В. Ф. Комиссаржевская и Н. Н. Ходотов. ВСТРЕЧА-СУДЬБА (1)

В литературе об Островском давно замечено, что Карандышев написан с учетом открытий Достоевского. Действительно, как должна быть искривлена психика пригнетенного человека, чтобы сама мысль о близкой женитьбе на городской красавице так изменила его, сделала совершенно иным: "Прежде и не слыхать его было, а теперь все я да я, "я хочу, я желаю"". Многие актеры, захваченные показом гордыни Карандышева, дутой и жалкой напыщенности, куда-то далеко загоняли его любовь. А вот Ходотов не выпячивал «карандышевские» черты, а любил Ларису самозабвенно. За такую любовь ему многое можно было простить, и она, эта любовь, не могла не повлиять на характер взаимоотношений Ларисы — Комиссаржевской со своим женихом. К такому Карандышеву Лариса — Комиссаржевская не проявляла неприязни, и желание его "погордиться и повеличаться" не вызывало у нее раздражения. "Я в нем ничего не замечаю дурного", — убежденно говорила она Огудаловой. Фразу эту можно сказать по-разному. Комиссаржевская не оставляла сомнений в том, что ее Лариса готова полюбить Карандышева.

Лариса стремится уехать в деревню, освободиться от трагической и унизительной любви к Паратову: "Сделайте для меня эту милость, поедемте поскорей", и когда узнает о приезде Паратова: "Поедемте в деревню, сейчас поедемте!" В голосе Комиссаржевской испуг, в глазах ужас. И хотя Ходотов не внимал ее словам, она не держала на него зла, помня, что он по-своему любит ее. Нежностью, благодарностью светились ее глаза после выстрела Карандышева. "Милый мой, какое благодеяние вы для меня сделали!" Долго дожидался Карандышев этих слов "милый мой" и, только став убийцей, заслужил их.

В «Накипи» П. Д. Боборыкина герои Комиссаржевской и Ходотова любили друг друга, говорили о своем чувстве, стремились понять и объяснить его. Автор поставил перед собой задачу высмеять модные философские течения, декадентство, а заодно и нуворишей, покупающих право иметь «свою» мораль. Эту слабую пьесу — многословную, схематичную, с необязательными эпизодами и персонажами — они играли с радостью, потому что здесь были не просто сцены «лирические» и сцены «объяснения», а нечто более важное — их героев объединяло взаимопонимание, общий взгляд на окружающих их людей.

Княжну Ольгу Горбатову (роль была написана Боборыкиным для Комиссаржевской), натуру искреннюю и поэтическую, вовлекают в компанию декадентствующих бездельников, «банду», как они называют себя. Андрей Воробьин (его играл Ходотов), муж ее богатой кузины, человек прямолинейный и честный, мечтает вытащить Ольгу из «накипи», помочь ей найти себя. В жизни она стремилась вырвать Ходотова из «богемистики» (ее слово) и помочь ему обрести свою личность, в «Накипи» — наоборот. Во всяком случае, это были понятные им взаимоотношения, содержательный дуэт. "Комиссаржевская со всею силой и блеском своего таланта вдохнула душу в княжну Ольгу из таких мелочей, с такой простотой, искренностью, правдой и женственностью, перед которыми сама роль побледнела", — писал рецензент [10].

У каждого человека есть свои даты, которые вошли памятными событиями в его жизнь. Такой датой было для нее и Ходотова 22 мая 1900 года. Они приехали в Киев, все были в приподнятом настроении, в воскресенье 21 мая для открытия гастролей сыграли "Волшебную сказку", прошедшую с ошеломляющим успехом. На следующий день Ходотов с Варламовым играли в "Новом деле" В. И. Немировича-Данченко. Комиссаржевская в спектакле не участвовала, но сидела в зрительном зале и следила за игрой Ходотова.

После окончания спектакля они взяли извозчика и поехали кататься по набережной Днепра. "Я хочу напомнить Вам нашу первую поездку в Киев и все, что я говорила Вам тогда на извозчике о "Новом деле", о Вас как об актере, как Вы слушали меня", — писала она ему через год [11].

В "Новом деле" Ходотов играл Андрея Калгуева — наследника богатой купеческой династии, человека, выломившегося из своей среды, неудовлетворенного, мятущегося. Это была известная роль его учителя В. Н. Давыдова, и Ходотов взял многое у него. Варламов, игравший в свое время с Давыдовым, остался доволен своим новым партнером. Но Комиссаржевская открыла Ходотову в этой роли нечто такое, что ему не мог дать даже Давыдов.

Общаться с человеком она могла только на основе полной искренности и душевной близости.

Ту «искру», которую всегда «искала» Комиссаржевская, она нашла в душе Ходотова и стремилась разжечь ее. Они говорили о своей жизни, прошлой и будущей, об искусстве, о миссии художника, строили планы. Это был разговор "до дна", и, как часто бывает, они неожиданно раскрылись друг другу. Тогда они и выбрали созвездие Большой Медведицы своим знаком и не раз в письмах упоминали его.

После гастролей, отдыхая в Железноводске, она 6 июля 1900 года послала ему письмо: "Не собиралась писать Вам так скоро, но Вам помогла Большая Медведица. Взглянула в окно сейчас — и сразу она надо мной, и захотелось сказать Вам что-нибудь. «Кастрюлька» сказала мне, что Вам тоскливо. Да?" [12].

Потом, спустя годы, они каждый в отдельности часто смотрели на небо и видели там Большую Медведицу. Но она уже но светила им так, как в ту киевскую ночь. Что-то переменилось в Большой Медведице, и кто скажет, что именно … У каждого были затем и другие встречи, но ни с кем не делили они свое созвездие.

Ходотов вытеснил из жизни Комиссаржевской Евтихия Павловича Карпова. Карпов привлекал Комиссаржевскую своей биографией народника-борца, за плечами которого были тюрьма и ссылка. Она слушала его рассказы о минувшем, ценила его театральный опыт, но даже не пыталась вдохнуть в его творчество живую струю современного искусства. Карпов, режиссер-бытовик, принадлежал прошлому русской сцены, Ходотов, как ей казалось, будущему. И она мечтала «создать» молодого актера, осуществить свою миссию. До встречи с Ходотовым она, случалось, учила профессии — как надо говорить, петь и как надо падать. Но она понимала, что для актера это почти ничего. Она всегда считала, что обучение профессии актера происходит вместе с воспитанием личности деятеля сцены, его общественным и этическим становлением.

Ходотов — духовный ученик Комиссаржевской, которого она воспринимала сквозь свои представления о неопытной молодости. Она, человек с надломленной судьбой, оберегала и защищала юность. "Вдохновительницей юности на русской сцене" назвал ее А. А. Блок. Такова тема многих ее спектаклей. Ходотов подчинился ее духовной силе. Оценка окружающих событий, людей, явлений искусства была переложена на ее плечи, и ему не надо было тратиться, чтобы самому доходить до всего. "Комиссаржевская стала "светом души и ума моего", — писал он [13].

После той сблизившей их поездки Савина при встрече с Ходотовым пронзила его своим взглядом и произнесла:

Так гибнут маленькие дети,

Купаясь жаркою порой!

Ходотов легко снес ее ядовитый укол: "Я не погибал: я был окрылен тогда новым светом искусства" [14].
[1] [2] [3] [4]