8

8

Бейли все-таки заснул, после того как Дэниел посоветовал ему снизить напряженность поля, обеспечивающего псевдотяготение. Это не было истинной антигравитацией и требовало такого количества энергии, что подобное понижение допускалось лишь на ограниченный срок в строго определенных условиях.

Дэниел не был запрограммирован для того, чтобы объяснить суть процесса. Впрочем, Бейли не сомневался, что никаких объяснений он все равно не понял бы. К счастью, включать и регулировать можно было и не разбираясь в принципах устройства.

– Снизить напряженность до нуля невозможно, – сообщил Дэниел. – Во всяком случае, с помощью этого аппарата. Да и в любом случае сон в условиях нуль-тяготения чреват рядом неудобств, особенно для тех, кто не привык к космическим полетам. Снизить ее надо ровно настолько, чтобы, не ощущая веса своего тела сохранять ощущение верха и низа. Степень снижения для разных людей разная. Большинство предпочитает максимум, предлагаемый аппаратом, но в первый раз вам, наверное, будет приятнее более высокая напряженность, позволяющая сохранить в определенной мере привычное ощущение собственной тяжести. Просто испробуйте разные уровни и подберите наиболее вам приятный.

Увлекшись новизной ощущений, Бейли обнаружил, что проблема Фастольфа – его утверждение и отрицание – исчезает из его мыслей одновременно с тем, как на него накатывает сонливость. Видимо, это были две стороны одного процесса.

Ему приснилось, что он снова на Земле {естественно!) и едет на экспрессуэе, но не сидит, а словно парит над скоростной полосой над самыми головами движущихся людей, чуть-чуть их обгоняя. Никто из них словно не удивлялся, никто не оборачивался на него. Состояние было удивительно приятным, и, проснувшись, он пожалел, что оно не продлилось.

Утром после завтрака…

Но утро ли это? Бывает ли в космосе утро или другое время суток? Нет, конечно. Поразмыслив, он пришел к выводу, что «утро» следует определять как время, следующее сразу за пробуждением, а «завтрак» – как пищу, съедаемую в этот отрезок времени; вести же счет времени вообще не надо, так как оно объективного значения не имеет – во всяком случае для него, если не для экипажа.

Итак, утром после завтрака он просмотрел принесенные ему листы с новостями, убедился, что робийство на Авроре в них не упомянуто, и взялся за фильмокниги, которые накануне (в предыдущее бдение?) ему принес Жискар.

Он выбрал исторические – судя по названиям – и, бегло проглядев несколько, пришел к выводу, что Жискар снабдил его литературой, предназначенной для подростков. Множество иллюстраций и упрощенный текст. Ах так вот как Жискар определил его интеллектуальный уровень? Или же полагал, что точно выполняет его заказ? Бейли подумал, подумал и решил, что Жискар по своей позитронной простоте сделал совсем недурной выбор, и вовсе незачем выискивать тут скрытую насмешку.

Бейли расположился поудобнее и сосредоточился. Вскоре он заметил, что Дэниел смотрит фильмокниги вместе с ним. Из любопытства? Или просто чтобы дать занятие глазам?

Дэниел ни разу не попросил повторить страницу. И не задал ни единого вопроса. Возможно, он воспринимал все, что читал, с доверчивостью робота, не позволяя себе роскоши вроде сомнений или любопытства.

Бейли в свою очередь не задавал Дэниелу никаких вопросов по содержанию книг, хотя и осведомился у него, как включить аврорианский проектор, устройства которого не знал.

Иногда Бейли отрывался от проектора и посещал примыкавшее к его каюте маленькое помещение, которое служило для удовлетворения различных физиологических потребностей личного характера – настолько, что оно называлось «Личная» и помечалось заглавной буквой «Л» и на Земле, и – как Бейли понял из слов Дэниела – на Авроре. Тут места в нем хватало лишь на одного человека, что стесняло уроженца Города, привыкшего к длинным рядам уриналов, экскремент-сидений, раковин и душей.

Просматривая фильмокниги, Бейли не старался запоминать детали. Он не собирался стать специалистом по аврорианскому обществу или хотя бы набраться сведений в школьном объеме. Нет, он просто хотел ощутить дух этого общества.

Например, вопреки житийному тону, присущему всякой исторической литературе, предназначенной для подростков, он убедился, что первопроходцы на Авроре – отцы-основатели, пионеры, – явившиеся с Земли осваивать Аврору в раннюю эпоху космических полетов, были землянами в полном смысле этого слова. Их политика, свары, все аспекты их поведения были законченно земными. То, что тогда происходило на Авроре, напоминало заселение относительно пустынных областей Земли за два-три тысячелетия до описываемых событий.

Естественно, аврорианцам не пришлось столкнуться и веста войну с разумными существами, с мыслящими аборигенами, и этических проблем гуманизма и беспощадной жестокости у пришельцев с Земли не возникало. Собственно, жизни как таковой на Авроре вообще почти не было, а потому люди, их культурные растения, их животные, а также паразиты и микроорганизмы, захваченные ими нечаянно, быстро освоили планету. Ну и, конечно, первопоселенцы привезли с собой роботов.

Первые аврорианцы быстро почувствовали, что планета принадлежит им, тем более что завладели ею, ни с кем не соперничая. И вначале назвали ее Новой Землей. Вполне естественно: ведь она была первой планетой вне Солнечной системы – первым космомиром, – где поселились люди. Первый практический плод межзвездных полетов, первый проблеск зари чудесной новой эры. Правда, они очень скоро обрезали пуповину и назвали планету «Аврора» в честь римской богини зари.

Мир Зари! Вот так поселенцы практически с самого начала сознательно объявили себя праотцами обновленного человечества. Прежде его история являла собой темную Ночь, и только для аврорианцев на их новой планете наконец-то занялся новый День.

Это великое свершение, это упоенное самовосхваление давало себя чувствовать во всех частностях, оно отражалось в именах и праздниках, в различиях победителей и неудачников. В нем заключалась вся суть.

Началось заселение других миров – одних с Земли, других с Авроры, – но Бейли не задерживался на этих и других частных подробностях. Его интересовали более широкие мазки, и он обнаружил две кардинальные перемены, еще больше столкнувшие аврорианцев с их былой земной орбиты: нарастающее включение роботов во все стороны жизни общества и, во-вторых, увеличение среднего срока человеческой жизни.

Чем технически совершеннее и разностороннее становились роботы, тем больше полагались на них аврорианцы. Но не в ущерб своей самостоятельности. Ничего общего с той полной зависимостью, с какой Бейли столкнулся на Солярии, где горстка людей нежилась в теплом коконе, сплетенном и обслуживаемом множеством роботов. На Авроре роль роботов была иной.

И все-таки зависимость возникла.

Интуитивно нащупывая какую-то общую тенденцию, Бейли обнаружил, что каждая ступень во взаимоотношении человек – робот словно бы зависела от зависимости. Даже то, как права роботов стали общепризнанными, – постепенный отказ от того, что Дэниел назвал бы «ненужными различиями», – было симптомом зависимости. На взгляд Бейли, более гуманная позиция аврорианцев объяснялась не внутренней потребностью, но лишь помогала маскировать искусственную природу роботов и рождалась из желания избавиться от неприятной необходимости открыто признать тот факт, что люди зависят от неодушевленных предметов, снабженных искусственным интеллектом.

Продлению же срока жизни сопутствовало замедление исторического развития. Взлеты и падения выравнивались. Росло неприятие резких перемен, росло всеобщее согласие.

Во всяком случае история, с которой он знакомился, становилась все менее интересной и почти уже вызывала зевоту. Тем, из чьих судеб она слагалась, несомненно, жилось хорошо. Ведь история интересна катастрофами, весьма увлекательными на экране проектора, но наводящими ужас на тех, кого они постигают. Вероятно, индивидуальная жизнь продолжала быть интересной для подавляющего большинства аврорианцев, а если общее взаимодействие этих жизней обрело безмятежную устойчивость, кто мог возражать?

Если Мир Зари вступил в тихий солнечный день, кто из обитателей этого мира начал бы требовать бурь?

Наклоняясь над проектором, Бейли вдруг испытал ощущение, не поддававшееся описанию. Словно его на миг вывернули наизнанку, сказал бы он, если бы у него попросили объяснения. Вывернули и за ничтожную долю секунды вернули в нормальное положение.

Произошло это столь мгновенно, что Бейли чуть не прозевал это ощущение, словно просто неожиданно икнул.

Лишь почти через минуту он задним числом осознал, что нечто подобное ему уже довелось почувствовать Дважды когда он летел на Солярию и когда возвращался с этой планеты на Землю.

Это был Прыжок, переброс в гиперпространство, который за вневременной внепространственный интервал перекинул корабль через парсеки, преодолев барьер скорости света, незыблемый для Вселенной. (В словах никакой тайны нет: корабль просто покинул Вселенную и пересек нечто, не ставящее предела скорости. Но вот понятие окружено непроницаемой тайной, ибо описать суть гиперпространства возможно лишь с помощью математических символов, которые еще никому не удавалось преобразовать в нечто удобопонятное.)

Если просто принять факт, что люди научились использовать гиперпространство, не понимая, что именно они используют, то практический результат становился предельно ясен. Корабль находился в нескольких микропарсеках от Земли, а в следующий момент оказался в нескольких микропарсеках от Авроры.

В идеале Прыжок занимал нулевой момент – в буквальном смысле нуль времени – и будь он выполнен безупречно, никакой биологической реакции не возникло бы и возникнуть не могло. Однако по утверждению физиков абсолютная безупречность требовала неограниченной энергии, потому всегда возникал «эффект времени», не вполне равный нулю, но поддающийся сокращению до требуемой малой величины. Именно из-за него возникало непривычное, но абсолютно безвредное ощущение, что тебя вывернули наизнанку.
[1] [2]