколько сверхъестественный акт, в котором человек прорывается через барьеры своего естественного существования в божественный мир. Как человеку это удается? Он берет молитвенник и концентрирует все свое сознание на буквах. Он не читает, он желает. И, когда он делает это, буквы теряют форму, расплываются, и (это типично каббалистическая идея) божественная сущность, скрытая в буквах, становится духовно видимой. Это похоже на то, как если мы смотрим сквозь прозрачный объект. Бешт называл это «входить в буквы молитв» или в «небесные залы»; человек знал, что он достоин, когда «входил в залы молитв».

Бешт учил, что, для того чтобы «войти», человек должен уничто-жить свою личность, стать ничем. Тогда он создает вакуум, который заполняется некоей высшей сущностью, действующей и говорящей за него. Когда слова молитвенника сливаются в точку, свершается трансформация, человек прекращает свою человеческую деятельность, и тогда уже не человек шлет наверх свои слова, а, наоборот, они посылаются в его уста. Мы продолжаем говорить, но мысли поставляются духом. Бешт говорил: «Я позволяю рту говорить все, что он хочет сказать». Его последователь, глава второго поколения хасидизма Дов Баер объяснял, что духовная энергия, делающая возможным это божественное преображение, проистекает из того, что Тора и Бог, в сущности, суть единое целое, и божественная энергия хранится в буквах Великой Книги. Успешный акт созерцательной молитвы высвобождает эту энергию. Дов Баер использовал и другое сравнение: «Когда человек занимается или молится, слово следует произносить в полную силу, подобно тому, как капля семени извергается всем его телом, и в этой капле концентрируется вся его сила».

В результате церемонии хасидов стали довольно шумным мероприятием. Отвергая синагогу, они завели собственные штиблех, или молитвенные дома, где и собирались в своих простых одеждах и больших меховых шапках. Если было настроение, некоторые из них курили или выпивали. Во время молитвы, выкрикивая, они раскачивались и хлопали в ладоши, пели мелодию ниггун и танцевали под нее. У них были и свои молитвы на смеси польского ашкенази и лурического сефарди. Это были бедные, грубые люди, которые шокировали еврейский высший свет, особенно когда их практика распространилась по всей Польше и проникла в Литву. Их быстро обвинили в тайном шаббетизме, и даже раздавались гневные требования запретить их.

В лице Элии бен Соломона Залмана (1720—1797), гаона Вильно, ранние хасиды нашли заклятого врага. Даже на фоне еврейских вундеркиндов гаон был ребенком выдающимся. В возрасте шести лет он выступил с проповедью в виленской синагоге. Его светские и духовные познания внушали благоговейный трепет. Женившись в 18 лет, он зажил самостоятельно, приобрел домик под Вильно и всецело посвятил себя ученым занятиям. Сыновья говорили, что он спал не больше двух часов в сутки, причем не более получаса подряд. Чтобы не отвлекаться, он держал ставни закрытыми даже днем и занимался при свечах. А чтобы не уснуть, он не топил в доме и ставил ноги в таз с холодной водой. По мере того как росли его власть и влияние в Вильно, росла его тяга к занятиям. Нельзя сказать, чтобы он презирал каббалу, но все должно было быть подчинено требованиям галахи. Он воспринимал хасидизм как возмутительный скандал. Все эти разговоры насчет экстаза, чудес и видений, с его точки зрения, – ложь и заблуждение. Идея цадика по сути есть идолопоклонство, сотворение кумира из человека. И, что самое главное, хасидская теория молитвы есть подмена и оскорбление всего иудаистского богословия, от альфы до омеги. Он был воплощением кафедократии, и когда спросили, что, по его мнению, следует сделать с хасидим, он ответил: преследовать. К счастью для ортодоксов, хасиды стали использовать для шехиты (ритуального забоя скота) неортодоксальные ножи. Впервые герем был объявлен против них в 1772 году. Их книги публично жгли. При втором гереме, в 1781 году, было объявлено: «Они должны покинуть наши общины вместе со своими женами и детьми… им не следует давать приюта на ночь. Их шехита запрещается. Запрещается вступать с ними в деловые отношения и в брак, а также участвовать в их похоронах». Гаон писал: «Долг каждого верующего еврея не признавать их, преследовать и причинять им беспокойство и подавлять их всеми возможными способами, поскольку в сердце их – грех, и они суть язва на теле Израиля».
[1] [2] [3] [4]