10. УРОКИ ПОД ОГНЕМ

10. УРОКИ ПОД ОГНЕМ

Из четырехсот наших курсантов, как я уже выше говорил, сто пятьдесят погибли на «боевой практике». Из тридцати человек моего класса пятнадцать погибли за четыре месяца. Первое наше задание было особенно неприятным. Одно из подразделений на Южном фронте взбунтовалось и отказалось занять боевые позиции. Послали за нами. Мы окружили их, завязали бой, арестовали командира, комиссара и разоружили солдат. Командир, комиссар и еще несколько зачинщиков были немедленно преданы суду военного трибунала и расстреляны. Мы вернулись из этой экспедиции обозленные и без особой славы, но мы сами узнали кое-что очень важное о солдатском долге.

В другом случае возникла угроза польского наступления на город. Со стороны Речицы, лежавшей в сорока километрах к западу от Гомеля, надвигался генерал Халлер. Нас послали навстречу с задачей преградить путь полякам, но на этот раз обошлось без большой драки. Они просто проверяли нашу готовность. Мое главное воспоминание об этом эпизоде связано с тяжелейшим пешим маршем по промерзшей пустынной дороге, окаймленной по обочинам белыми березами. Меня, как бывавшего уже в боях, направили в соседнее подразделение для установления взаимодействия на левом фланге. Задача эта была сложная, к тому ж я был так измучен переходом, что засыпал на ходу. Оставшись совершенно один, я брел, что называется, механически, в надежде поскорее добраться хотя бы до первого занесенного снегом поста. Этот свой поход я надолго запомнил. На этом участке, помнится, мы пробыли около десяти дней и вернулись в свое расположение лишь с небольшими потерями, так как через несколько дней польское наступление выдохлось.

В декабре 1919 года наша школа вместе с армией Якира пошла в наступление на Киев. Это было уже более серьезным делом. Якир хотел воспользоваться неудачами Деникина на московском направлении и нанести внезапный удар по Киеву, который был слабо укреплен. Он обратился за помощью к командиру 12-й армии, в составе которой мы находились. И снова понадобились курсанты. Так мы оказались под началом Якира. В ходе мощного наступления нам удалось прорвать оборону противника и достичь центра города.

На Крещатике мы получили первый опыт уличных боев. Здесь гражданская гвардия и враждебно настроенное население помогали белым, ведя огонь из окон и бросая нам на головы все, что попадалось под руки, – камни, куски металла, предметы мебели, обливали кипятком. После ожесточенных боев мы были вынуждены отступить.

Через пару дней в районе деревни, где мы располагались, в пятнадцати километрах к западу от Киева, неожиданно появились броневики белых. Со всех сторон был открыт ружейный огонь. Пришлось отступать к небольшой речке, надеясь переправиться по льду, но он оказался слишком тонким и ломался. С большим трудом нам удалось выбраться на берег. Я пробыл в воде всего несколько минут, но мои ноги окоченели, а шинель настолько заледенела, что от нее можно было отламывать куски. Дважды я был ранен в ногу. После ранения я в полной мере ощутил отрицательный эффект нашего скудного рациона, в котором полностью отсутствовали жиры. Мои раны сами по себе не были тяжелыми, но они не заживали, и меня пришлось положить в госпиталь. Тут я увидел то, что можно было бы назвать одним из уголков ада, куда не заглядывал Данте.

Я никогда не забуду операционной с ее невыносимым запахом гниющей плоти, где на операционных столах обнаженные раненые, часто с гангреной, «демонстрировали» всевозможные увечья, которые война может нанести человеческому телу. Госпиталь был переполнен, в нем не хватало медицинского оборудования и самых элементарных медикаментов, в том числе для анестезии и дезинфекции. Вид всего этого черно-зеленого гниения произвел на меня такое страшное впечатление, что я забыл о своей боли.

В марте 1920 года Халлер неожиданным броском сумел захватить Речицу и переправиться через Днепр. Гомель был на грани падения. Уже колонны беженцев с их жалкими пожитками на тележках потянулись на восток в направлении Новозыбкова; уже местные власти двинулись вслед за ними на автомашинах. На железнодорожной станции осталась последняя надежда – бронепоезд, командиром которого был бывший матрос – фанатик революции. Неожиданно все переменилось. Прибытие в Гомель Троцкого означало, что город не будет оставлен. С ним прибыл большой штат организаторов, агитаторов и специалистов – все преисполненные решительности и готовые к бою. Но утром из окон школы мы увидели подразделения 58-й дивизии, которые отступали через город под натиском поляков. Надо сказать, что от всей дивизии осталось всего лишь несколько сотен штыков. Мы не верили своим глазам, что перед нами остатки одного из крупных соединений Красной Армии. Спустя час начальник школы подтвердил это.

– Наша линия фронта прорвана, – сказал он, собрав курсантов. Поляки продвигаются, но они пока еще не знают действительного состояния нашей обороны. У нас есть несколько часов, чтобы закрыть брешь. Мы единственные, кто может это сделать. Подготовить роты к выступлению сегодня вечером. На рассвете мы пойдем в контратаку.

Мы спешно стали готовиться к выступлению. Осмотрели оружие, запаслись патронами. Выкатили походные кухни, на двуколки погрузили все, что могло нам понадобиться. За пару часов мы выполнили все необходимые приготовления и построились поротно в ожидании приказа. Нас напутствовал председатель Гомельского Совета. Он говорил по-солдатски сурово о том, что наш долг продержаться несколько дней любой ценой, что республика доверила нам этот самый тяжелый участок фронта.

Наш комиссар от имени курсантов заверил, что школа удержит фронт или погибнет, но не отступит. Глядя на спокойные лица курсантов, можно было подумать, что они относятся к этим речам как к какой-то формальности. Однако то, как они дрались в течение следующей недели, показало, как серьезно они все это воспринимали. Многие из тех, кто спокойно выслушал это напутствие, из боя не вернулись.

Наша школа прибыла в назначенный район на рассвете и заняла плацдарм на Днепре на окраине Речицы. Последовавший затем бой был самым тяжелым из тех, в которых мне довелось участвовать. Мы пошли в штыковую и перебили снайперов, укрывавшихся за живой изгородью и наносивших нам ощутимые потери.

Один из старых офицеров, Казимир Томашевский, по национальности поляк, с револьвером в руке с невероятным хладнокровием повел нас в атаку, он первым перемахнул через изгородь. Это был немногословный командир. В отличие от некоторых других царских офицеров он не старался завоевать наше расположение употреблением большевистской фразеологии, и мы относились к нему с некоторым подозрением. Несколько неожиданно и без лишних слов он во время массовой кампании вступил в партию. Но он оставался таким же строгим и замкнутым офицером. Через несколько месяцев он покинул школу и отправился на фронт, где погиб под Варшавой.

В этом бою мы последовали за Томашевским через изгородь, и началась рукопашная схватка. Эта самая примитивная форма ведения войны. В каждый штыковой выпад мы вкладывали все, чему научились за несколько месяцев. Мы дрались отчаянно, но более выгодная позиция и превосходящие силы давали преимущество противнику. Наш левый фланг увяз в болоте, и под огнем мы вынуждены были отступить.

На этот раз мы сражались с ветеранами мировой войны, которые получили боевой опыт на полях Франции и Германии. Это был наш самый тяжелый бой. Из двухсот сорока курсантов полегло более сотни. И хотя наша атака захлебнулась, войска генерала Халлера не прошли. Нам говорили, что он поклялся войти в Москву, но те из нас, кто остался в живых после первого боя, говорили, что им не видать даже Гомеля. И они его не увидели.

В этом бою был убит брат комиссара Блухова. Он тоже был нашим курсантом. Я принес эту печальную весть Михаилу Ивановичу. Его серое лицо стало еще суровее.

– Прощай, братик. Ты отдал жизнь за революцию, – все, что он мог сказать. Помолчав с минуту, он продолжал обсуждать операцию.

На фронт приехал Троцкий и произнес перед нами речь. Он заражал всех своей энергией, которая особенно проявлялась у него в критических ситуациях. Положение, которое еще сутки назад было катастрофическим, с его появлением изменилось в лучшую сторону как по волшебству. На самом деле все это волшебство было естественным результатом хорошей организации, мужества и стойкости бойцов и командиров.

Долгое время я хранил среди своих бумаг копию выступления Троцкого, посвященного нашей школе и героической битве за Гомель, отпечатанного в его поезде. Эти несколько листков серой бумаги были для меня драгоценным напоминанием о моей боевой юности и школе, которая выковала из меня настоящего солдата. Интересно, нашло ли эти листки ОГПУ спустя двадцать лет среди моих вещей в Москве, и если да, то использовало ли их в качестве подтверждения моей причастности к измене Троцкого. Почему бы нет? Сейчас всякий здравый смысл выброшен за борт, вместе с исторической правдой…

Среди тех, кто, одетый в черные кожаные куртки, сопровождал Троцкого в его поездке на передовую, был молодой парнишка, на которого я тогда не обратил особого внимания. Это был сын Троцкого, впоследствии приобретший известность как Лев Седов. Тогда ему было пятнадцать лет. Я уже упоминал о нашей встрече в Париже, когда он, как и я, для Москвы был вне закона. Незадолго до его смерти мы вновь пережили с ним эти воспоминания о битве за Гомель.
[1] [2]