Глава 6
[1] [2]Глава 6
Вольтер заинтересовался местной политикой, этой игрой, которой забавлялись посредственности. Может, стоит выждать и поглубже вникнуть в проблемы Трентора? Нет, у него есть более важное дело.
Познание себя. Это значит — «каждому — свое», как говорила его мудрая матушка. Если бы она могла видеть его сейчас, занятого невозможными задачами в лабиринте, недоступном никакому восприятию!
Неожиданно он почувствовал укол памяти — боль, резкая ностальгия по давно минувшим временам и местам, которые, как он знал, давно развеяны прахом по ветру… в мире, который эти люди утратили. Земля, сама Земля погибла! Как они могли допустить такое?
Вольтер справился с охватившими его злостью и горем и принялся за работу. Всю свою жизнь, пока он кропал пьесы и испытывал судьбу, он всегда находил утешение в работе.
Просканировать внутренний план — вот его задача. Дикая фразочка.
Где-то внутри заработала тестовая программа, которая знала, как создавать окружающие его формации, внешние рамки. Он должен это сделать, хотя на лбу уже выступили капельки пота, а мускулы сжались, готовые противостоять… но чему? Вольтер не видел никакой опасности.
Он поделил задачу на этапы. Часть его понимала, что происходит на самом деле, хотя в целом Вольтер воспринимал только последовательные связки между причиной и следствием.
Его смышленое "Я" просмаковало весь процесс до мелочей. Забравшись в чей-то компьютер, Вольтер тайком произвел расчеты. Такой фокус, конечно, продержится лишь до первой проверки, и тогда откроется, что кто-то занимал добавочное машинное время… его выследят, загонят в угол — и кровожадный палач уже тут как тут.
Чтобы избежать всего вышеперечисленного, Вольтер распространил себя на N платформ, где N значительно превышало десять тысяч. Когда частичка сима обнаружит приближение выслеживающих программ-хорьков, сможет ли она свободно ускользнуть от преследования? Программа-исполнитель пояснила, что степень вероятности этого обратно пропорциональна компьютерному пространству, которое занимает эта частичка. Впрочем, для первичного Вольтера такое объяснение мало что значило.
Маленькие частицы убегают быстрее. Значит, в целях безопасности имеет смысл раздробить весь симулятор, включая себя («и Жанну», — напомнила программа; да, они ведь связаны тонкими, но прочными нитями) на множество осколков, что Вольтер и сделал. Осколки разместились на миллионах платформ — на всех, до которых только смогли дотянуться.
Медленно, постепенно внешнее окружение обрело форму и сгустилось вокруг Вольтера.
Теперь он мог своим дыханием вызвать ветер, способный сгибать стволы деревьев… благодаря нескольким гигаблокам оперативной мощности, которые оказались на мгновение свободными, пока сотрудники знаменитых банков скрепляли подписанный договор рукопожатием.
Сообщение между отдаленными частицами своего "Я" (само по себе — титанический труд) он поручил микросерверам. Вольтер казался себе огромным человеком, состоящим из целой горы муравьев. Издалека — пожалуй, сойдет за человека. Но вблизи — увольте. Никто не поверит.
И первый, кто не поверил, был сам «муравьиный» человек.
Его инстинктивное ощущение себя как… чего? Гигантского монолита из миллиардов отдельных электронных импульсов? Мозаики из десяти тысяч установленных правил и программ, сообщающихся друг с другом? Да уж, один ответ лучше другого!
Он отправился на прогулку. Великолепно.
Вольтер уже знал, что этот город состоит из нескольких улиц и одной большой декорации. Он прошелся вниз по главной улице, детали постепенно смазались, и, наконец, он не мог ступить ни шагу. Перед ним разлившись густая чернота. Все! Идти больше некуда.
Вольтер повернулся и оглядел такой привычный мир. Как они это сделали?
Его глаза были сконструированы со всеми подробностями всякими там колбочками и палочками, которые воспринимали свет по-разному. Программа отслеживала обратный ход солнечных лучей, попадающих на его сетчатку из внешнего мира, проводя множество воображаемых прямых, и тут же просчитывала, что он мог видеть, и сообщала это сознанию. Как и обычный глаз, компьютерный более детально воспринимал все, что находится по центру, а объекты на периферии зрения видел лишь схематично. Все, что должно находиться за пределами видимости, тонуло в тени, и ему приходилось строго придерживаться правил, установленных программой. Однажды он оглянулся — и нежные капельки росы на розовых лепестках оказались грубой подделкой, частью выпуклой, но неживой декорации.
Памятуя все это, он пытался резко повернуть голову, чтобы ввести программу в заблуждение и увидеть серый мир, состоящий из грубых квадратов и окружностей, — и ни разу не преуспел. Глаз Вольтера мог улавливать двадцать две картинки в секунду, и это в лучшем случае. Симулятор же может проследить процесс в развитии — за любой, даже бесконечно малый промежуток времени.
— А, Ньютон! — крикнул Вольтер в толпу, которая непрерывно шагала по узеньким улочкам. — Ты разбирался в оптике, но теперь я — всего лишь задавшись одним вопросом — могу понять природу света лучше, чем ты!
Ньютон тут же возник перед ним, с потемневшим от ярости узким лицом.
— Я ставил опыты, делал расчеты, выводил дифференциалы, изучал структуру солнечного света…
— А я дошел до истины, — счастливо рассмеялся Вольтер, еще трепеща от восторга открытия, — просканировав внутренний план!
Ньютон изысканно поклонился… и пропал.
Вольтер осознал, что его глазам нет нужды быть лучше обычных человеческих глаз. То же самое можно сказать и о слухе — симуляторы барабанных перепонок определяли колебания воздуха и просчитывали результат. Его "Я" оказалось безжалостно экономным.
Ньютон возник снова. (Что это, срабатывает подпрограмма, ведающая зрительным центром?) Он казался удрученным.
— Каково это — чувствовать себя математической конструкцией?
— Что хочу, то и чувствую.
— Это незаслуженная свобода. — Ньютон пощелкал языком.
— Именно. Но все в руках Господа.
— Здесь нет ничего божественного.
— Для таких, как мы, разве нет? Ньютон поморщился.
— француз! В тебе нет и капли смирения.
— Для этого мне пришлось бы обращаться в высшие университеты.
Пуританин нахмурился.
— Можно достичь этого молитвой и самобичеванием.
— Вот только не надо искушать меня, сударь.
Внезапно он покачнулся, будто его толкнули в спину. Слово «университет» гулко отдалось в нем самом… как и Присутствие. Словно черная трещина пробежала перед ним, словно в настоящем разверзлась гигантская пасть, которая потянулась и с хрустом стиснула челюсти — и он стал жертвой.
Ученые используют механизмы, а математики — только карандаш и ластик. Что до философов, им не нужен даже ластик.
Тревога стиснула его сердце. Неожиданно нахлынул непонятный страх.
Мир накренился и покатился куда-то вбок. Словно он падал в машине с высокого обрыва и ничего не мог поделать…
Вольтер задрожал, как школьник, который, отказываясь на время от острых ощущений, тем самым делает их еще более острыми.
Ее Величество Наука! Да, это она!
Подумал — получил: перед ним материализовался кабинет, в котором восседала Дама.
В его душе еще жил отблеск минувшей страсти к этому рациональному созданию, к элегантным танцам среди абстрактных чисел… и теперь все это ожило и сложилось в яркий и зримый образ.
Но как она, воплощенная, могла возникнуть в симуляции? На какое-то мгновение Вольтер опешил, но всего лишь на мгновение. Это он воплотил ее своей мыслью. Вольтер вдохнул ее пряный запах. Дотронулся влажной рукой до ее волос, пропустил шелковистую прядь сквозь дрожащие пальцы.
— Наконец-то, — выдохнул он прямо в теплую раковину ее ушка. Он принялся мечтать о чем-то отвлеченном, будто оттягивая удовольствие (как и положено истинному джентльмену) и ожидая от нее…
— Мне дурно! — вскрикнула она.
— Пожалуйста, не надо. — «Неужели ученые так торопливы?»
— Ты хочешь потерять себя? — спросила она.
— О, да, в определенных страстных трудах, но…
— Значит, ты из тех типов, которые по уши в грязи и охвачены жаждой убийства?
— Что? Мадам, не уклоняйтесь от темы!
— А как ты узнаешь имена звезд? — холодно спросила она.
Вот тут-то и пришла пора расплачиваться за неразумную неосмотрительность. Пока он трепетал от счастья, находясь около самого прекрасного и чувственного создания, которого когда-либо знал, он весь вспыхнул от радости…