16. НАЧАЛО СОВЕТСКОЙ ДИПЛОМАТИИ

16. НАЧАЛО СОВЕТСКОЙ ДИПЛОМАТИИ

Примерно в это время К. К. Юренев предложил мне, не прекращая занятий в академии, пойти работать в Народный комиссариат иностранных дел, к Чичерину. Нарком был исключительно энергичным работником, и за ним не могли угнаться полдюжины его секретарей. Поскольку спал он мало и лучше всего ему работалось ночью, под рукой у него круглосуточно должен был быть полный штат секретарей и помощников. Постоянно у него дежурили два секретаря. Я выбрал себе ночную смену.

В то время наркомат уже располагался в том здании на Кузнецком мосту, в котором он находится и сегодня. Начальником секретариата был атлетически сложенный грек с классическими чертами Аполлона по фамилии Кангилари.

Чичерин был таким человеком, манеру работать которого приходилось уважать. Его кабинет был доверху завален книгами, газетами и документами, то же самое творилось на письменном столе. Рядом с письменным столом стоял небольшой столик с бутылкой коньяку и рюмками. Когда к утру Георгий Васильевич чувствовал, что засыпает, он взбадривал себя рюмкой «Мартеля». Соседний кабинет был пуст и сообщался с приемной, в которой располагались секретари. В наши обязанности входило принимать письма, телеграммы, доклады и сортировать их на большом столе. Мы никогда не докладывали о поступившей почте Чичерину. Он сам приходил и брал то, что ему было нужно. Часто он заходил к нам в рубашке с короткими рукавами, с повязанным вокруг шеи большим шелковым шарфом, в шлепанцах с металлическими пряжками. Видимо, удобства ради он никогда не застегивал эти пряжки, и при ходьбе они позвякивали. Первый раз, когда он увидел меня на дежурстве, он ничего не сказал, а только внимательно взглянул на меня поверх очков, взял с моего стола пачку телеграмм и проследовал в свой кабинет, слегка выпятив вперед свою клиновидную бородку.

Ноты, которые рассылал этот министр иностранных дел социалистической республики, вызывали головную боль во всех канцеляриях Европы. Чичерин сам сочинял их с большой тщательностью, полагаясь на свою феноменальную память. В редкие свободные минуты он писал стихи, сочинял музыку к стихам и блестяще играл на фортепиано. Он был старый холостяк и жил в наркоминдельском доме, его хозяйство вела швейцарская пара, с которой он дружил много лет. Он вел очень простой образ жизни, нисколько не заботился о внешней благопристойности, персональных удобствах, будь-то в одежде или в чем-то другом. Но он очень тепло относился к сотрудникам своего аппарата, что временами было и трогательно и комично.

Начальник секретариата, красавец Кангилари, пользовался большим успехом у женщин. К несчастью, его внимание привлекла жена одного из сотрудников секретариата. Однажды этот сотрудник ворвался в кабинет Чичерина и разрыдался у него на плече.

– Кангилари спит с моей женой!

Чичерин был в негодовании. Когда успокоившийся сотрудник ушел, нарком вышел в приемную и, ухватив первого попавшегося ему навстречу человека за лацкан, жалобно воскликнул:

– Этот Кангилари невыносим! Он разрушает семейную жизнь всего моего аппарата!

Несмотря на это преувеличение, он тактично разрешил эту проблему, отправив пострадавшего секретаря с женой за рубеж. Секретарь убыл под руку со своей коварной женой, вполне удовлетворенный такой сатисфакцией.

Любимым временем Чичерина для приема послов была полночь. Германский посол граф Брокдорф-Ранцау, в своем стоячем крахмальном воротничке, придававшем его лицу надменное выражение, мог дожидаться приема в этот немыслимый час вместе с послами балтийских и азиатских стран – крупные западные страны все еще держали нас в карантине, и только эти малые страны имели в Москве своих представителей. Стало настоящим событием, когда мы получили телеграмму за подписью Пуанкаре по вопросу обмена пленными, но еще более важным событием стало приглашение Советской России принять участие в Генуэзской конференции.

Перед утром, между четырьмя и пятью часами, у Чичерина бывали иностранные корреспонденты и другие, симпатизирующие Советской России иностранные гости. Около пяти утра я брал наркомовский «роллс-ройс» и ехал в противоположный конец Москвы за его личной машинисткой. В шесть утра он начинал диктовать ей свою корреспонденцию. Затем письма поступали ко мне на стол. Их надо было зарегистрировать, оригиналы направить адресатам, а копии приобщить к делам.

Иногда Георгий Васильевич выходил ко мне и помогал опечатывать сургучными печатями секретные документы, направляемые Ленину, Троцкому и другим руководителям.

– Осторожно! – бормотал он, прыгая вокруг. – Будьте осторожны, а то прожжете бумагу!

После этих неотложных дел у меня наступало некоторое затишье и я мог заняться чтением самых важных депеш, одни заголовки которых приводили меня в трепет. «Народный комиссар по иностранным делам Председателю Совнаркома Владимиру Ильичу Ленину…» Именно ради этой информации, которая открывала мне глаза на многое, я держался за эту работу и совмещал ее с учебой в академии.

Я помню одно предложение Чичерина, высказанное в письме к Ленину. Как и Ленин, он не испытывал особых симпатий к Лиге Наций, считая ее лишь слегка закамуфлированной коалицией победителей против побежденных. Он предложил создать, под эгидой Советов, Лигу Народов, где угнетенные и эксплуатируемые народы, национальные меньшинства могли бы быть представлены наравне с ведущими державами. В противовес Лиге Наций, Лига Народов должна была стать центром международной справедливости.

Однажды машинистка Чичерина из-за переутомления допустила ошибку, которая в сегодняшней Москве наверняка была бы расценена как акт саботажа и контрреволюции. Все послания Ленину заканчивались традиционной фразой: «С коммунистическим приветом», но она вместо этого, в полусне, напечатала: «С капиталистическим приветом!»

Я заметил это на копии, когда курьер на велосипеде уже уехал. Я позвонил в охрану Кремля и в смятении услышал, что пакет уже доставлен. Я позвонил в секретариат Ленина и узнал, что документы уже у Владимира Ильича на столе и теперь их никто не может тронуть. Что теперь будет из-за этого несчастного «капиталистического привета»? Ничего особенного не случилось, но когда я показал несчастной машинистке копию, она (машинистка) позеленела, а Георгий Васильевич лишь усмехнулся в свою бородку: это не скомпрометирует революцию. В то время никому не пришло бы в голову усмотреть в этом саботаж или контрреволюцию.

Почти все, кто работал с Чичериным, теперь исчезли. Кто расстрелян, а кто заключен в тюрьму. Я вспоминаю их имена и чувствую себя так, как будто переношусь в мир духов.

Вот, например, Фехнер, молодой сотрудник, с приятными манерами и быстрым умом, который после пятнадцати лет безупречной службы стал поверенным в делах в Литве. Мы всегда считали его большим ребенком, но это не помешало в 1937 году арестовать его, обвинить в чудовищных преступлениях и заключить в тюрьму. Вспоминается много других имен: Цукерман, очень методичный работник, преданный коммунист, который впоследствии возглавил отдел стран Ближнего Востока, – расстрелян без суда 16 декабря 1937 года; Сандомирский, в прошлом анархист, при царизме был на каторге за революционную агитацию, возглавлял отдел Балканских стран – в 1935 году был сослан в Сибирь, а потом расстрелян; Ганецкий, ветеран социал-демократического движения, одно время заместитель наркома по иностранным делам, был отправлен в какую-то контору, ведавшую цирками и мюзик-холлами, – в 1937 году арестован.

Большинство секретарей Литвинова постигла та же участь. За небольшим исключением все они сгинули в тюрьмах и подвалах ОГПУ. Один из его любимцев, Дивильковский, избежал этой участи лишь только потому, что за год или два до чисток погиб в автомобильной катастрофе. Другая его любимица, его личный секретарь, Елена Крыленко, сестра наркома юстиции, тоже избежала этой участи, но по более счастливой причине. Она была замужем за Максом Истманом и, когда тот опубликовал свою историческую книгу «После смерти Ленина», в которой дал провидческий анализ грядущей диктатуры, раскрыл перед общественностью существование сенсационного «Завещания» Ленина, уже работала секретарем советского посольства в Париже. Когда ей неожиданно предложили вернуться в Москву, она предусмотрительно отказалась.

Леон Михайлович Карахан, в отличие от Чичерина, появлялся в своем кабинете около одиннадцати утра, чисто выбритый, безукоризненно одетый, в перчатках и отполированных очках, похожий в своем безупречно сидящем костюме на киногероя. Он был обаятельным, раскованным человеком, природа одарила его изысканной восточной красотой, на его бледном лице выигрышно выделялась заостренная бородка. У него был профиль такой чистоты, какой можно увидеть только на старых монетах, он отлично умел держать себя, обладал веселым характером и даром убеждать людей. Прирожденный оптимист, очень работоспособный человек, непринужденный в отношении с окружающими, он всегда был готов помочь своим молодым коллегам. Словом, самой природой он был создан для блестящей дипломатической карьеры, и никто не мог сравниться с ним в способности быть наставником молодых дипломатических работников.
[1] [2] [3]