ДНЕВНИК СОБЫТИЙ 1946-47 г

На следующий день утром Хорава уехал в Москву на Сессию Верховного Совета СССР. Уехал, не простившись. Хозяин утром узнал и очень огорчился:

— Какой же я хозяин, если гости от меня уезжают, а я их не провожал.

Хорава в панике прислал из Москвы извинительное письмо.

Сегодня я говорил с Яковлевым. Жалуется, Что забыли. Говорит, что много работает, немного над пассажирской, много над другими. Просит написать об «Ил-18»- пассажирской четырехмоторной.

— Отличная! Недавно Коккинаки сходил на ней без посадки из Москвы в Киев и обратно за 3 ч. 20 минут.

Кокки говорил мне, что Москва — Ленинград — Москва заняло 2 ч. 30 минут.

30 ноября.

Выходить стали неимоверно поздно. Сегодня, к примеру, кончили в 8 утра. Шли списки избирательных округов по выборам в Верховный Совет РСФСР. Вот опять начинается длительная компания. Наученная горьким опытом выборов в Верх. Совет СССР, когда Сиротин все подмял под себя и сидел своей толстой жопой на всех делах, не давая ходу (за что ЦК и стукнул нас), редакция сейчас сразу хочет создать группу. Вчера меня позвал Слепов (редактор по партотделу) и консультировался — как лучше сделать. Предложил мне вести одну бригаду. Я согласился, но предложил, чтобы было не 2, а 3 бригады. Весь вопрос будет обсуждаться в воскресенье, 31 ноября, на редколлегии.

Сделали мы еще три полосы: Казахстан, Армения и новые районы СССР. Пока лежат.

Хозяин вернулся из длительного отпуска. Еще в отпуске он дал телеграммы о плохой отгрузке угля (в частности, о такой телеграмме нам сообщил Кривенок из Ростова.) По приезде, несколько дней назад, он повторил телеграмму. Отзвук — наша передовая в № от 29 ноября.

День артиллерии в этом году проводился не 19, а в воскресенье 24 ноября. Мне надо было писать передовую. По обякновению, я начал констультироваться. Уже несколько дней до этого я вел переговоры с главным маршалом артиллерии Николаем Николаевичем Вороновым о его статье. Он сначала ссылался на занятость, потом обещал, потом сказал, что ему не нравится и переделывает. Попутно я сказал о передовой — хочу, мол, посоветоваться.

— А я буду у вас в пятницу, вот и поговорим.

И верно, в пятницу 22 ноября, он пришел к нам на собрание, посвященное Дню Артиллерии. Встретили его очень тепло. Да и сам он хорош: высокий, представительный, полный, крупное открытое волевое лицо, с крупными чертами, умные с улыбкой глаза. Голос тихий, очень спокойный (и весь он спокойный, уверенный), говорит очень просто, без военной терминологии (что меня поразило и в разговоре с Ватутиным). Очень много планок: я, не ручаясь за точность, насчитал 22- всяких — и наших, и заморских. Народу было битком.

Он извинился, сказал, что у него нет систематизированного доклада, и поэтому он просто поговорит о развитии артиллерии и ее роли в Сталинградской операции и Дне Артиллерии.

Я довольно подробно записывал и даю его рассказ (частично он приводится в выходящем завтра — послезавтра номере «Правдиста» в записи Виктора Вавилова).

Н.Н. Воронов рассказывает:

— В 1937 году в Кремле был устроен банкет летчикам, слетавшим из Москвы в Америку. Выступали летчики, говорили о том, что положено в таких случаях. В середине выступил с речью т. Сталин. Он отметил роль и значение нашей авиации, определил ее место в будущей войне. Заканчивая речь, он сказал: я очень люблю авиацию, уважаю авиацию и борюсь за развитие авиации. Но сегодня я должен сказать об артиллерии. (Дальше Воронов своими словами изложил мысли Сталина, которые он привел в своей статье ко Дню Артиллерии «Грозное оружие Красной Армии», напечатанной 19 ноября 1944 года в «Красной Звезде».

Подробно он рассказывал о Сталинградской битве.

— Сначала приехали, выяснили все, уехали. И вот мы приехали второй раз, с решением. И тому, кто просил одну дивизию, чтобы не отступать, говорили: вот тебе еще 10 дивизий, будешь наступать. Мы наблюдали сцены растерянности и недоумения. И это — опять же — сверху и снизу. Многие просили времени подумать. Как вы знаете, было решено ударить не по немцам, а во фланги из армий, где были румыны и итальянцы. Это было совершенно правильным выбором и дало отличные результаты. После того, как замкнулось первое кольцо в Калаче, надо было создать второе кольцо ударами на Ростов и Богучар — с тем, чтобы изолировать окруженных и создать для них безнадежное положение. Мне выпало вести операцию на Богучар. На той стороне Дона у нас был маленький плацдарм с воротами шириной в 1400 м. В них надо было скрытно протащить 1100 танков, пушки, всю иную технику, силы. И тут для удара мы выбрали фланг между немцами и итальянцами. Во фланг всегда выгодно бить, а тем паче — в разнонациональный. Так и вышло. Итальянцы дрогнули — и ходу. Помню 16 декабря 1942 года мы перехватили радиограмму командира итальянской дивизии: «Продолжаем отходить на запад. Сзади русские, слева русские, справа русские. Укажите, что делать». Ответ командира 8-ой итальянской армии гласил: «Мужайтесь». Этот ответ звучал особенно пикантно в свете выступления Муссолини, состоявшегося 14-го декабря, в котором он восхвалял успехи 8-ой армии. И вот в это время раздался звонок:

— Как дела?

Я коротко доложил.

— Очень хорошо. Вам надо будет поехать под Сталинград. Раз окружили надо уничтожать.

Я не помню, что я ответил, но, конечно, об отказе и речи не могло быть. Но, видимо, было что-то в тоне моего голоса, потому, что собеседник спросил:

— Вы не хотите ехать от успехов? А все-таки надо. Подумайте и позвоните.

На следующий день мы улетели под Сталинград. Обстановка там сложилась таким образом. После окружения сразу попробовали их смять. Не вышло. Наступила пауза. Ознакомившись с обстановкой, мы начали проводить разведку боем, нащупывая наиболее слабые места. Не выходит. Ирония судьбы: один из наших командармов раньше был начальником укреп-района Сталинграда, а сейчас ему надо брать те укрепления, которые он строил. Но они м.б. перепланированы? И какие там силы? Добывали языков, вели бесконечные допросы. Не ясно. И вдруг помог случай. Сбили самолет, улетавший из кольца на запад. На нем — 1200 писем от офицеров своим близким. В их числе — письмо командира 376 пехотной дивизии генерала Данияса своей жене в Берлин. Генерал писал о том, о сем, и, кроме того, сообщал, что он обороняет такую-то высоту, что за нее надо драться изо всех сил, т. к. в противном случае придется отступать под самый город.

Все ясно! Прекратить всякие разведки. Стали готовиться. И вот, 10 января 1943 года начали. И так — до 2 февраля. 22 бессонных суток.

Многое открылось нового. Вначале мы считали (кто-то пустил этот слух и он перерос в убеждение), что Паулюс и высшие офицеры смотались в Германию, а в окружении командуют средние офицеры. Это, конечно, меняло обстановку и план: одно дело драться с фельдмаршалом, другое — с солдатами и унтерами. И вот, допрашиваю я как-то одного офицера и спрашиваю: «Когда улетел Паулюс?». Он глаза вытаращил. «Не пытайтесь нас обмануть», — говорю я ему. «Нет, Паулюс на месте» — отвечает он. — «Я был у него с докладом три дня назад». «А когда вы в последний раз знали, что он на месте?» «Я вчера докладывал ему по телефону».

Мы считали, что в окружении около 100 тысяч человек. Оказалось, их было 330 тысяч. Все они остались на месте — убитыми и пленными, за исключением 25 тысяч больных и раненых, вывезенных на самолетах. Ошиблись мы и в отношении пленных, считали и опубликовали, что взяли 95 тысяч, а фактически их оказалось — 135 тысяч. Офицеров было опубликовано 2500, а когда я уезжал было уже 5500.

Разговоры о голоде — чепуха. У них оставалось еще очень много лошадей, да и вообще — я подсчитал — рацион питания окруженных даже в конце операции был в 2 раза лучше, чем у нас в 1919 году. Было достаточно патронов, мин, вот в снарядах ощущался под конец некоторый недостаток.

Мы очень опасались, как бы в последние дни не улетели в Германию Паулюс и генералы. Там было два аэродрома, оба держались под непрерывным артиллерийским огнем (с того часа, как мы узнали об их существовании). В связи с этим, я хочу рассказать, как какая-нибудь мысль бессознательно командует нами. Как-то вечером — дело шло к концу — я уснул на несколько часов. И вдруг проснулся в испуге: ведь немцы могут посадить самолет у своего берега на лед Волги! Через полчаса вся Волга была поднята на воздух.

Дважды мне пришлось допрашивать Паулюса. Первый раз — 1 февраля. Мы заняли южную часть, а северная группа продолжала драться. Нам было жалко наших людей. Мы вызвали Паулюса и предложили ему дать приказ о сдаче. Он категорически отказался, мотивировав двумя причинами: во-первых, я не главнокомандующий, а военнопленный, во-вторых, они меня не послушают, т. к. имеют приказ Гитлера драться до конца.

Сталинградская битва многому нас научила. В январе 1943 г. вышла директива Сталина об артиллерийском наступлении. Бои под Сталинградом показали, что эта тактика является совершенно правильной, и она с успехом применялась и в дальнейшем.

Наша артиллерия по праву может называться сталинской. т. Сталин всем родам войск уделяет очень большое внимание, но артиллерии — больше всех. Всегда особенная, отеческая забота, внимание, очень глубокие знания и в области нашей техники и ее применения. По каждой операции — в выводах — как действовала артиллерия. В планах — особое место артиллерии.

После войны мы занялись укреплением каюров. По инициативе Сталина организована Академия артиллерийских наук. Ее задачи: а) глубокая теоретическая разработка вопросов техники и ее применения. б) помощь развитию техники с) создание мощных коллективов ученых, работающих в области артиллерии.

День артиллерии был установлен в 1944 году. Когда указ был подписан, нам сказали, что надо подготовить приказ Сталина. Мы сидели несколько дней. Представили. Потом нас позвали. От нашего приказа остался только заголовок и подпись. Весь приказ был написан собственноручно т. Сталиным. Он прочел его нам и спросил: «Ну, как?». Важнейшая оценка в нем — артиллерия: главная ударная сила Красной Армии.

По окончании доклада мы пошли в кабинет Поспелова. Воронов, редактор военного отдела генерал-майор Галактионов, редактор пропаганды генерал-майор Шепилов, полковник Яхлаков, секретарь партбюро Григорий Креславский и я. Военные держались очень стесненно, и поэтому разговор в основном выпал на мою долю.

Я сказал, что хотя мы много писали и много читали о Сталинградской операции, Воронов сообщил нам много нового.
[1] [2] [3]