Глава 7
Глава 7
– Можно войти? – спросила Дорс, заглянув в приоткрытую дверь.
– У кого ты спрашиваешь? Тут, кроме меня, никого нет.
– Ну так, на всякий случай. Это же не твой кабинет.
– Вот именно, – буркнул Селдон. – Из моего кабинета меня выгнали из-за идиотского юбилейного торжества. Господи, скорее бы оно закончилось!
– Вот-вот. Стоит этой женщине что-нибудь затеять, и из мухи немедленно вырастает большущий слон.
Селдон тут же принялся защищать Манеллу:
– Да нет, я уверен, намерения у нее самые благие…
– Уволь меня от этих благих намерений! – фыркнула Дорс. – Да я к тебе не за этим пришла, кстати говоря. Есть кое-что поважнее.
– Ну, говори.
– Я разговаривала с Вандой про ее сон… – проговорила Дорс и запнулась.
Селдон прокашлялся.
– Ну, зачем ты… Надо, чтобы она забыла об этом.
– Нет. Ты не спрашивал ее, что именно ей приснилось?
– Конечно, нет. Зачем заставлять малышку снова переживать?
– Папочка с мамочкой тоже не позаботились с ней поговорить. Пришлось мне ее расспросить.
– Но зачем, Дорс, зачем ее мучить?
– Затем, что я чувствовала, что это надо сделать, – угрюмо ответила Дорс. – Так вот, во-первых, сон этот ей приснился не дома, не в детской.
– Где же он ей, в таком случае, приснился?
– В твоем кабинете.
– Что она могла делать в моем кабинете?
– Хотела посмотреть, как идут приготовления к празднику, зашла в кабинет, ничего, кроме пустых стен, не увидела – только твое кресло и осталось. Такое большое: глубокое, высокое, мягкое – то самое, которое ты за что-то так любишь, и никак не даешь поменять. Поломанное.
Селдон вздохнул – Дорс напомнила ему о давнем и бесплодном споре.
– Никакое оно не поломанное, – пробурчал он. – А нового мне не нужно. Ну, и что же дальше?
– Она забралась в кресло и принялась гадать, а что если вдруг ты раздумаешь устраивать праздник и как это будет плохо. А потом, как она говорит, вроде бы уснула, потому что в голове у нее все как бы перемешалось, и она ничего не помнит, кроме своего сна. А во сне она видела двоих мужчин – именно мужчин, а не женщин – и эти двое разговаривали.
– И о чем же они разговаривали?
– Точно она не помнит. Ты же понимаешь, как трудно порой вспомнить сон, особенно когда он снится в необычном месте. Но она помнит, что говорили они о смерти, и думает, что о твоей, потому что ты такой старый. Но два слова она запомнила точно: «смерть» и «финики».
– Как?
– «Смерть» и «финики».
– И что это, по-твоему, значит?
– Не знаю. А потом, как она говорит, они прекратили разговор и ушли, а она проснулась в кресле, и ей стало холодно и страшно, и с тех пор она никак не может успокоиться.
Селдон задумался.
– Послушай, дорогая, – сказал он немного погодя, – стоит ли придавать значение детским снам?
– Прежде надо задать себе вопрос, Хари, был ли это сон.
– Что ты имеешь в виду?
– Ванда не помнит точно, спала ли она. Она говорит: «вроде бы уснула».
– И каковы же твои выводы?
– Может быть, она задремала, и сквозь сон услышала реальный разговор – реальный разговор живых мужчин.
– Живых мужчин? Которые говорили о том, чтобы убить меня с помощью фиников?
– Да, что-то вроде того.
– Дорс, – решительно проговорил Селдон, – я знаю, что тебе всюду мерещится грозящая мне опасность, но дело зашло слишком далеко. Зачем кому-то может понадобиться убивать меня?
– Между прочим, две попытки уже было.
– Не спорю, но надо же учитывать обстоятельства. Первая попытка была предпринята вскоре после того, как Клеон назначил меня премьер-министром, и исходила от дворцовой мафии, так сказать, которая была оскорблена до глубины души столь неожиданным выбором кандидатуры на этот пост. Вот некоторым и показалось, что все уладится, если меня убрать. Вторая попытка покушения была предпринята джоранумитами, рвавшимися к власти, которые думали, что я стою на их пути к заветной цели, ну и добавь к этому еще затаенную злобу Намарти.
К счастью, ни одна попытка не увенчалась успехом, но откуда взяться третьей? Я уже десять лет как не премьер-министр. Кто я теперь? Стареющий математик, одной ногой на пенсии, и уж, конечно, бояться меня некому, и никому я не мешаю. Джоранумиты искоренены все до единого, Намарти давным-давно казнен. Ни у кого не может быть причин желать моей смерти.
Словом, Дорс, очень прошу тебя, успокойся. Когда ты нервничаешь из-за меня, тебе плохо, а от этого ты еще сильнее нервничаешь, а мне бы этого не хотелось.
Дорс встала, подошла к столу Хари, оперлась ладонями о крышку, и, наклонившись к самому лицу мужа, отчетливо проговорила:
– Конечно, тебе легко говорить, что ни у кого не может быть причин желать твоей смерти, но причин искать никто не будет. Правительство у нас теперь ни за что не отвечает, и если кто-то захочет…
– Стоп! – громко и строго прервал ее Селдон. – Ни слова, Дорс. Ни слова против правительства. Еще слово – и в конце концов ты заведешь нас в ту самую беду, о которой говоришь.
– Но я же всего-навсего с тобой разговариваю, Хари!
– Пока – да, но если у тебя войдет в привычку заводить такие дурацкие разговоры, слова просто начнут соскальзывать у тебя с языка в любой компании – даже в компании тех, кто с превеликой радостью донесет на тебя. Очень прошу тебя, ни при каких обстоятельствах не высказывай никаких политических воззрений.
– Я постараюсь, Хари, – проговорила Дорс с плохо скрытым раздражением, развернулась и вышла из комнаты.
Селдон проводил ее взглядом. Дорс тоже немного состарилась, но старость ее была удивительно красивой, так что порой ему казалось, будто жена и не старится вовсе. Она была всего на два года моложе Селдона, но внешне за двадцать восемь лет их совместной жизни изменилась гораздо меньше, чем он, что было вполне естественно.
Волосы ее поседели и стали серебряными, но местами сквозь седину проглядывали озорные и юные рыжие прядки. Кожа на лице Дорс стала чуть более дряблой, в голосе появилась сухость и хрипотца, ну и, конечно же, она стала носить одежду, подобающую пожилой женщине. Тем не менее движения ее остались такими же ловкими и быстрыми. Казалось, никакие годы не в силах помешать ее способности всегда прийти на помощь Хари в случае необходимости.
Хари вздохнул. Ох, как же это тяжело, когда тебя против твоей воли защищают… а порой – ну просто невыносимо!