Глава одиннадцатая. Но может и не быть!
[1] [2] [3]
Пусть будет Лингейн? Легко сказать! Но как нацелить корабль на крошечный огонек, мерцающий на расстоянии в тридцать пять световых лет? Двести триллионов миль. Двойка с четырнадцатью нулями. При скорости десять тысяч миль в час им потребуется два миллиона лет, чтобы добраться туда.
Байрон с отчаянием рылся в «Стандартных галактических эфемеридах». Там было перечислено десять тысяч звезд с их местонахождением, выраженным тремя числами. Сотни страниц чисел с координатами, обозначенными греческими буквами «ро», «тэта», «фи».
«Ро» – расстояние от центра Галактики в парсеках, «тэта» – угол до стандартной галактической базовой линии (соединяющей центр Галактики с солнцем планеты Земля), отсчитываемый в плоскости галактической линзы, «фи» – угол до базовой линии в плоскости, перпендикулярной галактической линзе. Углы измерялись в радианах. Зная эти три числа, можно было определить положение любой звезды в безбрежности космоса.
Имеется в виду положение на определенный день. Кроме того, нужно знать собственное движение звезды, ее скорость и направление. Это сравнительно небольшая коррекция, но совершенно необходимая. Миллионы миль – ничто в сравнении с межзвездными расстояниями, но для корабля это немало.
Остается еще вопрос о собственном положении корабля. Можно определить расстояние до Родии по показаниям массометра, точнее, расстояние до солнца Родии, поскольку в космосе гравитационное поле звезды поглощает поля зависимых планет. Труднее определить направление их движения по отношению к галактической базовой линии. Придется взять в качестве ориентира какие-нибудь две известные звезды, решил Байрон. А затем исходя из расстояния до родийского солнца определить местонахождение корабля.
Конечно, расчеты будут не достаточно точными. Зная собственную позицию и положение солнца Лингейна, он мог установить приборы и рассчитать направление и силу гиператомного прыжка.
Байрон почувствовал себя одиноким. Не испуганным, нет! Это слово он отверг. Но напряжение, несомненно, он испытывал огромное.
Шесть часов он усердно занимался расчетами. Конечно, их еще придется проверить. И может быть, удастся хоть немного вздремнуть. Он перетащил свою постель из каюты, и теперь она манила его к себе.
Те двое наверняка уже сладко спят. Ну и хорошо, сказал он себе, по крайней мере никто не мешается и не лезет под руку. Однако, услышав негромкие шаги босых ног, Байрон встрепенулся и с надеждой поднял голову.
– Привет! – сказал он. – Почему вы не спите?
Артемизия нерешительно стояла в дверях.
– Ничего, если я войду? – тихо спросила она. – Я вам не помешаю?
– Это зависит от того, как вы будете себя вести.
– Я постараюсь вести себя как положено.
С чего бы это вдруг такая покладистость? – насторожился Байрон, но причина выяснилась незамедлительно.
– Я ужасно боюсь, – сказала она. – А вы?
Байрон хотел сказать «нет», но вышло по-другому.
Он глуповато улыбнулся и ответил:
– Я тоже.
Странно, но это ее успокоило. Она села на пол рядом с ним и взглянула на раскрытые книги и листы расчетов. Все эти книги были здесь?
– Естественно. Без них нельзя управлять кораблем.
– И вы все это понимаете?
– Не все, конечно. А хотелось бы. Однако надеюсь, что понимаю достаточно… Вы, наверное, знаете: нам нужно прыгнуть к Лингейну.
– Это трудно?
– Да нет, не очень. Данные нам известны, приборы работают нормально. Вот только опыта мне не хватает. Следовало бы совершить несколько прыжков, но я собираюсь сделать один, чтобы уменьшить вероятность неточности, хотя для этого потребуется гораздо больше энергии…
Не надо говорить ей все это, нет смысла. Трусость с его стороны пугать ее. Если она ударится в панику, с ней будет трудно справиться… Он говорил это себе, но ничего не мог поделать. Ему хотелось разделить с кем-нибудь бремя ответственности. И, может быть, частично снять ее с себя.
– Конечно, хотелось бы знать побольше, – сказал он. – Например, какова плотность материи между нами и Лингейном? Именно она определяет кривизну этой части Вселенной и, следовательно, влияет на прыжок. В «Эфемеридах» – вот в этой толстой книге – говорится, что при некоторых стандартных прыжках необходимо учитывать коррекцию на кривизну и исходя из нее рассчитывать собственную коррекцию. Но опять-таки, если на расстоянии десяти световых лет от нас окажется звезда-сверхгигант, все расчеты полетят к черту. Я даже не уверен, что правильно запрограммировал компьютер.
– А что случится, если вы ошиблись?
– Мы можем вернуться в нормальное пространство слишком близко к солнцу Лингейна.
Она обдумала его слова, потом сказала:
– Вы даже не представляете себе, как мне полегчало.
– После того, что я сказал?
– Конечно. На своей койке я чувствовала себя беспомощной и затерянной в пустоте. Теперь я знаю, что мы куда-то направляемся и что пустота у нас под контролем.
Байрон почувствовал себя польщенным.
– Не знаю, под контролем ли она…
– Я уверена, что вы справитесь с кораблем, – прервала его Артемизия.
Байрон не возражал: может быть, так оно и будет.
Артемизия подобрала под себя длинные голые ноги и смотрела ему прямо в глаза. На ней была только прозрачная ночная рубашка, но она, казалось, не сознавала этого. Хотя Байрон определенно сознавал…
– Вы знаете, на койке у меня отвратительное ощущение, будто я плыву, – сказала она. – И это меня пугает. Каждый раз, поворачиваясь, я немного подпрыгиваю в воздухе, а затем медленно опускаюсь, как на пружинах.
– Вы спите на верхней койке?
– Да. На нижней я испытываю клаустрофобию: верхний матрац всего лишь в шести дюймах над головой.
– Вот вам и объяснение, – рассмеялся Байрон. – Гравитационное поле корабля ослабевает по мере удаления от центра, На верхней койке вы на двадцать-тридцать фунтов легче, чем на полу. Летали когда-нибудь на пассажирских лайнерах? На больших кораблях?
– Один раз. В прошлом году с отцом мы были на Тиране.
– На лайнере гравитация во всех участках корабля направлена к внешнему корпусу, так что продольная ось корабля всегда оказывается вверху, где бы вы ни находились. Кстати, двигатели на таких лайнерах всегда расположены вдоль этой оси, поскольку там нет гравитации.
– Должно быть, нужно ужасно много энергии, чтобы поддерживать искусственное тяготение?
– Да уж! Хватило бы на целый городок.
– А как с горючим? Оно у нас не кончится?
– Об этом можете не беспокоиться. Двигатели конвертируют массу в энергию полностью, без потерь. Горючее – последнее, что у нас может кончиться. Раньше износится корпус.
Она молча смотрела на него. Он заметил, что на лице ее уже нет косметики, и удивился, как она ее сняла, вероятно, носовым платком и небольшим количеством питьевой воды. От отсутствия косметики лицо ее ничего не потеряло. Чистая белая кожа подчеркивала черноту глаз и волос. У нее очень теплые глаза, подумал Байрон.
Молчание затянулось. Наконец он спросил:
– Вы, вероятно, не часто путешествовали? Только однажды, на лайнере?
– И этого оказалось более чем достаточно, – кивнула она. – Если бы мы не летали тогда на Тиран, этот грязный придворный не увидел бы меня. Не хочу вспоминать о нем!
Байрон сменил тему:
– Значит, у вас у всех нет привычки к путешествиям?
– Боюсь, что так. Отец еще прыгает туда-сюда: наносит государственные визиты, открывает сельскохозяйственные выставки и всякие новые сооружения. И произносит там речи, которые пишет для него Аратап… Мы же с дядей остаемся во Дворце. Чем меньше мы передвигаемся, тем больше это нравится тиранитам. Бедный Джилберт! Он один-единственный раз покидал Родию – по случаю коронации Хана, как представитель отца. И больше ему ни разу не позволили подняться на борт корабля…
Опустив глаза, она с отсутствующим видом теребила рукав костюма Байрона.
– Байрон!
– Да… Арта? – Он чуть споткнулся, прежде чем назвать ее по имени.
– Как вы думаете, это правда – то, что рассказывал дядя Джил?
. – Не знаю.
– Может быть, это только его воображение? Он много думал о тиранитах, но ничего не мог сделать. Разве что испытывал свои шпионские лучи. Ребячество, конечно… Может быть, он придумал эту историю и с годами сам поверил в нее? Это на него похоже.
– Может быть. Но к Лингейну мы на всякий случай слетаем.
Они сидели совсем рядом. Он мог коснуться ее, обнять, поцеловать…