1944 год. ДНЕВНИК СОБЫТИЙ 1944 г (2)

[1] [2] [3] [4]

— Командует штурмовой дивизией. На нашем фронте.

— Крупин, Смирнов, Мельник, Туриков?

— У нас. Почти все Герои. Смирнова представляем на дважды Героя, а Мельника — к Герою.

— А помните, я писал о Карабанове?

— Как же, отличный летчик. Погиб под Орлом вместе со своим штурманом. Жаль. Но знаете: год назад пришел его радист Сокольский. Год был в плену, в лагере, бежал.

Вот так история! Весь вчерашний вечер и утро сегодня говорил с народом. Восстановил историю Карабоанова, вспомнили о Богданове, Быстрыхе, записал также различные эпизоды: пикирование, разгром 11 эшелонов, жизнь стрелка-радиста Стратиевского и проч.

Ночевали в хате, в селе у аэродрома. Из 200 домов осталось только 39. В хате — 12 душ, три семьи, теснота страшная. И я и Левка записали их мытарства при немцах — угон в тыл и т. п. Когда уже легли спать — в 12 ч. ночи — пришел пьяный стрелок-радист Игнатенков, лег к девкам на пол и начал любезничать. Одна из них встала (Маша) и пошла с ним гулять. А метель! Потом пришел и начал нам рассказывать о своем ранении. Уснули из-за шума, духоты и грязи только в 6 ч. утра, встали в 8.

Зак рассказала трагическую историю. Под Гомелем есть село. Отступая в 41 году, один артиллерист полюбил девушку. Ушел. Родилась дочь. Жизнь сложилась так, что остался живой и наступал тут, через это село. Узнал. Радость. Пять дней отпуска. Снова в наступление и в первой же день убит осколком.

5 марта.

Днем заехали Михаил Рузов и Пономарев. Михаил молча протянул телеграмму. Там было:

«С глубокой скорбью сообщаем о гибели на боевом посту майора Олендера. Похороны 6 марта.»

Подписи: Крылова, Макаренко, Кригера, Первомайского, Полторацкого, Навозова, Ошаровского, Островского, Шабанова — в общем, всех ребят.

Адресовано Рузову, как старшине нашего корпуса.

Известие буквально ошеломило меня. Как, почему, когда? Мина, бомба? А м.б. бендеровцы? Все лишь две недели назад я видел его на том фронте, как обычно — спокойного, с неизменной трубкой в зубах, высоколобого, с умными глазами и большой лысиной. Мы сидели, говорили о фронтовых делах, щелкали семечки.

Петя рассказывал обстановку, которую всегда отлично знал, ругал редакцию, которая требовала статьи «об артиллерийском окаймлении окружения».

— Они думают, что там неподвижное кольцо, как в цирке!

Это был один из наиболее грамотных — военно-грамотных — журналистов, человек исключительной работоспособности и добросовестности. Не было, кажется, ни одного задания его сумасшедшей редакции, которое бы он не выполнил. А их бывало по несколько в день. Он писал без устали статьи полковников, генералов, и они подписывали. Всю военную часть этих статей он давал сам.

По положению старшего корреспондента он не имел право без ведома редакции выезжать на фронт, а должен был сидеть в штабе. И он выезжал: тайком, на воскресенье. Так было, когда он был на Центральном, он выезжал в Поныри, Мало-Архангельск, к Севску, так было и на Воронежском фронте. Видно, и сейчас куда-нибудь поехал…

Рузов и Пономарев предложили поехать на похороны. Пошли к Галаджеву, пока ходили — 4 часа. А похороны завтра, до туда пути — 500 км., не успеть.

Я написал некролог во фронтовую газету, потом телеграмму ребятам на 1-ый Украинский с соболезнованием от нашего корпуса. Запросил Яшу Макаренко об обстоятельствах гибели.

Обидно, очень обидно! Я знал его еще по 42 году, по ЮЗФ. Вместе там были, вместе бежали до Сталинграда. Он — с первых дней на фронте. Потом вместе здесь, на Центральном, в моей машине он уехал со мной на Воронежский, там были вместе, ездили в Киев в первые дни освобождения, спали там на одной кровати. А как он знал поэзию, сам писал стихи, есть где-то его книжка.

Спрашивал меня: возьмут ли его в «Правду»? Да….

Приехала Наташа Боде. Больна, простужена. Так, больной, вместе с Женей Долматовским ездила в Рогачев. Проехали на машине на набережную Друти, глядят — машут им руками. Оказывается, въехали на огневые позиции орудий прямой наводки, которые лупят по той стороне. К этим пушкам ползком лежа пробираются, а они — на машине… Пули свищут.

Отправили машину обратно, в город, а сами залегли. Поснимала. Ночевали в городе. Была яростная бомбежка. Кидали из контейнеров хлопушки.

— Жутко красиво, — говорит Наташа. — Я сидела в хате у окна, поджав колени, готовая выбить стекло и выпрыгнуть в любую минуту. Зато сделала хорошие снимки.

Людмила Зак рассказала интересную безымянную ситорию, рассказанную ей из многих источников. Возможно — вычитанная история.

Молодой он и она любили друг друга. Но его родители были против брака, ему прочили блестящую карьеру. Им пришлось расстаться. Она взяла с него слово, что никогда не будет ее разыскивать, но обещала ежегодно писать ему одно письмо. Через год он получил первое: страдает без него, любит до самозабвения, почти сходит с ума. Еще через год — второе: печали меньше, но любит. Еще через год: она за границей, путешествует, к ней сватается очень хороший человек, как «его» мнение? Затем: вышла замуж, ждет ребенка. И так каждый год. В конце концов, он знал, что она счастлива, четверо ребят, спокойная жизнь с простым хорошим человеком.

А у него — все кувырком, карьера не получилась, личная жизнь шла нескладно, и он все время грыз себя за отказ от нее. И вот, через десять лет он получил от нее письмо, датированное днем их расставания. В нем сообщалось, что на завтра ее уже не будет в живых, она не может жить без него. И говорилось, что она написала ему письма, разослала их знакомым и просила посылать ему каждый год по одному.

У нас — тихо. Неимоверная опять слякоть. Наступление заглохло. В ночь на 3 февраля немцы силами четырех дивизий атаковали наш плацдарм на Друти (у Большой Коноплицы), но отброшены. Дал об этом сегодня заметку.

Последние дни много работал. 3-го дал оперативный подвал. Вчера отослал с Вихиревым подвал «Одиннадцать эшелонов» и к нему великолепные снимки бомбежки. Вчера и сегодня писал весь день «Возвращение». Думаю послать в «Огонек». Написал не меньше 1/2 печатного листа.

Устал, 4 часа утра. Спать!

Коробов 4-го уехал в Москву. Я остался один. Гм…

10 марта.

Дни идут быстро, а события — не очень, их хватает только для дневника. Судя по вчерашним и сегодняшним сводкам, резко шагнули вперед войска 1-го и 3-го Украинских фронтов. Перерезана железка на Николаев, бои идут на улицах Тернополя. А у нас — без перемен. Общее внимание до сих пор сосредоточено на Финляндии. Условия перемирия были опубликованы еще 2-го. Финны кочевряжатся. Пару дней назад у нас была напечатана передовая о Финляндии — необычайно мягкая, уговаривающая, разъясняющая. Странно! Впрочем, разве отсюда увидишь все вольты политика.

На дворе — два дня весна. Снег почти стаял. В поле — скоро будет сухо. На улицах — грязь. Разлетались немцы. Сегодня были в Гомеле — зенитки стучат все время. Впрочем, и тут их слышно нередко.

Утром 8 марта к нам заехал майор Меркушев и утащил к себе в полк минометчиков. Опять хорошо посидели, выпили на четверых 1,25 л. С грустью вижу, что стакан водки для меня почти безделица, и что самое скучное полная ясность сознания, и очень быстро (через час) совершенно трезвею. В все еще хмельные: и им противно видеть трезвого.

Помянули там неласковым словом Военторг. Вот что у военных вызывает всегда ругань дикую. Я не видел ни одного человека, кто бы хорошо отзывался об этой организации. Недаром о ней ходит столько анекдотов в армии.

Вот несколько:

1. Одна армия выходила из окружения. Осталось там хозяйство военторга. Надо выручать, никто не идет. «Довольно мы с ними настрадались, пусть теперь немцы помучаются».

2. В Сталинграде обсуждаются условия сдачи немцев. Паулюс спрашивает: «А где нас будут кормить?» — «В столовой Военторга.» — «Тогда мы будем драться до последнего!»

3. В часть прибыл самолет, построенный на средства работников Военторга. По фюзеляжу надпись «Военторг». Ни один летчик не соглашается лететь… «Свои собьют!».

Вчера с Левкой были у секретаря ЦК Белоруссии Горбунова — между прочим, бывшего нашего корреспондента по Белоруссии., бывший в ту пору зав. местной сетью Степа Зенушкин съел его. Горбунов сейчас не в обиде.

Скромный кабинет. На столе — стенографические записи лекций ВПШ (ух, если буду там — столько учить!).

— Прислал Александров. Я ведь доцент по истории при Белорусском университете.

Высокий, толстый, пухлое лицо, светлые волосы, лысина. В приемной — два секретаря, скучают до обалдения, одна читает «Хождение по мукам», вторая отрывной календарь на 1944 г. Аккуратно записали нас в тетрадочку посещений: кто, куда, должность.

Беседовали два часа. Интересно, вкусно. Сначала он рассказал нам историю со сценарием Довженко «Украина в огне». Это фильм должен был сниматься, а сценарий представили к печати. Украинские товарищи читали его, одобрили, назвали смелым, правильным и прочее. Долматовский, вернувшись с пленума Союза писателей, рассказывал мне, что на заседании пленума выступил Александров, подверг жестокой критике сценарий и читал отрывки из него. Как остроумно заметил Долматовский — в 37 году за эти отрывки посадили бы не только Довженко, но и Александрова — за их чтение.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.